Бессмысленно

За окнами начинает брезжить рассвет, и утро постепенно входит в свои законные права, прогоняя остатки ночи. Небо приобретает красивый ярко- оранжевый оттенок, а солнце неспешно и величественно поднимается ввысь, чтобы занять почетное место на небосклоне и одарить теплом всех и каждого. Я лежу на груди Пита, а он заботливо перебирает мои волосы. Мой муж счастлив, бесконечно счастлив, и эту его необыкновенную радость я замечаю во всем: в ласковых руках, гладящих меня по голове и обнимающих за талию, в чистых, пронзительно синих глазах, смотрящих так, словно я высшее божество, в хорошо сложенном теле, которое так и излучает особую твердую уверенность. − Согрелась? – шепчет Пит, еще ближе прижимая меня к себе. − Давно. − Тебе было хорошо? − спрашивает он и дарит еще один уже, наверное, за сегодняшнюю ночь тысячный поцелуй. За последние несколько часов, что я провела в его спальне, число таких вот нежных, легких, страстных и пьянящих поцелуев давно перешагнуло черту тех, что делались на камеру несколько месяцев. − Да, − говорю я абсолютную правду, потому что думала, что все будет гораздо хуже. Ждала чего-то ужасного, отвратительного и мерзкого. − И мне, − он вдруг меняет позицию и нависает надо мной, улыбаясь. – Эта ночь самая счастливая в моей жизни. Ты стала моей, − смотрю в его глаза и чувствую, что он ждет от меня каких-то подобных слов, но язык прилипает к горлу, и единственное, что я выдавливаю из себя, звучит как: − Не умею говорить так красиво, как ты… − Это ничего, − снисходительно произносит он, вновь целуя и слегка дразня языком. – Слова − не главное. Действия куда важнее. И действий было очень много, − он гладит меня по щеке и улыбается. – Какую комнату ты выбираешь? − Что? – не понимаю я. − В какой комнате мы теперь будем спать? В твоей или в моей? Или лучше другую, которая станет нашей общей, а эти превратим в гостевую и со временем в детскую? – он выжидающе смотрит на меня, а я ощущаю, как от лица вся кровь отхлынула. − Общая спальня? – ошарашено восклицаю я, боясь, что он попросит продолжение. − Я подумал, что после того, что случилось, мы теперь будем спать в одной комнате, − говорит Пит, но, заметив мою реакцию на такое предложение, мгновенно меняется в лице. – Нет, Китнисс, ты не поняла! Я ведь не настаиваю на этом прямо завтра, подождем неделю или сколько скажешь. Не хочу снова причинить тебе боль. Но, наверное, поцелуи и ласки тебе бы не… Не могу слушать эту любовную болтовню, но и портить его хорошее настроение тоже было последним свинством, поэтому смущаясь, объясняю. – Пит, все было хорошо. Почти не больно. Даже на осмотре было неприятнее. – На каком осмотре? – переспрашивает он, глядя с опаской. – У гинеколога, – я прикусываю язык: он точно мой враг. – Когда приезжали врачи из Капитолия, – сердце начинает биться быстрее, а ладони становятся влажными. Не нужно было проводить сравнения. – И тебя смотрели на кресле? – задает он новый вопрос без тени, смущения, прожигая меня внимательным взглядом, в то время как я уже готова сквозь землю провалиться от стыда. Откуда он вообще знает про кресло? – Смотрели. – И врач, конечно же, понял, что ты тогда была девственницей? И все поведал Сноу, – отвечает он хмуро на свой же вопрос. – Сейчас это уже не имеет значения, потому что на следующем осмотре все будет нормально, а, значит, нам ничего не грозит. – На следующем осмотре? – вся блаженная радость как по взмаху волшебной палочки пропадает из его глаз, а лицо искажает гримаса страха, он поднимается и садится на самый краешек кровати, вдалеке от меня. В голосе слышится боль, такая сильная и жгучая, которую я, видимо, до этого момента не причиняла. – То есть ты все ради того, чтобы пройти осмотр? – Не все… – А сколько? – Пит, – я привстаю, усиленно прикрываясь одеялом. – Ты не понимаешь… – Конечно, не понимаю! – повышает он резко голос на последнем слове. – Я думал, что у нас это случилось по любви, по обоюдной любви! А