Кривой Порог

Он протянулся к югу от Страны Вечного Неба, прямиком через наши земли, отделяя их от Колдовских земель. Дряхлые хранители легенд и песен сказывают, что прежде там была крепостная стена из черного камня — неприступная и нерушимая, тянущаяся на много сотен миль и останавливавшая любого, даже самого сильного из неприятелей, решившего покуситься на земли простого люда. На этом месте мы тихонько фыркали в кулак, дескать, где же эта стена, коли она такая прочная? Кто-нибудь из старших непременно отвешивал особенно разошедшимся трескучую затрещину и степенно просил сказителей не гневаться, а вести речь дальше. Мы затихали. Я как сейчас помню эти длинные, считай — нескончаемые вечера, с уютной трескотней печки и мерным журчанием дребезжащих, старческих голосов. Разморенный теплом и пригревшийся с краешку, я только и думал о ярких путешествиях в чужие земли, о яростных подвигах и обо всем том, о чем мечтают не видавшие ничего дальше собственного носа и родной деревни самоуверенные, крепкие юнцы, чья кровь бурлит в жилах подобно огненной лаве в жерле далекого вулкана. О, в то время я бы дорого отдал за одну только возможность хоть разочек ступить за Кривой Порог, сделать хоть маленький шаг в сторону таинственных земель Колдунов. Говорят, будто бы они во всем точно такие же, как и мы. Во всём, кроме одного. Небеса и Боги одарили их благословением творить магию. …- А про Кривой Порог скажу я вам так. Время съело камни, источило их. Что ему за дело до камней? Прах да и только. Сколько ни крепись — рассыплешься в труху. То ли дело дерево. Даже мёртвое оно цепляется за последние крохи жизни и выгадывает себе еще несколько столетий. Вот та и сталось — рухнула стена, обратились в сухой пепел её осколки, а основание-то и осталось. Что деревяшке-то сделается? Стоит себе целехонько. И верно, не прямое оно. Кривой порог, одно название, — старый Лэнкс тяжело усмехается в бороду, степенно выпутывая из неё попавшиеся в плен крошки табаку, — а только всё одно — не след переходить границу. Колдуны и есть колдуны, демоновы отродья. Негоже якшаться с ними честным парням и девушкам, — при этом он многозначительным взором обводил всех собравшихся в горнице молодых. Девушки краснели, отводя взгляд, а парни принимали вид особенно лихой и дерзкий, точно говоря, что колдуньи и ведьмы им нипочем. Мне же удавалось сохранить спокойный взгляд. Хоть и манили меня Колдовские земли, отделенные от наших смехотворно хрупкой границей, у меня хватало ума не обсуждать свои намерения и — тем паче — действия — ни с кем из жителей деревни. В те времена у меня не было ни приятелей, ни — тем более! — друзей. Я любил бродить по нашим землям, порой уходя за пределы деревни и подбираясь к городкам. Мне частенько доставалось за эти вольности от моего отца, деревенского портного, одного из самых уважаемых людей нашего поселения. Поколотив меня, он напивался, а напившись, принимался отчитывать с беззлобной горечью в голосе: — Эх, т-ы-ы…- тянул он, бестолково тыча пальцем куда-то в стену, где, как предполагалось, сижу я, — и какого только толку ты на свет появился. Моё ремесло не знаешь, своё вести не желаешь…дурень ты, вот ты кто! Эти слова можно было бы счесть за ласку, но у меня не хватало терпения. Коричневые стены нашего дома испещренные, точно морщинами, короткими, рваными трещинами не пропускавшими, впрочем, ветер, смотрели на меня укоризненно, следом за пьяным отцом, мать причитала в углу, а у меня не было сил находиться среди них больше. Под ногами хлюпала грязь просёлочной дороги, с небес стеклянным равнодушием свешивалось солнце. Я не хотел