Бессмысленно

− Значит, так и не сказала ему? – спрашивает Гейл, когда мы сидим на нашем месте и любуемся живописной панорамой леса. Хоторн кидает мелкие камешки с горы, а мне это кажется глупым, но если это его успокаивает, то пусть бросает. − А ты думаешь, если бы он знал, то отпустил бы меня охотиться? − Ты же со мной, а я тебя в обиду не дам. Ветер играет прядями волос, выбившимися из моей косы. Сегодня прохладно, не смотря на то, что уже середина июня. Ежусь и посильнее закутываюсь в отцовскую куртку. Гляжу на Гейла: на нем все тот же прошлогодний светлый свитер с длинными рукавами и круглой горловиной; он поводит плечами и держит во рту соломинку. − Ты простудишься, Гейл. Возьми свою куртку. − Не мели чушь, Кискисс. Ничего мне не будет, а вот тебе нельзя сидеть на холодной земле. Нахожу его теплые грубые от тяжелой работы руки и сжимаю их с благодарностью. Он смеется и зачем-то целует меня в голову. Я где-то давно слышала, что беременные должны как можно чаще смотреть на что-нибудь красивое, тогда и дети у них родятся такими же: пригожими, добрыми и здоровыми. Я свое красивое уже нашла − буду смотреть на Гейла. − Две недели уже молчишь, − не унимается Охотник. – Меньше, чем через месяц уедете на Бойню, хочешь, чтобы он там узнал от Цезаря? Сноу в курсе, и эту новость он беречь не станет. − Да скажу я ему, скажу! – распаляюсь я и пытаюсь встать, но он крепко удерживает меня на месте. − Знаешь, о чем я часто думаю в последнее время? – задумчиво проговаривает он, глядя мне в глаза. – Ведь если бы мы с тобой тогда в лесном домике, то это мог бы быть мой ребенок. − Не надо, Гейл, − прикладываю палец к его губам. − Даже думать не хочется, чтобы было в этом случае. Не мучай нас. Он замолкает и запрокидывает голову назад. Солнце еще высоко, часа три не больше. Домой еще не пора, но мы оба знаем, что однажды и это воскресенье тоже закончится. − Я ведь и забыл совсем, погляди что принес, − Гейл улыбается и достает из кармана небольшой багет и разламывает его пополам. – За целую белку. На глазах выступают слезы, а сердце больно сжимается от старых воспоминаний. Словно и не было этого года. − Еще теплый, − проговариваю я и нечаянно касаюсь горячей загорелой кожи. Есть мне не хочется, а новый приступ тошноты вдруг неожиданно подступает к горлу. Отворачиваюсь и нагибаюсь над травой. − Пить хочешь? Вода у меня всегда с собой. − Не надо, сейчас пройдет. Ты ешь сам, Гейл: я не хочу, или оставь детям. У меня дома теперь полно хлеба. − Не такого. Я хочу разделить этот с тобой. Да, такого у меня точно нет. Глубоко дышу и беру из его рук маленький кусочек, вкусный, ароматный, так и таящий во рту. − И как он сам не догадался? Тебя же от всего наизнанку выворачивает? На самом деле не от всего, конечно, и обычно вечером. Завтрак и обед надежно держатся в моем желудке, а вот ужин часто хочет вернуться наружу, но вечера мы с Питом проводим по отдельности, поэтому и наших любовных объятий с белым другом он не замечает. − Лес стал лучше, красивее, зеленее и даже пахнет по-другому. Заметил? – говорю я, пропуская последнюю фразу мимо ушей. − Лес такой же. Просто для тебя сейчас все необыкновенное, − мы переглядываемся и смеемся. Если бы Гейл был всегда такой, как сейчас, − Ладно, пойдем уже, − он протягивает мне руку и помогает подняться. – Совсем окоченеешь скоро. Мы возвращаемся домой, не торопясь, словно пытаемся растянуть такие недолгие минуты общения. Гейл несет мою сумку и рассказывает про Пози, Рори, Вика, шахты и уголь, а я слушаю эту простую болтовню, стараясь запомнить каждое слово, чтобы потом было что вспоминать всю следующую неделю. Хоторн провожает меня почти до самого дома и нехотя отдает сумку. − Не говори ему, пожалуйста, − в сотый раз заклинаю я. – Знаешь только ты. Ни маме, ни Прим я не рассказывала. − Могила, − шепчет он и обнимает меня на прощание. – Но все же он такого не заслуживает. Я машу ему вслед и захожу в дом. Снимаю