тебе нужно было просто избавиться от девственности, как тем испорченным девчонкам, которые переживают, что в шестнадцать лет они все еще невинны. – Я не по этому поводу переживала, – обидевшись, кричу я. – Если бы можно было, я бы еще так несколько лет прожила: меня это не тяготило. Не строй из себя мученика: ты хотел, и очень даже был не против. – Я не так хотел, – сконфуженно говорит он, сузив глаза. Тут же сжимаю зубы, начиная жалеть о том, что сказала и как сильно обидела. – Решил, если ты пришла, значит, полюбила, захотела быть со мной. Дурак! Какой дурак! – он бьет себя по лбу кулаком, а мне хочется зареветь от жалости к нему и от презрения к себе. – На что надеялся? Ты ведь поэтому тогда плакала, когда разбила трубку после чертового звонка? Это Сноу тебе звонил и потребовал начать спать со мной? – Пит, пожалуйста, давай не будем портить… – умоляю я. – Портить? Что? Обман? Предательство? И как я только не догадался сразу? Две недели от меня шарахалась, от любого прикосновения тебя трясло. И не пускала к себе, не смотря на то, что с ума сходила от кошмаров. Считала, что я тебя там изнасилую? А тут вдруг так раздобрилась. − Нет, Пит, − я не впускала тебя, потому что, потому что, – усердно стараюсь подобрать хоть какие-нибудь слова, но их нет, а он ждет… Все еще в глубине души надеется. – Потому что ночи, проведенные с тобой, напомнили бы о том, что я обязана… – Обязана. Понятно. Когда осмотр? – Через две недели. – То есть был месяц? Щедрый Сноу! – Пит, я знаю, что виновата. Но я была в отчаянии. Просто не знала, что делать! Было так страшно и стыдно. Я ни с кем не могла поговорить о таком. – Мне, нужно было сказать мне, Китнисс. Зачем было обманывать? Мы ведь пообещали рассказывать друг другу правду, какой бы страшной она не была, еще в Туре Победителей. – Пит, я не знала что делать. За что хвататься? − Не нужно было начинать с постели! – оглушительным голосом, в котором чувствуется обида, кричит Пит. − А с чего надо было? – грубо спрашиваю я, становясь от стыда пунцовой. − С поцелуев, нежности, объятий, прикосновений, ужинах при свечах…. У нас было время, Китнисс! – с грустью замечает он. − Если бы ты рассказала мне обо всем тогда, когда плакала у сломанной телефонной трубки, вместе мы бы что-нибудь придумали. Но ты предпочла все решить одна… И пришла ко мне из-под палки, как на казнь, не заниматься любовью, а выполнять неприятную обязанность. − Раньше, позже, чтобы это изменило, Пит? Нам бы все равно пришлось … – горько произношу я, не решаясь взглянуть ему в глаза. − Это многое бы могло поменять! – восклицает он. – Если бы я знал правду, я бы постарался помочь тебе полюбить меня. Если бы доверилась мне и попыталась по… – он недоговаривает и, сжав мою руку в своей ладони, заставляет посмотреть в глаза. − Тогда бы возможно не ПРИШЛОСЬ, а мы бы сами захотели без всяких пожеланий Сноу. Хотя, − он вдруг отворачивается от меня, − Я говорю полнейшую ерунду. Если у меня за несколько месяцев не получилось, что можно сделать за тридцать дней? − Пит, я не хотела, чтобы все так вышло. Подумала, что если ты не будешь знать, тебе будет легче, приятнее. Ужасно, что ты все так узнал! Я не хотела причинять тебе боль и заставлять страдать. − То есть ты думала, что проведя с тобой ночь, я обо все забуду и буду себя вести, как ни в чем не бывало? Решу, что ты из тех девушек, на которых иногда нападает жгучее желание заняться сексом без обязательств? – он смотрит на меня выжидающе, а мне становится не по себе от такой иронии. – Ладно, оставь, Китнисс. Я сам хорош. Чувствовал, что не все так гладко, как кажется, но не придал этому большого значения. Слишком сильно хотел поверить в то, что ты полюбила меня. − Ну, и зачем тебе эта правда? – не выдерживаю я. – Ночь была чудесной, ты был счастлив, а теперь ты все знаешь и ненавидишь меня. − Если бы ты сказала мне раньше, утро не было бы таким поганым. − Пит, я ни о чем не жалею, − умоляющим голосом произношу