так жить. Не хотел оставаться, не хотел останавливаться. Не хотел возвращаться, но знал, знал, что вернусь. Что мои сапоги в конце концов, упрутся в Кривой порог, и раскинувшиеся вдалеке ясные поля под прозрачным солнцем — совсем другим, не таким, как-то, что светит над нами — не принадлежат мне. Загадочный, тайнами полный мир, в котором живут ведьмы и колдуны, тролли и лепреконы — вовсе не для меня. Он создан для тех, кто никогда не гневал небеса и богов. Он… Я шел, низко склонив голову. Что мне было рассматривать? Очередную соседскую свинью, копошащуюся в грязи или точно таких же перемазанных с ног до головы ребятишек? Каждый раз, ложась в постель и натягивая на голову стёганное одеяло, я воображал, что утро не настанет. Что боги смилостивятся и заберут во сне мою душу или, что они опять-таки, преисполнятся жалости ко мне и я проснусь в другом теле, в другом доме и совсем в другом мире. За Кривым порогом. Но солнце, ехидно посмеиваясь, выдвигалось с той стороны горизонта, бесцеремонно стучалось в окно и я просыпался вновь. Открывал глаза, впивался взором в щелястую стену и висящий на ней пучок полынь-травы — от сглаза и порчи, его повесила и обновляла всякий месяц матушка. Серо-бурые, а когда-то зелёные, стебельки висели равнодушно и безжизненно. Мне хотелось выть, хотелось натянуть одеяло на голову, ударить топором по собственной шейной жиле, только не вставать, только не начинать этот день, только не быть сыном пьяницы-портного и ткачихи. Только не идти вместе со всеми в поле, не колоть дрова и не слушать скабрезные шуточки моих соседей-ровесников. Я НЕ ХОТЕЛ. Деревенский ветер — перепрелое сено, удушливый запах навоза, яблоки, «весёлая слеза» — которую варят решительно из всего, что найдут в хозяйстве, постепенно отступал. Я чувствовал, как с детства знакомый и ненавистный запах покидает мою грудь, а ему на смену приходит ясное дыхание Сопредельных полей: клевер, ирис, ромашка и нагретые солнцем травы. Значит, я уже давно вышел из деревни, ноги привычно свернули мимо тракта, ведущего в город, и я практически дошел до Кривого Порога. Я поднял голову. Небо приветливо взирало на меня, своего бунтующего, непокорного сына. Да, своего. В деревне могли сколько угодно фыркать и говорить, что, дескать, солнце у всех разное, но небо — небо было единым для всех нас. Что для тех, кто жил в Колдовских землях, что для жителей мест за Кривым Порогом. Вот и он, Кривой Порог — рукой подать. Я привычно сел среди высокого разнотравья, по-осеннему желтого и тихо качавшегося на прозрачном ветру. Близость осени нагоняла на меня тоску: с наступлением зимы приходить сюда становилось всё сложнее и сложнее. Увязнуть в снегу по горло не самая большая радость. А впрочем…впрочем, что ждало меня там, в деревне? Не лучшим ли для всех решением стоявшей передо мной задачи было бы однажды выйти из дому и идти, идти, идти пока не кончатся силы, а после сесть в сугроб. Ситлер, сын плотника, однажды возвращавшийся от жившей в другой деревни родни поздним зимним вечером заплутал, и чуть не замерз насмерть.Ему повезло — на него наткнулись его отец и брат, вовремя спохватившиеся и отправившиеся на его поиски. Ну, так Ситлер говорил, что замерзать совсем не страшно и вовсе не холодно. Будто засыпаешь, говорил он, просто сидишь себе, а вокруг становится всё теплее, теплее…и глубже проваливаешься в сон. Так не об этом ли я мечтал всякий вечер, укладываясь спать в свою каморку за печкой? — Эй, — услышал я вдруг голос, бесцеремонно прервавший мои мысли, — который раз тебя зову. Или ты глухой дурачок? И хотя говорил кто-то, явно стоявший возле