сапоги и натыкаюсь укоризненный взгляд небесно-синих глаз. Пит сидит на диване в гостиной и делает вид, что читает газету. Неужели, ждал? Давно такого не было, странно даже. Ладно. Прохожу дальше, оставляя сумку с добычей на тумбочке, и сажусь на противоположный край дивана. Сейчас или никогда, тем более, что сегодня он дома и не прячется. − Пит, − начинаю я и чувствую, что воздуха в легких резко поубавилось. – Есть разговор. − Слушаю, − глаза смотрят внимательно, но голос и поза, в которой сидит, закинув правую ногу на левую, совершенно равнодушные. Еще чуть-чуть и зевнет от скуки. Интересное сочетание. − Я жду ребенка, − быстро проговариваю я и облечено выдыхаю. Если спросит от кого или какой срок, устрою скандал, а если начнет ругаться, что долго молчала, заплачу. − Знаю, − спокойно говорит он, а мне даже как-то обидно становится. − Давно? − втыкаю ногти в обивку дивана: проболтался, значит, все-таки Гейл, а ведь обещал. − Дней десять назад звонил Сноу и поздравлял со счастливым отцовством. Я тогда подумал, что он издевается, а потом Хеймитч рассказал, что тебя при нем вырвало, вот я и начал наблюдать. − И долго ты молчать собирался? − злость медленно закипает в груди. − А ты? − прожигаем друг друга колючими испепеляющими взглядами. Досада так и рвется наружу, еще чуть-чуть и начнем кричать друг на друга, не стесняясь в выражениях. − Ладно, − делаю вид, что успокоилась, − Делать что будем? − В Капитолий в качестве ментора ты не поедешь, − Пит встает и начинает нервно мерить шагами комнату. − Сдался мне твой Капитолий, − едко цежу я. − На охоту тоже больше не пойдешь. − Черта с два, − выплевываю я, конечно, больше из вредности. Запрет на лук и стрелы был очевиден, удивительно, как сегодня то выпустил. – Я теперь хожу только с Гейлом – он за мной присмотрит. − Нет! Не хочу, чтобы с моим ребенком что-то случилось. − С ТВОИМ? – не выдерживаю, распаляясь все больше. – А я, значит, тут вроде как инкубатором подрабатываю? – со злостью ударяю ладонью о деревянный подлокотник, но не рассчитываю силы. Жуткая боль как острие кинжала пронзает руку, трясу ею и начинаю скулить, как раненая собака. Он печется о разросшейся клеточке, весом в несколько грамм, а на меня живую и нервную ему наплевать. − Китнисс, дай я посмотрю, − сдержанным тоном говорит Пит. − Да посмотрел уже, − почти вою я. Рука по-прежнему болит, а пальцы немеют. Пит приносит мне лед, и я молча прикладываю его к ушибу. − Китнисс, − даже не поднимаю головы. – Китнисс, − его голос на удивление смягчается и даже становится ласковым. – Ты хоть немножко рада малышу? − Это ребенок двух Победителей, Пит, − стараюсь говорить твердо, но в голосе все равно слышатся слезы. – Он родится в жестокой стране и в тяжелое время. Сноу не даст ему жить спокойно. − А я все равно очень сильно жду и люблю его. Поднимаюсь к себе, даже не взглянув в его сторону. В комнате рывком снимаю одежду и, бросив ее на пол, подхожу к зеркалу. Живот абсолютно плоский, да и каким он может быть на сроке в шесть недель? Прикладываю руку, стараясь понять, что чувствую. Злость и страх, радости и любви нет. Откуда им взяться, если я никогда не хотела иметь детей? Зачем? Чтобы однажды на очередной Жатве его или ее имя из хрустального шара вытянула Эффи, заставив пережить весь ужас Голодных Игр, и если бы прелесть жизни в Дистрикте-12 заканчивалась только этим восхитительным зрелищем. Ненавижу Сноу. Ненавижу Панем. Ненавижу себя за то, что обрекаю невинное дитя на такое существование. Стучу по зеркалу кулаками и медленно оседаю вниз, чувствуя, как соленые капли струятся по щекам. Не хочу такой судьбы для этого ребенка. Заставляю себя подняться и нехотя бреду в душ, смываю с себя запах леса, слезы и ярость. Расчесываю волосы, надеваю домашнюю одежду и спускаюсь на кухню: живот уже урчит, из-за беременности голод меня подкарауливает весьма некстати. Еще на лестнице ощущаю невероятно аппетитный аромат запеченной