я, дотрагиваясь до его плеча, но он стряхивает мою руку. – Мне было хорошо с тобой, ты и без слов это знаешь. Ты видел, чувствовал. – То есть ты готова повторить сегодняшнюю ночь завтра? – Завтра? – вопрос звучит так резко и неожиданно, что все ответы как назло вылетают из головы. – А я тебе скажу – не готова, потому что теперь тебе мерзко, да и для прохождения осмотра одного раза вполне достаточно! – он отворачивается от меня, одарив напоследок безжалостным взглядом. – Остается надеяться только на то, что ты, лежа подо мной, все-таки не представляла Гейла. Прости, Китнисс, но я жалею, потому что не хочу, что бы ты спала со мной, выполняя чей-то приказ. Словно пощечину дал. Отшатываюсь от него и отползаю к самой стенке. Он быстро встает, натягивает трусы и уходит. Даже разозлившись, остается джентльменом, не выгоняет из своей комнаты, а уходит сам. Залезаю под одеяло с головой – словно в нору прячусь. Так хочется тишины и покоя, но зловещие звуки наступившего утра наполняют собой дом. Слышу, как в соседней комнате журчит вода – это Пит принимает душ, наверное, хочет смыть со своей кожи остатки моего запаха и прикосновений. Мыться предпочел в гостевой комнате, лишь бы не находиться со мной рядом − благо, что в доме Победителей не одна ванная комната. Накрываю уши подушкой и перестаю слышать, как течет вода. Ура, получилось! Хотя может быть он просто закончил? Специально торопиться, чтобы поскорее уйти и не делить со мной дом. Классно! Переворачиваюсь на бок и слышу хлопок двери. Вернулся. Не шевелюсь: пусть думает, что обиделась и уснула. Негромко выдвигается ящик, значит, Пит достает чистые вещи, достает и уходит. Не замечаю, как быстро. Дверь не хлопает. Неужели, поверил? Вылезаю из искусственно сделанной норы: довольно зализывать раны, которых вообще-то нет. Оглядываюсь, но комната уже пуста. Дверь полуоткрыта: все-таки побоялся разбудить. Идиотка! Злюсь на себя и бью кулаками подушку. Не нужно было играть и притворяться, а попытаться хоть как-то загладить свою вину. − Пит, Пит, − кричу я, барахтаясь в одеяле, но ответом мне служит только звенящая тишина. Надо бежать. Вскакиваю и обнаруживаю, что я по-прежнему в чем мать родила. Впопыхах набрасываю на себя ночную рубашку и выбегаю из комнаты. Скрип закрывающейся входной двери говорит о том, что я поздно спохватилась. Пит ушел или сбежал, злой, обиженный и оскорбленный. Сажусь на пол у дверей его комнаты и закрываю лицо руками. Не буду плакать, не буду! Что сделано – то сделано… Сжимаю руки в кулаки, встаю и вновь захожу в его спальню, спальню, которая стала свидетельницей нашего счастья и разочарования. Низ живота ноет, а мышцы внутренней поверхности бедер так и тянут, но, наверное, теплая ванна сможет снять все эти неприятности. Открываю кран, наливаю какую-то пахучую мыльную пену и набираю огромный белый резервуар прозрачной водой. Вспоминаю, как легко вчера Пит снял с меня комбинацию, вспоминаю и делаю точно также, лишь слегка поведя плечами. Белый шелк оказывается на полу второй раз, а я залезаю в ванну. Теплая, мягкая вода приятно успокаивает нервы и снимает тянущую боль. Папа, когда учил меня плавать, нередко говорил, что вода забирает все отрицательные эмоции, что после купания, как будто родился заново. Вот бы она сейчас всю тяжесть и тоску из сердца забрала и судьбу мою исправила. Смываю с бедер красные полоски засохшей крови, своей крови и смотрю, как она быстро растворяется в прозрачной воде. Пит не обидел меня, был нежным, терпеливым и внимательным. Сначала мне было очень трудно, страшно и стыдно, но он смог разбудить во мне дремлющую женщину, которая хотела его тепла и не только ради осмотра. Он знает это – знает, но не хочет верить. Погружаюсь в ванну с головой и как молитву шепчу известные строки. Я Китнисс Мелларк. Мне семнадцать лет. Не так давно я вышла замуж за человека, который любил меня больше жизни и готов был отдать за меня эту самую жизнь. А теперь, наверное, ненавидит