меня, я ошалело заозирался, и вскочил на ноги, даже обернулся вокруг себя, точно невидимый собеседник, решив сыграть со мной шутку, спрятался за спиной. В то мгновение я даже не успел подумать о том, что за мной следил кто-то из деревни, чтобы в очередной раз посмеяться над «дурным сыном портного». Я просто вертелся во все стороны, точно бестолковый котенок, вздумавший поиграть со своим хвостом. — Да здесь я, здесь, — точно стеклянные колокольчики, в незнакомом голосе зазвенел смех, и тогда, я, покоренный им, вдруг замер и увидел его обладателя. Вернее, обладательницу. Она стояла точнехонько против меня, по ту сторону Кривого Порога, в ровном потоке солнечного, золотого света. Совсем рядом, она была недостижимой и далёкой, точно звезда на небе. Она улыбалась, и я неумело улыбнулся в ответ. — Кто ты? — ляпнул я, не сообразив, что даже в нашей деревне мужчины называются сами, а после — спрашивают у девушки её имя. Вероятно, это тут же отразилось на моем лице, потому, что незнакомка звонко расхохоталась вновь — колокольчики посыпались наземь, обращаясь в груду стекла. Наступишь — и тяжелыми каплями, впитываясь в землю, польется кровь… — Извини, — я стряхнул морок оцепенения и сделал попытку засмеяться, но лишь растянул в кривой улыбке губы, — моё имя… я…- споткнувшись после собственного имени, я вдруг сообразил, что не знаю, о чем я могу рассказать. «Только имя — и всё? Или добавить, что я из деревни»? Или упомянуть, что я сын портного? Хорошенькое достижение, ничего не скажешь! Что, что я могу ей поведать о себе, ей, такой прекрасной и такой стоящей возле меня…а нужно ли ей что-нибудь говорить? Она стояла передо мной, лукаво склонив голову к плечу и по-прежнему улыбаясь. Длинное, терявшееся в желтоватом разнотравье, светлое и струящееся, точно речная вода. Тёмные волосы, свободно распустившиеся по плечам, блестели на позднем солнце. Я подумал вдруг, что на улицах моей родной деревни по-прежнему сумрачный, вязкий воздух. Подумал — и понял, что не хочу возвращаться. -…и я люблю бывать здесь, — закончил я, наконец-то отыскав нужные слова, — а ты? Откуда ты? Я вижу тебя впервые…- я не знаю, что в тот день придало мне уверенности и напрочь отогнало от меня тот вязкий, гибельный морок, прицепившийся к разуму и мешавший говорить. Я опустился в траву, привычно садясь, и обхватил выставленные вперед колени. Я не боялся быть обсмеянным, напротив, мне хотелось, чтобы она смеялась, чтобы говорила и спрашивала, чтобы…нет, я решительно не знал, чего именно мне так хотелось в тот день. Должно быть, те самые чувства, что так развиты у гадалок и ведуний, обострились и у меня, помогая мне вести себя так, чтобы привести к тому, что должно было свершиться. Девушка молча наблюдала за мной лишь долю мгновения — она присела точно также, как и я, только напротив, конечно же. Границы Кривого Порога не смел переступать никто. Отчего так было? Ведь ни стражники, ни заклинания не сдерживали нас, а переступить порог было очень легко — один шаг — и ты по другую его сторону. — Я тоже люблю бывать здесь, — сказала она просто, уже без насмешки или усмешки, глядя на меня прямо и немного грустно, — видишь ли, в наших землях не часто встретишь того, кто действительно любит тишину. Зябкий холодок коснулся моего хребта. Она говорила, точно вынимала мысли из моего разума. Мне было бы впору испугаться, но я кивнул. Кивнул понимающе, мол, да, знаю, о чем ты. — на границе всегда такое небо…особенное. Видишь? — она подняла голову и указала пальцем куда-то за облака, и я покорно последовал её примеру. Солнце расцвечивало белые лохматые бока важно плывущих