индейки и свежей сдобы. Глазам своим не верю. Пит не просто не спрятался в своей комнате, а приготовил ужин, используя мою добычу, и испек сырные булочки. Гляжу на часы – с тех пор, как я от него сбежала, прошло уже более полутора часов, и муж времени даром не терял. Подхожу к форме и отрезаю два больших куска индейки и раскладываю их по тарелкам, Пит обильно посыпает мясо свежей зеленью, которую совсем недавно вырастил в нашем садике. − Спасибо, − говорю я, прожевывая небольшой кусочек и стараясь глядеть в потолок. – Очень вкусно. − Рад, что тебе понравилось, − без тени улыбки произносит он, а потом несколькими секундами позже добавляет. – Китнисс, так как мы живем, жить нельзя. − Угу, − обращаюсь я к куску индейки. − Я не хочу, чтобы наш ребенок жил в семье, подобной той, что была у меня, когда родители вечно ссорятся или хуже того не разговаривают неделями. В такой семье нет ничего хорошего. − И что же в твоем понимании хорошая семья? − Такая, в какой росли вы с Прим. Твои родители любили друг друга и своих детей. − Мой папа работал по 12-14 часов шесть дней в неделю, а когда умер из-за обвала в шахте, мама почти помешалась, выгорела и замкнулась в себе. Деньги закончились, и мы чуть не умерли от голода. Я записывала свое имя за тессеры, а ты и дня не голодал до игр. Такую семью ты хочешь для своего ребенка? − Китнисс, ты знаешь, что я имел в виду! − Ничего я уже не знаю, − вскакиваю из-за стола и что есть сил бегу в туалет. Новый приступ тошноты не заставляет себя ждать. Да уж, так вес я не только не наберу, но и еще потеряю. − Китнисс, выпей, − Пит протягивает мне стакан воды, заходя в уборную. − Уйди, уйди Мелларк! − кричу я, стоя на коленях, и плача от стыда. − Я позвоню Эффи и попрошу выслать какое-нибудь лекарство. − Не нужно мне ничего. Мама приготовит мне какой-нибудь отвар. − Почему она раньше не приготовила? – разводя руками, удивляется Пит. − Потому что я ей не говорила пока о беременности. − А кому сказала? − Тебе и Гейлу. − Почему я не удивлен? Оставляет воду и выходит. Встаю с пола и слышу его тихий голос – он все-таки звонит Эффи. Держась за перила, поднимаюсь по лестнице. Пит провел все воскресенье дома, приготовил ужин и даже не запер свою спальню. Хочется обрадоваться и перестать злиться, если бы не одно но: делает это он не ради меня, а ради ребенка. Ложусь в кровать, не переставая в ней ворочаться. Сон приходит с опозданием и ненадолго. Просыпаюсь среди ночи от собственного душераздирающего крика. Мне снится Жатва – на ней выпадает мое имя, а Пит вызывается добровольцем, и мы снова участвуем в Голодных Играх. Страх, смерть, жажда, голод, пустота, опять смерть и всепоглощающий ужас. Дрожа всем телом, поднимаюсь над подушками, и замечаю Пита в дверях спальни. Чувствую его тяжелые шаги – хочется притвориться спящей и отвернуться. Но уже поздно: он здесь около моей кровати, сидит на самом краешке и гладит меня по руке. Отталкиваю его и злобно выплескиваю всю горечь, которая накопилась за месяц бойкота, что он мне устроил: − Зачем пришел? Я ведь не нужна тебе. − Нужна, – он пытается прижать меня к себе, но я брыкаюсь и вырываюсь. – Ты ведь знаешь, что очень нужна. − Ты только о ребенке печешься. Если бы я не была беременна, то и домой бы только ночью приходил. − Это не так. Я думал о тебе все время. − И поэтому тогда пропал на весь день и на половину ночи. Небось, залечивал душевные раны у какой-нибудь продажной девицы? − Я был в лесу. − Ты не ходишь в лес. − Зато ты ходишь, и приходишь оттуда успокоившейся. Подумал, что и мне полегчает, но заблудился. Я ведь не следопыт, как Хоторн. С трудом нашел дорогу домой, – червячок сомнения грызет меня изнутри, но почему-то мне хочется верить своему мужу, особенно сейчас, когда он рядом. – Почему ты не захотел со мной разговаривать утром? Почему прятался и отдалился? – Я был обижен и зол. Мне казалось, что ты использовала меня. – А сейчас что поменялось? – Многое, – он