за то, что я предала его и обманула. Смываю с себя белую пену и старательно вытираюсь его полотенцем. На вид оно чистое, а о гигиене вообще, наверное, стоит забыть, особенно после того, как мы обменялись некоторыми жидкостями. Новая неприятная проблема ждет меня у самого входа в комнату: мне нечего надеть. Вчерашняя ночная рубашка снова валяется на полу, а идти в свою спальню, ужас, как не хочется. Открываю шкаф и вытаскиваю одну из его футболок. Она серая, приятная на ощупь, пахнет корицей и совершенно мне велика, но выбора нет. Даже в этом. Надеваю его футболку и ложусь в его постель. Сама не знаю почему, но мне нравится лежать в его кровати, в ней, словно в колыбели, чувствуешь покой и умиротворение. Глаза закрываются сами собой. Безумно хочется спать. Мы не спали почти всю ночь, и на рассвете тоже отдохнуть не удалось. Представляю, каково сейчас Питу, он, должно быть, еле стоит на ногах. Иногда муж приходит домой обедать, может и сегодня это случится… Сладкий свист прерывает мои мысли, открываю глаза и нахожу источник шума. Серая сойка сидит на подоконнике и насвистывает красивую мелодию, так похожую на песенку Руты. – Кыш, кыш, – машу я на нее руками. – Тебе нечего здесь делать, лети домой, – наверное, подзывает пару. Ничто живое не может быть одиноким. Только здесь искать нечего, пускай улепетывает в лес и не капает мне на нервы. – В лес: там твоя половинка, – одинокая слезинка выкатывается из глаза. Лес всегда напоминает о Гейле, человеке, который был во всем прав и с которым мне видеться нельзя. Закрываю глаза и заставляю себя поспать. Даже сны в кровати мужа мне снятся хорошие. Папа гуляет по лесу, а потом вместе с Питом печет хлеб, напевая незамысловатую песню. Только говорит папа голосом Гейла. Сладкий слон прерывает громкий стук двери о противоположную стенку. − Пит? − с надеждой вскрикиваю я, но вместо него вижу ошарашенного ментора Дистрикта-12, давящегося каким-то пойлом из металлической фляжки. – А это ты, Хеймитч? − так и слышу разочарование в собственном голосе. – Опять кирасинишь, а врач тебе, между прочим, запретил. − Да плевать я хотел на все его запреты, − бравируя, отвечает мне он. – Ты какого черта делаешь в постели Пита? Или вы спальнями поменялись? − А ты, какого черта делаешь в нашем доме с утра пораньше? – С утра пораньше! − продолжает ехидничать он. – На часы давно смотрела? Уже второй час дня. Хорошо, когда некуда торопиться. − Что, − не верю своим ушам и почти вскакиваю с кровати. Вот что значит бессонная ночь! Загибаю в спешке одеяло, слишком поздно вспомнив про голые ноги, лишь до половины бедра прикрытые серой футболкой, и замечаю, как вытягивается пропитое лицо бывшего Победителя. Только недавно опустившиеся брови опять лезут на лоб, а проницательные серые глаза так и стремятся выскочить из орбит. − Так у вас тут, значит, наконец-то, любовь случилась или просто пубертат о себе знать дает? – язвит, но как-то обескуражено. И что интересно случилось? Слежу за его взглядом и замечаю на белоснежной простыне кроваво-красное пятно размером с куриное яйцо. Хеймитч медленно обводит глазами комнату и натыкается на мою одежду, лежащую на полу. Становлюсь такого же цвета как простыня: белая в красных пятнах. Не знаю, что делать: то ли бежать вон из комнаты, то ли лезть в панике под одеяло. − Да, натворила ты делов, солнышко! – небрежно протягивает Хеймитч, бухаясь в ближайшее кресло. − И чего это натворила? – выпаливаю я не то со стыда, но то со злости. − Ну, если у тебя не месячные, а то, что я думаю, то парень должен тут с тобой лежать, а не быть черт знает где. − А ты, вообще, что тут делаешь? − Да дело у меня к твоему муженьку. С утра его ищу, думал в пекарне, а он туда и нос не показывал сегодня. Его милейшая мать бранится, как ведьма, кудахчет, что дел невпроворот, а сама еле шевелится. Вот и пошел домой к вам, услышал шум в комнате, а тут ты. А двери входные вообще не запираете? Не боитесь никого или просто от