Кривой Порог

Точнее будет сказать — упал за Кривой Порог. Небо над его расколотым временем и иссушенным мхом тёмным телом было слишком свежим и лазурным, оно остекленело ласковым взглядом, словно прочерчивая ту границу, что я переступал. Оно было… Да что там — я просто не смотрел под ноги, и то, что Кривой Порог гораздо шире, чем мне всегда думалось, стало для меня неприятным открытием, крепко ударившим по моим рёбрам и уткнувшимся в щеку землистым запахом поля. Влажная, осенняя сырость бесцеремонно вторглась в нос близким предвестником скорой простуды и я поспешно вскочил на ноги, вытягивая их с той стороны, откуда я пришел. Прежде, всё то время, которое мы провели вдвоем, сидя по обе стороны Кривого Порога, ни одному из нас не приходило в голову разглядывать его, щелястую, старую деревяшку, и его длина была лишь тем расстоянием, что позволяло нам переплетать руки. Я поморщился, потирая левый бок, хранивший еще следы отцовских побоев. В горле першило, тупая, поперек вздохов идущая, боль постепенно отступала, уходя совсем. Я распрямился, сделал пару шагов на пробу и только тогда осознал — я свободен! Я ступил за Кривой Порог, я ушел из своей деревни! Разочарованно качалась высокая, по-осеннему блёклая трава за моей спиной, за тёмной границей былой стены между двумя Королевствами, где-то далеко пробуждалась от ночного, вязкого сна, деревня, в которой я появился на свет, вырос и какое-то время жил, пастушок собирал стадо, каждый принимался за работу, но я уже не принадлежал к этому миру. Поднявший с поля маленький листвяной вихрь, ветер вскружил мне голову, до отказа наполнив мою грудь. Я ступил за порог. Ветер — мой союзник, мой вечный брат, он растрепал мои волосы, дружески хлопнул по расправленным плечам, подхватил мой крик, разнёс его над полем, над деревней, над всем миром: — Я ступил за Криво-о-ой По-ро-о-о-ог! Ноги мои налились пружинистой, гибкой силой, и, не боясь расплескать и мгновенно утратить её, они весело несли меня вперед. Пушинкой стала заплечная котомка с вещами, да и — о небеса! — много ли было у меня вещей? Пара рубах да штанов, да мой нож, который подарил мне к Дню Зрелых Лет отец… Что-то впервые больно царапнуло меня изнутри, точно подцепляя острым коготком какую-то тайную рану. Отец…он ведь не всякий раз напивался и колотил меня, сокрушаясь о том, что из меня не выйдет ничего путного. Прежде он был иным. Да и недавно…всякий раз, как мне удавалось быстро и хорошо справить свою работу, он хлопал меня по плечу и наливал «весёлую слезу», точно своему приятелю, словно… Словно равному. Тень набежала на мой разум, и тогда я впервые оглянулся, и будто бы даже замер на месте, не решаясь сделать и шага дальше, но моим сомнениям не было продлиться чересчур долго. Меня ждала Принцесса, и разве мог сразиться блеск ожидавшей меня жизни с тем, что я оставлял позади? «Скажи, ты и вправду принцесса?» сил поднять голову больше нет. В горле перекатывается что-то тёплое и опасно дрожащее. Дыхание распирает рёбра. «Да.» — она пожимает плечами, и голос её…она говорит так, словно о чем-то самом простом и обыкновенном, словно королевские дети каждый день бегают по лесам и полям без всякого надзора и охраны, будто бы болтать о всяком с детьми ремесленников и крестьян для них — в порядке вещей. Полчища ледяных мурашек приливают к моей груди. Крошечные, точечные льдинки впились в мою кожу, в то время как лицу было нестерпимо жарко. Принцесса! Дочь Короля! Наследница престола! Прохладные, совсем не по-девически сильные пальцы осторожно касаются моего лица, поднимая его вровень с Её лицом. Смелая, но немного грустная улыбка на прелестном небосводе её чела. Она качает головой. «Я знаю, о чем ты думаешь, но у нас….у нас всё по-другому. Никто не смеет указывать Монархам, как им жить. Мы делаем, что пожелаем, и…- длинный стебель обвился вокруг её пальцев и щелкнул по трещинам границы, — …мы можем связать свою судьбу с тем, кого выберем сами. Так сделал в своё время мой отец, женившись на моей матери — она была вовсе не королевского рода. И так сделаю и я.» Я засыпал, вспоминая её улыбку, её сияющие, ликующие глаза цвета весеннего неба, её прохладные руки, быстро и нежно касавшиеся моего лица. Я засыпал, натянув на голову плащ — весь день ушел на дорогу, да я и не рассчитывал дойти до города так скоро. Единственным терзавшим мою душу было опасение — что, если мы разминемся с моей возлюбленной, и она, вопреки своему обыкновению, не найдя меня на условленном месте встрече, опечалится, или, что хуже, отправится искать меня. В сердце моем не было и тени печали о моих бедных родителях, что, должно быть, искали меня по всей деревне и может быть даже — возле Кривого Порога. Само собой, я никому не говорил, куда я отправлялся во время своих прогулок, но скрыть что-то в поселении не представляется возможным. Ночное небо обнимало меня, прижимая к моим щекам тёмно-синие ладони, усыпанные веснушками звёзд. Перед глазами плясали отблески моего костра, но перекрывая их, перемешивая и выдвигаясь на первый план в моей памяти снова и снова моему внутреннему взору являлся, точно нарисованный на небе, украшенном высоким полевым разнотравьем, нежный овал Её лица. Тонкие лучики разбегались от ясных глаз, от светлой улыбки, лепестками едва пробудившегося ото сна цветка раскрывались