в высоте клочков неба всеми цветами радуги, и я поневоле загляделся. Лишь через какое-то время до меня дошел смысл сказанного. — Разве у вас…не так? — в голосе моем звучало неприкрытое разочарование. Я, как и многие деревенские, был уверен, что за Кривым Порогом начинаются волшебные земли, где каждая секунда — сказка, и где все происходящее не похоже на то, что творится у нас. Девушка, очевидно, догадалась о моих сомнениях, и улыбнулась лукаво. Однако улыбки хватило ненадолго — она опустила голову. — Нет. Совсем нет. Видишь ли…это, пожалуй, единственное место, где бывает такое небо, — в голосе моей неожиданной собеседницы засквозило отчаянье, — там всё серое! Серые облака, серые лица…порой я почти не выхожу из дому, понимаешь? Она могла не спрашивать. В целом мире, вернее, во всех существующих мирах не существовало человека или колдуна, способного бы понять её лучше, чем я, и это осознание ослепило меня яркой вспышкой, вдруг взорвавшейся в разуме, распространившейся по всему телу и впечатавшейся в душу. Навеки. Навечно. …В тот день я не вернулся домой. Мне не хотелось уходить, мог бы сказать я, но это было бы неправдой. Я не мог уйти. Не мог вернуться к тем, к кому возвращаться не хотел, когда совсем рядом со мной была та, кто разделял этот мир со мной. Мы одинаково грели руки, протянув их и держа над горевшим по обе стороны от Кривого Порога костерком, сооруженным наспех — нам так не хотелось отвлекаться от разговоров, что мы, почти не глядя, соорудили его. Я помню то пульсирующее в кончиках пальцев тепло, тот блеск её глаз и собственные жадные, срывающиеся интонации голоса. Нет! Ничего подобного со мной не случалось, да и не могло случаться прежде. Да и с кем бы? С кем бы я мог разделить всё то, что чувствовал и видел, всё то, что жило внутри моего сердца, и томилось, стонало вместе со мною, каждый день наблюдая серые, покосившиеся ограды соседских заборов да хлюпающую под чужими ногами грязь? Я не вернулся домой в тот день, покинув поле перед Кривым Порогом лишь утром следующего дня, и я не стану говорить о том, что ждало меня по возвращению. Скажу о другом: я стал приходить в то место каждый день. Лил ли дождь или впечатывая в землю людей и животных буря, я упрямо шел, возвращаясь к Кривому Порогу, шел затем, чтобы увидеть ЕЁ. Да, именно так. Не имя, не звание — указание обрело вес, значимость и болезненным эхом отдавалось в моей груди. Я ощущал, как начинают подрагивать пальцы, уже приближаясь к темнеющей впереди границе Кривого Порога, как лягушкой подпрыгивает в груди сердце, как неуютно ему за рёбрами. Я знал…знал, что и она чувствует то же, что ждет меня, и что ей необходимо, точно также — как вдыхать воздух — видеть меня. Мы почти не расставались. Одна лишь трудность — пережить день, до краев налитый событиями и ненужными, пустыми делами. Я сердился, ощущая, как растрачиваю себя и вместе с тем запоминал каждое мгновение, чтобы после — обсудить с Ней. Сколько с тех пор минуло времени? Не счесть, не узнать, не запомнить. Я помню, мы встретились осенью, а после была зима, засыпавшая нас снегом, но так и не победившая. Помню спускавшиеся с гор в долину прозрачные ручьи и робкое тепло весеннего воздуха. Помню сладкое лето, наполненное жужжанием шмелей и писком комаров. Помню заливистый смех… Её смех — вновь звенели колокольчики, когда я явился к Порогу, держа в руке огромный букет. Она смеялась, прижимая его к сердцу, и прятала лицо среди ярких лепестков. Я улыбался. Полдня я сновал по самым далёким, самым сокровенным местам нашего поселения, отыскивая самые красивые из растущих там цветов, и срезая их