лени? − Пит не в пекарне? – озабоченно спрашиваю я, пропустив последнюю издевку мимо ушей. − Не в пекарне, − передразнивает меня ментор, делая еще один приличный глоток из фляжки и смачно утеревшись. – Вот поэтому я и спрашиваю, что ты такое учинила, что он от тебя сбежал с петухами? − А потом он сказал, что жалеет и ушел, даже забыв запереть дверь, − заканчиваю я пересказывать последние события, связанные со звонком Сноу и обидой Пита. – Да, дело – дрянь! – потягиваясь, произносит Хеймитч, а я сжимаюсь в комочек. – Что теперь делать? – А думать надо было! Ночью молчала, так зачем утром откровенничать начала? Стыдно стало или пожалела? – Случайно вышло. Не хотела рассказывать, – мямлю я. – Но он захотел общую спальню и решил, что… – Что ты влюбилась! – заканчивает за меня ментор. – Такой вот парень у тебя, а когда понял, что промахнулся – понятно разозлился. А ты сама посуди. Если б вдруг ты со своим охотником смиловалась, а потом узнала, что он тебя так для коллекции, сладко бы тебе было? – Да иди к черту, – не выдерживаю я и кидаю в него подушку. – Я тебя, как человека, прошу, а ты… – Ладно. Стань хорошей женой. Прояви хоть какую-то заботу и понимание. Не дави, не трогай. Теперь тебе придется ждать и терпеть. Хеймитч, опустошив фляжку, уходит, а я остаюсь одна и начинаю первые «старания». Меняю запачканную простыню, собираю грязное белье и отправляю его стираться. Протираю пыль и навожу чистоту на кухне, полируя до блеска его любимую плиту. Иду к мяснику и, купив хорошую говяжью вырезку, готовлю жаркое с картошкой. Обычно Пит приходит домой в шесть часов вечера и к этому времени, я, вспомнив маму, которая всегда старалась, быть красивой для папы, старательно прихорашиваюсь и надеваю одно из платьев Цинны. Пит не приходит ни в семь, ни в восемь, ни в девять. В половине десятого я разогреваю ужин, а в десять звоню Хеймитчу, и мы вдвоем идем искать Мелларка. У родителей он сегодня не был, взбешенная мать кричит мне об этом с порога. Друзья, которые иногда попадаются нам на улице, тоже его не встречали. Мое сердце начинает болезненно сжиматься, а рассудок рисует не самые красивые картинки. Ментор даже для сущей острастки пробегает по местным кабакам, но и там никто не может припомнить Победителя семьдесят четвертых Голодных Игр. – Где он может быть? – не выдерживаю я, садясь у дверей собственного дома. – Понятия не имею, – наигранно равнодушным голосом говорит Хеймитч. – Когда мне плохо, я сижу дома и напиваюсь до чертиков. – Когда тебе хорошо, ты тоже напиваешься, – парирую я. – Ты пьешь всегда, так что это не показатель. – Ну, – во весь рот улыбается ментор. – Иногда я еще бываю у шлюх. – Что? – в одну секунду поднимаюсь с колен. – Ты думаешь, он туда пошел? – Ну, а что такого? Пит благодаря тебе теперь опытный мальчик, – заливается он смехом на всю деревню Победителей. – Никакого от тебя проку, – кричу я и забегаю в дом. На часах первый час ночи, и нервная усталость дает о себе знать. Иду спать в его комнату, так он поймет, что я ждала и волновалась. Мгновенно сон не приходит, а кошмары мучают с новой силой. Просыпаюсь на рассвете, сдерживая в груди крик. Просыпаюсь и замечаю, что в постели я лежу одна. Слезы горечи, разочарования и страха душат меня, в горле пересыхает, и я несмелой сгорбленной походкой бреду на кухню. Спускаюсь по лестнице и обнаруживаю Пита, лежащего в одежде на диване в гостиной. Страх в одно мгновение сменяется радостью: мой муж дома, здоровый и трезвый. Но мимолетное веселье тут же заменяется глубокой обидой. В комнату Мелларк поднимался, но заметив, что я там, специально лег внизу. Ладно. Сажусь на стул и начинаю смиренно ждать. Пит просыпается примерно через час. Удивленные небесно-синие глаза, едва встретившись с моими, незамедлительно наполняются недоверчивостью. – Где ты был? – как можно спокойнее спрашиваю я. – Гулял, – даже смотреть на меня не хочет, отворачивается. – Понятно. Есть хочешь? У нас говядина с