делает паузу, не отрывая взгляда от моих глаз. – Многое поменялось. – Понятно. Я хочу спать, – отворачиваюсь к стенке, но продолжаю чувствовать его горячую мягкую ладонь. – Иди, Пит, тебе тоже стоит отдохнуть. Он не заставляет просить себя дважды, уходит сразу после моих слов, а мне становится горько от леденящего душу одиночества. Завтрашний день готовит мне новые сюрпризы. Пит больше не задерживается на работе, с утра оставляет сырные булочки и даже приносит домой цветы. Ужинает со мной по вечерам и подолгу сидит рядом в гостиной. Я все чаще ощущаю на себе его внимательный и надеющийся взгляд. В среду я позволяю ему прикоснуться к своему животу и замечаю в ласковом взгляде, кроме надежды еще и благодарность. В четверг мы зовем в гости маму, Прим, Хеймитча, родителей и братьев Пита и рассказываем им о своей «маленькой радости». Прим хлопает в ладоши и кружится по комнате, мама плачет от счастья, а я жалею, что не могу порадоваться вместе с ними. Даже моя свекровь выглядит заметно повеселевшей, а ее старшие сыновья обнимают и поздравляют нас с Питом. Мистер Мелларк вместе с Хеймитчем, который сосредоточенно смотрит на моего мужа, выпивают по рюмочке маминой настойки. Атмосфера всеобщего счастья сводит меня с ума, я не могу понять этого безумного веселья, потому что ничего кроме безнадежности рожденного мною ребенка не ждет. Рано ухожу к себе и долго вглядываюсь в уличную темноту Деревни Победителей. Перед сном Пит заходит ко мне в комнату, и эта вечерняя процедура общения с моим животом становится нашей семейной традицией. Он шепчется с ребенком, и говорит, как сильно любит его; иногда даже укладывается на мою кровать и читает нам сказки. Лично мне такое обращение с животом кажется глупым, но Пит настаивает на том, что малышу это нужно, что так он будет знать, что его любят и ждут. Прикосновения и голос Мелларка становятся все более приятными, и я все чаще ловлю себя на мысли о том, что не могу даже заснуть без них. В воскресенье Пит хмурится, но все же отпускает меня на охоту, провожает до самого леса и с рук на руки передает Гейлу, а несколькими часами позже, когда я, попрощавшись с другом, возвращаюсь домой, то слышу в нашем маленьком садике разговор мужа и Хеймитча. − Смотрю, живете душа в душу, − смеется ментор, облокотившись на изгородь, пока Пит усиленно поливает листья салата. − Стараемся, хотя мы оба дров наломали. − А чего тогда такой невеселый? Или солнышко опять играет в неприступность? − Не думаю, что она захочет после всего, что произошло. Китнисс не особенно радуется беременности, боится и злится, да и я не хочу навредить малышу. − Ты, главное, лошадей не гони и спроси про эти чертовы дни, а в остальное время не навредишь. Прохожу мимо, делая вид, что не слышала очередные пьяные бредни своего соседа. Принимаю душ и переодеваюсь к ужину. Мы долго сидим в гостиной, а потом вместе поднимаемся ко мне. − Пит, не уходи сегодня, − шепчу я, поймав его ладонь. − Ты хочешь, чтобы я остался? – удивляется он. − Хочу. − Китнисс, − он задумывается на несколько секунд, словно пытается подобрать слова для описания тех чувств, которые испытывает. – Между нами не все гладко, и причин для этого много, а время неумолимо движется вперед. Сноу загнал нас в угол, заставил разыгрывать любовь на публике, приказал пожениться, потребовал разделить постель, но ребенок, который внутри тебя, появился сам – без угроз и приказов. Нежеланный не значит нелюбимый, и я верю, что однажды ты полюбишь его очень-очень сильно. − Да уж, − я хорошо понимаю то, о чем говорит Пит, и сама уже тысячу раз думала над этим. Прижимаюсь к его груди и тяжело вздыхаю. – Живущие по неволе мама и папа ему ни к чему, хватит и того, что они Победители и обязаны подчиняться Сноу. Мне нужна твоя помощь Пит, - он внимательно смотрит в мои глаза и уже готовится кивнуть головой. Сжимаю его ладонь, и, чувствуя, что краснею, произношу. - Я хочу полюбить тебя.