Новое поколение

Курт касается обожженных перьев легко, будто случайно мимолетно задев, но его выдают глаза, с такой жалостью смотрящие на поврежденное крыло. Это не цепкая хватка на битвах, а совсем легчайшие касания, словно он, зачарованный спокойной водной гладью, боязливо опускает руку и тут же отдергивает в страхе, увидев появившееся на воде расходящиеся круги. Так и сейчас, он прикасается почти невесомо, словно одно лишнее движение и рассыпятся такие хрупкие крылья, усеивая дощатый пол обожженными перьями. Он чуть сгибает пальцы, чтобы не провести когтями, снова думая, как эти крылья оказались хрупки, движет рукой медленно, не тревожа, но давая почувствовать нежное касание, и тут же в панике отдергивает, когда под ладонью чувствуется едва заметная дрожь. Смотрит все так же испуганно, не переставая, но обожженное крыло висит мертвым грузом, не двигается, но кажется чуть поддаваясь вперед, желая вернуть бережно гладящую его руку. Ангел шумно выдыхает, словно вернувшаяся ладонь вернула и приносимую с собой боль, но в следующее мгновение обреченно опускает плечи, позволяя снова провести по поникнувшим крыльям. Он теперь позволяет все, уже не заботясь, что будет. На место его вечной вспыльчивости и злобы пришла апатия, уже ничего не имеет значения, лишь найденная бутылка какого-то алкоголя и деревянная балка старой заброшенной церкви, где он сейчас запивает свою потерю. И синий мутант, единственный виновник этой самой потери. Ангел сам до конца не понимает, почему позволил ему придти. Зачем подпустил его к себе, зачем позволяет ему прикасаться к поврежденному крылу. Просто вместе с потерянными небесами резко все утратило свое значение. Вместе с крыльями он потерял смысл жизни. Крылья — символ свободы, то, что так отличало его от остальных. Возможность летать, данная не каждому. Они были его гордостью, защитой, силой, а теперь стали наказанием, свисая за спиной. Выпивка, как ожидалось, не принесла ему долгожданного облегчения. Алкоголь обжигал дерущее горло, разносил тепло по всему телу, но вот душе и искалеченным крыльям он никак не помогал, и Ангел кидает злосчастную бутылку в ближайшую стену, равнодушно наблюдая, как она разбивается вдребезги, и не замечая, как тело за ним испуганно дернулось. Он и сам себе сейчас напоминает эту бутылку — разбитый, использованный, и уже не пригодный не для чего, кроме как быть мусором, хламом. Никчемный. Только вот Курт за спиной считает по другому, все так же ласково прикасаясь к истерзанным им же крыльям. Они не вызывают у него отвращения, пусть и поврежденные они все так же красивы, он уверен, ими стоит дорожить, на них не противно смотреть. Сгорая внутри от чувства вины, он в полной мере осознает, что отнял, и чуть ли не каждую минуту мысленно просит прощения, а потом, не в силах что-либо изменить, прокручивает в голове раз за разом выученные наизусть молитвы. Единственное, что он хочет — вымолить прощение. У Ангела, у Бога, у себя. — Я не…не хотел пр…причинять тебе боль… Его внезапно раздавшийся в гробовой тишине голос неприятно режет слух, и оба вздрагивают, один от неожиданности, другой — от осознания того, что произнес слова вслух. Он отодвигается чуть дальше, ждет, что его оттолкнут, ударят, накричат, сделают что угодно, лишь бы убрать надоедливого мутанта и он готов исчезнуть в любую секунду, но Ангел снова едва заметно опускает плечи ниже, не поворачиваясь, не глядя на сидящего позади него мутанта, что просит у него прощения. Ему все равно. Он даже не знает, как можно простить за такое. Крылья заменяли ему все. С помощью их он взмывал в небо, наблюдая с высоты за городом, ловя восхищенные и испуганные взгляды. Крылья спасали его от всего: страхов, врагов, проблем. Они помогали ему жить, и он жил, с удовольствием используя то, что досталось только ему, что есть только у него. Ангел любил летать. Любил это ощущение свободы, легкости, когда делал в небе очередной взмах белоснежными крыльями и те повиновались, и он взлетал еще выше, купаясь в лучах греющего солнца и вдыхая свежий бодрящий воздух, далеко не такой, как в пыльном и грязном городе. Люди свысока казались ему такими маленькими, совсем крошечными, снующие туда-сюда черные точки, которые не могут навредить ему. И он чувствовал себя победителем, словно вытянул счастливый билет, который другие проворонили. А теперь единственное, куда его могут поднять его крылья — эта самая гниющая балка, возвышающаяся над полом не выше трех метров, и он уже не взлетит так высоко, как раньше. Синий мутант отобрал у него все, буквально за одну секунду перевернул весь его привычный мир, а теперь просит прощения, считает, что имеет право просить. И он бы сказал, что ненавидит его, если бы равнодушие не перекрывало недавно затихшую ярость. Ангел словно сквозь толщу воды слышит сзади, как тот, снова заикаясь, просит прощения, а потом срывается на непонятный ему язык и жалостливые всхлипы, больше похожие на рыдания. Нет сомнений, он раскаивается, уже из последних сил пытаясь хоть что-то исправить в сложившейся ситуации и так же по прежнему не убирает руку с обожженного крыла, будто наивно и по-детски полагая, что его касания могли исцелить. Когда он поворачивается, первое, что он видит — это наполненные слезами желтые глаза, примечая, как синий демон опускает взгляд, не в силах вынести собственной вины и болезненного равнодушия в глазах напротив. Через мучительно долгую секунду Ангел перед ним исчезает — спрыгивает с общей балки, еле успевая нелепо взмахнуть крыльями, поднимая в воздух пыль, чтобы не упасть, заваливаясь на левый бок, уходит. И помимо гулких шагов в заброшенной церкви слышен тихий плач синего мутанта. Оставшись один, Курт понимает, что никогда не заслужит прощения.