бережно и осторожно — чтобы дольше пробыли, чтобы дольше радовали ЕЁ взор… — Спасибо…- в глазах цвета весеннего неба появилось что-то новое, невиданное мною раньше не только у неё — ни у кого из прочих. Ветер и солнце вплелись в её волосы. Она смотрела на меня, а я смотрел на неё, в тот миг, едва ли осознавая, что её глазами на меня смотрит самая жизнь. Жизнь моя…надломом, болезненной истомой хрупко охнуло что-то внутри. Мы стояли друг против друга, сцепив, переплетя руки над Кривым Порогом, границей наших миров и земель. Мог ли я думать, мог ли я поступать иначе тогда, когда она стояла возле меня и пальцы её сжимали мою ладонь? Когда она улыбалась — свежо и солнечно, когда цветы, помнившие мои руки и хранящие их тепло, были в её руках? Всё, что разделяло нас — какая-то кривая, покосившаяся от времени и мха, гнилая деревяшка? Густые ночи пахли зеленью и степью, в воздухе плясала мошкара, упорно летя на свет нашего костра. Кривой порог по-прежнему отделял нас друг от друга, но мы не видели его. Не замечали и не хотели видеть. И он послушно отступил в тень, растаял, истаял в тени нашего костра и наших переплетённых рук. Наши ночные разговоры без сна и окончания, были наполнены светом и смыслом точно также, как сосуды в теле человеческом наполнены кровью, тугой и пульсирующей, невероятно живой. Я мог бы потратить вечность на их пересказ. Мог бы. Но я этого делать не стану. Теперь они принадлежат лишь мне, и не сказать, чтобы бремя хранения мне по душе, однако же — приводить их здесь — в точности тоже самое, что раздеться перед всеми на городской площади. — А что, если я принцесса? Лукавый взор — тот самый, что и в первый же день нашей встречи. Хитро прищуренный взгляд и чуть изогнутые в усмешке губы. Всё чаще я ловил себя на том, как повторяю их движения своими собственными, как прикасаюсь к её лицу, и… — Что, если я принцесса? — настойчиво повторила она, видя мою рассеянность и всё также улыбаясь, — что бы ты сказал на это? Сердце болезненно ткнуло меня под рёбра. На неверно дрожащих ногах я поднялся, повинуясь этому внутреннему толчку. — Скажу, что это уже было, — воздух чуть вздрагивал вслед за словами, тихо срывался с моих губ, — сколько раз…это уже было во всех сказках, легендах и историях. Было… Гулко и глухо, где-то у горла впечатывалось мне в грудь сердце. Тонко, по-комариному, пищал в ушах воздух нашей второй осени, и я впервые оказался лицом к лицу с Ней, не мог заставить себя смотреть в глаза цвета весеннего неба, весенней травы. Расстояние между нашими лицами сокращалось короткими, рваными толчками. Я хватанул губами отчего-то не идущего в грудь воздуха и едва не вскрикнул от сухого холода, что колюче продрал мне горло, и в тот миг, в тот самый миг наши губы сомкнулись в поцелуе. В те времена я почти не читал книг, тем более — книг, в которых описывались бы любовные переживания, и потому не знал, какими словами я мог бы выразить те чувства, что светлой волной хлынули прямиком мне в душу и затопили меня всего, накрыв с головой. Я плыл. Плыл в безбрежном океане, купаясь в тёплых лучах ласкового солнечного света, и моё тело не знало усталости. Её губы не были сладкими или свежими, источавшими саму жизнь, нет. Они были созданы точно для моих, и я могу сказать лишь одно: со мной не происходило ничего более правильного и настоящего, чем тот поцелуй, унесший нас обоих в неведомый и прекрасный мир. Но довольно красивых слов. Я потерял себя. Потерял в тот далёкий осенний день, потерял безвозвратно. Если прежде и была хоть призрачная, но надежда на спасение, то тогда…тогда не осталось и её. Вполне ожидаемо — я не думал ни о чем подобном. Я был счастлив. Ранняя метель хлестала меня по лицу, осенние листья колко сыпались за шиворот, а я мчался к Кривому Порогу неизменно, день ото дня. Порой Её не оказывалось на месте, и я сидел, растирая руки и ноги возле крошечного, тлеющего слабым писком костерка, отказываясь верить, что сегодня Она не придет, и порой удача улыбалась мне. Подол светлого платья терялся под тёмной, зимней мантией, безжизненно шелестели сухие обломки листьев и кустарников, земля расступалась, давая ей пройти. И вновь было время. Наше время. …Почему я был таким? Выросший в деревне парень, занавесивший свой ум и не желавший слушать никого и ничего, я всякий день, на протяжении трёх лет мчался к Кривому Порогу, не помышляя о большем. Что творилось в моей голове? Мои ровесники женились, прося благословения у родителей, а я всякий раз заезжал молотком себе по пальцам посреди работы, вдруг проваливаясь в размышления о том, как чудесно и сладостно мы будем жить однажды, в тот день, когда не станет последнего из рубежей, разделявшего нас. …Почему, почему я был таким? Робким, несмелым и вместе с тем отчаянно алчущим приключений и иного, ослепляющего колдовством мира? Почему я так робел, оказываясь возле Неё и почему сердце моё, то замирало в груди, а то пускалось в безудержный пляс? В то время я не знал ответа на все эти вопросы, хотя бы потому, что не искал их. Всё происходящее было настолько естественным, что мне в голову не происходило усомниться в нём. Как не приходило в голову и попросить мою возлюбленную сделать в свою очередь что-нибудь и для меня. Я не мог дольше оставаться в том месте, где вырос. Моя принцесса всем своим существованием манила меня к себе, не говоря, впрочем, ни слова о том, что хотела бы связать свою судьбу с моей. Поэтому я нисколько не сомневался ни в правильности своего решения, ни в том, что по его осуществлению нас ждет полная сказок и приключений счастливая жизнь в Волшебном Королевстве. То утро было серым и холодным, возмутительнейшим образом выбиваясь из солнечной и тёплой череды первых дней сентября. Впервые за много лет я шел к Кривому Порогу ранним утром, совершенно не таясь. Ветер трепал воротник моей куртки, призывая повернуть назад, пока не поздно, а я шел по пустынным улицам деревни, отрешенно думая о том, что не таясь открою свои замыслы первому же, кто спросит меня, куда же я направляюсь в такую рань. Небо туго запахнулось в серый плащ, сшитый из туч, дорога недобро осклабилась колкой мешаниной из листьев и застывшей грязи. Поджав губы, утро с неприступной, немой укоризной следило за моими движениями. Я шел, не останавливаясь и даже слегка подпрыгивая на каждом шагу, движимый тем возбужденным, упругим нетерпением, что свойственно всем влюбленным, идущим на долгожданное свидание. …Серое. В этот день всё было гнилисто-серым: и напряженное небо, и липнущий к пальцам воздух. Происходящее напоминало запятнанный сухой грязью лист, посередине зачем-то перечеркнутый угольной полосой, неровно поднимавшейся к левому краю. Кривой Порог ждал меня, хоть и был привычно равнодушен — изъеденная мхом и временем гнилая деревяшка, из века в век исправно игравшая роль границы — между — мирами. Точно также, как и на моей стороне, передо мной и за ним с ленцою колыхалось неспокойное море серых трав, но тем не менее, я верил, что лишь несколько шагов отделяют меня от мира, где всё иначе, где ярче свет и прозрачней вода. Мира, где я буду счастлив. Лицо моей возлюбленной возникло пред моим взором. Не думая более ни о чем, я просто сделал еще один шаг, перенёс ногу и ступил за Кривой Порог.