картошкой. – Сыт по горло. – Пит, – теряя терпение, говорю я. – Сколько еще ты будешь меня наказывать? Я виновата и уже попросила прощение. Забудем и начнем сначала. Сделаем так, как ты хочешь. – Уже не нужно. Спасибо, – голос резкий и равнодушный. Видимо, ему совсем все равно. Встает и уходит, оставив меня одну. Следующие три недели напоминают мне ад в чистилище. Мелларк демонстративно со мной не разговаривает, либо в комнате прячется, либо в пекарне у родителей, ссылаясь на огромное количество работы. Все что я для него готовлю, есть отказывается. Даже выстиранные и поглаженные мною вещи не надевает. Ко мне не приходит, а двери своей комнаты запирает на ключ. Я стараюсь быть терпеливой и ласковой, но запас моего смирения не так велик, как бы мне хотелось. Я начинаю уходить к маме и в лес на охоту. Стать семьей у нас не получается. На осмотр меня не приглашают. Сноу, верно, забыл обо мне, напугал, испортил жизнь окончательно и успокоился. Жду каждый день, сегодня насчитываю уже просроченный десятый. Ладно, не хочет – не надо. Успокаиваюсь и слышу ненавистную трель. Лучше б не вспоминала! – Привет, милая, – щебечущий голос Эффи звучит как гром среди ясного неба. – Как дела? − Все в порядке. А ты как? − Я просто в ужасе . Я в панике. Почему ты скрыла от меня то, что у тебя проблемы со здоровьем, и тебе назначили лекарства? − Мне? – удивленно произношу я и тут же прикусываю язык. Понятно, откуда ветер дует. − Через два дня у тебя еще один осмотр. Будь готова. − Хорошо. Я поняла обследывание через два дня. Не бойся, Эффи, думаю, после приема таблеток у меня снова все хорошо, − прощаюсь с мнительной капитолийкой, кладу трубку и встречаюсь с настороженным взглядом пронзительно синих глаз. Ну, почему раньше обычного он пришел именно сегодня? − Значит, тебе прописали таблетки, ты их пропила, и тебе больше ничего не угрожает? − иронично спрашивает он. Оба понимаем, что это метафора, но от нее обоим становится только хуже. Обе следующие ночи почти не сплю, задыхаясь от ужасов, которые так заботливо подкидывает подсознание. Врач снова мучает меня, заставляя испытывать дикие боли, смеется и говорит, что Сноу будет доволен. В день Х меня трясет, даже температура поднимается, и неприятно сосет под ложечкой. В кабинет захожу с гордо поднятой головой, смотрю на доктора Брокс с вызовом и сухо отвечаю на ее приветствие. − Раздевайтесь за ширмой, − ласково говорит она, надевая перчатки. Я не заставляю себя ждать и без приглашения ложусь в проклятое кресло. – Вы, наверное, злитесь, что я выдала Ваш секрет, но по-другому я не могла, поймите, − говорит она, подходя ко мне, и в глазах, которые видны из-под маски, я замечаю искреннее сочувствие. − Делайте свое дело, − грубо отвечаю я и чувствую ее руки. − Ну, что ж изменения на лицо, − говорит она несколькими секундами позже. − Хотя, похоже, это не слишком часто бывает. Надеюсь, что это был Ваш муж, и Вы несильно страдали. − Я не стану обсуждать с Вами свою личную жизнь, − почти кричу я, чувствуя подступающие слезы. − Ясно, − понимающе произносит она. – Мне придется посмотреть Вас с помощью расширителя. Мало ли что. Когда еще мы в следующий раз увидимся. − Делайте, что должны, − с трудом сдерживаюсь я и тут же ойкаю от неприятных ощущений. Меня растягивают и калечат. − Постарайтесь не напрягаться и дышать ровно, − советует она. − Шейка чистая, эрозии не наблюдается. Сейчас возьмем мазок и посмотрим по-другому, − вынимает зеркало и кладет руку на живот, вновь введя в меня палец. – Придатки и яичники в норме, а вот матка слегка увеличена. Да и внешние покровы имеют некоторую отечность и синюшность. Когда были последние месячные? − Давно, − с ужасом восклицаю я, отчаянно начинаю считать и понимаю, что новые должны были придти еще дней десять назад. − Думаю, нужно сделать анализ крови и УЗИ, чтобы знать наверняка. − Знать что? − все еще с надеждой мямлю я. − Что Вы беременны, − спокойно отвечает она. Да, Сноу будет доволен…