Их не слушай голосов, не думай, кто же прав, просто вытри снова кровь - не щади рукав!
28 июня 2016 г. в 14:00
Я не мог остановиться, даже если бы очень захотел. В груди моей жгло, горело нестерпимо, точно туда вылили добрую бочку забродившего вина или чего покрепче, и ветер со свистом пролетал сквозь дыру с опаленными краями, выжженную этим чувством.
Точно железный прут вбили мне в горло, круша и кроша в осколки рёбра — от быстрого, долгого бега сводило ноги, а перед глазами пускались в пляс смазанные пятна кустов и деревьев. Я остановился с размаху, вдруг запнувшись и едва не полетев носом в пожухлую, пустую траву, но удержался, почти замер, упершись ладонями в собственные ноги повыше коленей, тяжело дыша и выталкивая застрявший тугим комком в груди воздух.
Пусто.
Ничего больше нет.
Мелко задрожав, я рухнул в траву, скрученный изнутри дворцовой оградой, блеском мечей стражников и беззаботной улыбкой маленького мальчика в бархатных штанишках, мальчика, перед чьим лицом сцепились нежно-белые, тёплые пальцы его матери с крепкой рукой его отца.
Я яростно мотал головой, колотясь о жесткие коготки стеблей высокого разнотравья, раздиравшего кожу моего лица — я хотел одного — выкинуть, вытрясти из себя этот день, эту ограду, этого ребёнка, и руки его матери — нежные, ласковые, прохладно-тёплые, скользящие по моему затылку…
И тотчас — без пощады и промедления, в память хлынули её слова.
Земля тёрлась о мой подбородок в смешной надежде на спасение, будто бы верила — она сможет. Сможет убежать, сможет перекрыть звёздную ночь над моей головой, шелковую ладонь на моей щеке и доверчивый, изумрудами светящийся, взгляд.
«Никто…кроме тебя».
Травяные стебельки хрустели сломанными шеями в моих бестолковых пальцах, кровь из ссадин смешивалась с их соком, а голова разрывалась изнутри, таяла от давления, от насмешек слов, от её губ — разбегающихся в улыбке, в коварной, счастливой, звёздной улыбке, адресованной мужу и сыну.
Мужу.
И сыну.
Крик, смешанный с кровью и землей встретил свою гибель вместе с еще одной порцией цветков и трав.
Порция смертей — порция слов-воспоминаний.
Порция жестов. Порция едкой, пропитанной кровью земли между зубами.
Я встаю. Упираюсь руками в траву и встаю. Трава мнётся, ломается, с облегчением вздыхает — я ухожу, я должен встать.
И я встаю. Ноги качаются, где-то далеко впереди темнеет горизонт, по зубам сухо скрипит земля вперемешку с травяной кровью. Нестерпимо ломит щеки. Я иду. Делаю шаг. Останавливаюсь, зачем-то прижимаю к груди руку — напряженную и растопыренную ладонь с пятью измазанными грязью пальцами. На рубахе останется след, и я должен буду её постирать, и это совсем просто. Точно также просто, как отойти от ограды, оставив на неё отпечатки вспотевших ладоней. Они исчезнут тотчас, быть может, продержатся несколько коротких мгновений. Зачем им быть там дольше?
За-чем?
Зачем приходить к тому, кто не важен, и тратить на него слова?
Воздух толкает вниз мою грудь, ветер сочувственно свистит где-то под рёбрами.
Почему?
В висках колотятся слёзы погибших трав. Вода из моих глаз капает, срываясь на их безжизненные тела. Маленькие, хрупкие, пострадавшие без вины — разве они выбирали? Росли себе, росли…росли, тянулись к солнцу, надеясь стать большими и сильными. Я падаю на колени, шепчу, вытягивая руки:
— Простите, простите…
Кривой Порог темнеет гнилой полосой по левую руку от меня — только встань, только сделай шаг, и ты — на своей земле.
«Земле, которую ты отвергал еще несколькими часами ранее. И сейчас вернешься как трус, позорный перебежчик? Помчишься под сень заботливого отеческого дома, получать тумаки и поучения, а ночью…ночью, когда заснет деревня — ты останешься один на один с тем, к чему трусливо повернулся спиной уже сейчас. И тогда можно будет притвориться — ничего из этого не было. Ты просто спал. Ты просто придумал себе сказку, глупый мальчик из забытого Колдовскими землями захолустья…»
Муж.
И сын.
Муж.
У неё есть муж.
Земля бросается мне навстречу, с криком хлещет по щекам зелёными ветками и тугими комками, запихивает в горло корни и колючую траву. Губы, переплетённые руки, склонённая к плечу голова с маленькой родинкой на изгибе шеи и тянутся, тянутся через Кривой Порог ко мне её пальцы, чтобы взяться за мои, и её сын вскидывает голову, доверчиво прижимаясь личиком к её лицу и лицу своего отца, детские губы что-то задорно выплескивают из маленького тела — что-то придумал, увидел, понял, узнал, нет, не солнце, оно слишком слепит, я ведь ждал тебя, ждал, приходил и не отступал, потому, что я хотел и не останавливался, убегая каждый вечер, я врал, врал, врал!
Небо ломается на множество частей. Поочередно скатываясь с невозможной выси, они летят ко мне. На меня. Молотом каждая из них опускается вместо наковальни — на мой затылок. Этому не было конца, ведь небо не начинается и не заканчивается. Оно просто есть, есть подобно тому, как есть в этом мире под небесами Кривой Порог, разделяющий два мира, подобно тому, как не перевелись еще на белом свете принцессы, рушащие небосвод и охраняющие свой замок. Я не верю в драконов. Не верю в магию. Не верю в то, что есть сильные рыцари в сверкающих доспехах и злые колдуны, калечащие судьбы. Не верю, ибо вся сила не у них.
Она — в тонких пальцах, легко перемалывающих стебелёк, чтобы заткнуть его за ухо — не для того, чтобы причинить цветку боль, нет.
Для того, чтобы украсить своё лицо и одеяние.
Он подходит, должно быть, вечность спустя, и кладёт руку мне на плечо.
— Ты хочешь, чтобы это прекратилось?
Земля срослась с моей кожей, а я поделился с травой всем, что у меня было. Тёплая, человеческая рука прикасается ко мне с участием и состраданием. Хочу ли я? Хочу. Конечно, хочу!
И стало так.