навстречу мне губы, и восторг, свет и бесконечная любовь к Ней охватывали меня точно также, как пурпурная ткань платья охватывала её стройный стан… Я проснулся около полудня — невиданная роскошь, которую мне не позволяли даже в праздники. С неторопливым удовольствием я потянулся и плеснул себе в лицо остывшей за ночь воды, изрядный запас которой у меня был с собой. Ликующая, упругая сила вновь наполнила всё моё тело, подчиняя его единственному стремлению — идти вперёд, идти дальше, не останавливаться. Совсем скоро я приду в город, Столицу Колдовского Мира и увижусь с моей возлюбленной. Прощай, моя прежняя жизнь, оставшаяся за Кривым Порогом! Здравствуй, неизведанный мир Чудес и Сказок! …Город выдвинулся на меня неожиданно и вдруг, словно бы вырос из-под земли или выскочил из-за ближнего леса. Я даже вздрогнул, когда яркими красками заиграла впереди меня крепостная стена, увенчанная флагами, ибо так сделал бы любой на моем месте. Я не так уж часто бывал в столице, столь же редко посещал другие города, а потому попросту замер, подобно глупому зеваке, раскрыв рот и вытаращив глаза. Сердце моё забилось чаще, губы сами собой расползлись в улыбке. Как вам описать то чувство, с которым я взирал на Город Колдовских Земель? На Мой Город. Лицу сделалось больно от крепкой, уверенной улыбки, в горле зачесалось от подступающего ликования, заполнившего всё моё сознание, всё моё существо. Мой брат, ветер Всех Земель счастливо усмехался мне в волосы, когда я, полный им, полный счастьем, торжественно шел к городским воротам. Каждый кирпич крепостной стены был продолжением моего тела, я ощущал каменную пульсацию заложенного меж ними раствора, трава, растущая под ногами и камень, которым была выложена дорога, отзывались на мои шаги так, точно ждали меня. В тот миг, пересекая еще одну границу, я не сомневался — ждали. Я на своем месте. Я наконец-то на своём месте. …Ох, ну каким же глупцом, каким же деревенским простачком я был! Улицы полнились горожанами, и моё «торжественное» прибытие осталось незамеченным. Никому не было дела до мальчишки в заплатанном плаще и перемазанных грязью штанах, заправленных в сапоги. Когда держа на одном плече котомку, я, осчастливленный, ослепленный моей новой родиной, шатаясь, точно пьяный, свернул на первую попавшуюся улицу, меня подхватила толпа. Яркая и шумящая, она показалась мне совсем не такой, какими были гулянья жителей нашей деревни, и я, сторонящийся их, с буйно ударившей в голову радостью, стремительно окунулся в неё. Крики и гомон, растущее ликование со всех сторон окружало меня, и я шел, шел, чувствуя, как наполняет меня до отказа терпкая и сильная любовь к этому месту, к этому городу, к моей возлюбленной, приведшей меня сюда. Я улыбался, торжественно и глупо, я бежал, я шел, оттесняя кого-то в сторону, отчаянно вскидывая голову, чтобы не пропустить, чтобы увидеть — ведь, без сомнения, они идут навстречу чему-то прекрасному — нет, глупость какая-то! — не они, мы идем навстречу какому-то великому событию нашего города, наших земель. Мы… — По-сто-роо-нииись! — зычный голос городского советника и я, повинуясь натиску толпы, послушно отступаю к стене, одновременно с тем оказываясь отделенным от неё, стоящим с краю дороги. Позади меня — покосившиеся, чудные дома — второй этаж нависает над первым, третий — над вторым, окна яростно блестят, точно отполированные, но всё это я замечаю не вдруг, новое остается в сознании, не крича о себе, лишь тихо оставаясь возле, потому, что впереди, торжественно выступая, движется процессия. Воздух шумно вздымается и стонет от обилия брошенных на мостовую шапок, все почтительно склоняют головы, и я тоже, ощутив вдруг странное волнение. Легко, невесомо, едва касаясь копытами дороги, но вместе с тем очень важно, шли белые, точно зимний снег, кони, несущие за собой столь же плавно не едущую — летящую за ними открытую карету, в которой… — Её Высочество, Наследная Принцесса Колдовских Земель с супругом Его Высочеством Герцогом Земель Тёмных Вод! Глаза цвета весеннего неба с властной лаской взирали на почтительно притихшую толпу. Спокойно и неторопливо вздымалась перетянутая корсетом золотисто-алого, королевских цветов, высокая грудь и полные лёгкой силой руки крепко лежали на золоченых перильцах ограждения. На безымянном пальце левой тоненьким вскриком блестел украшенный рубином перстень. Должно быть, я упал на дорогу, и ноги мои утратили способность держать тело, ибо как объяснить то обстоятельство, что искусно подкованные, твёрдые копыта королевских лошадей ступали точно по моей груди. Тонкая плёнка кожи натягивалась, клетка рёбер выдерживала это давление, эту тяжесть, они так и не коснулись моего лица. Забвение не наступало. Это не заканчивалось. Они шли очень медленно, и слух мой, точно проваливаясь в далёкую-далёкую пучину вод вечного моря, вдруг стал удивительно острым. Чей-то бородатый, вонючий голос достиг его: — Во идут, а?! — Да, — произнес я, и это было первое слово, произнесенное мною за Кривым Порогом, в Колдовском Королевстве. Слово, которое с мучительной тяжестью рождения исторглось из моих уст и забрало все мои силы. Я произнес его и — опустошенный, привалился в стене, вдруг ощутив, как тяжело гудят после долгого пути мои ноги и с какой усталой, тупо отдающейся в затылке болью, ноют разбитые рёбра.