Бессмысленно

– Хотел бы пообещать, что вернусь к вам очень-очень скоро, но не могу, не имею право, – шепчет Пит, прижавшись ухом к моему животу. – И не надо, – говорю я, гладя его по волосам. – Сделай все, чтобы дети, имена которых сегодня вытащит Эффи, продержались, как можно дольше, а лучше вернулись домой. – Жаль, что Жатва сегодня. Самое противное, что мне придется уехать именно тогда, когда между нами все наконец-то наладилось, − муж делает паузу, поцеловав так любимый им живот. − Мы почти не успели побыть счастливыми, – вздыхает он, поднимаясь с колен и чуть заметно кривясь от боли. – Наверное, я рассуждаю, как эгоист? − Ты все равно ко мне вернешься, – выдавливаю из себя скупую улыбку, а Пит, напротив, становится особенно серьезным. – А вот у сегодняшних трибутов шанс встретиться с родными только один из двадцати четырех. − Ладно, не будем пока о грустном, − он подхватывает меня на руки и, плюхнувшись на диван, заботливо усаживает к себе на колени. Последнее время я даже не ругаюсь: слишком привыкла к такому обращению. – Мне придется сделать официальное заявление о том, что мы ждем ребенка, и объяснить, почему всем опять глаза мозолит Хеймитч, а не ты. − Не удивлюсь, что телевизионщики приедут ко мне брать интервью уже на следующий день, даже на Голодные Игры наплюнут. Была бы моя воля – в столице о беременности вообще никто не узнал. − По крайней мере, это уважительная причина для того, чтобы не ехать в Капитолий. Здесь ты в безопасности, но я так боюсь пропустить что-то важное в вашей жизни. − Не переживай, даже если ты вернешься через два месяца, я еще не успею растолстеть как бегемот, − Пит прыскает, а я смотрю на часы. − Скоро Эффи опять размалюет меня как куклу. − Несмотря на то, что ты в этом году не ментор, камеры все равно будут направлены на тебя, потому что ты любимица Капитолия да к тому же замужем за самым красивым Победителем Дистрикта-12, − озорные бесенята так и пляшут в небесно-синих глазах, а на губах играет шаловливая улыбка.– До прихода нашей сопроводительницы еще сорок минут. Успеем? Я не успеваю даже вскрикнуть и замахать руками для того, чтобы выразить свое несогласие, как оказываюсь лежащей на спине, а муж, нависнув сверху, начинает осыпать мою шею поцелуями, быстро расстегивая пуговицы на лифе домашнего платья. − Неужели тебе было мало ночью? – притворно-грозным голосом говорю я, шутливо пытаясь увернуться от нового поцелуя. − Мало. Мне всегда тебя мало,− хрипло отвечает он, и я замечаю в его глазах и голосе новый приступ неподдельного желания. Никак не могу нащупать этот момент превращения, распознать тонкую грань, разделяющую стеснительного ласкового мальчика и голодного дикого зверя, в котором нежность и страсть образуют единое целое. Все-таки сводить его в лес было отличной идеей. Его руки гладят мои обнаженные бедра, а платье, задернутое выше линии пупка, уже нисколько не мешает, и если честно, мне это ужасно нравится. Беременность точно как-то не так на меня влияет, но думаю, это простительно. Столько месяцев после свадьбы было потрачено впустую: на страх, ненужные разговоры, глупые размышления и неправильные выводы. Впереди долгая разлука, и нам остаются считанные минуты, которые можно провести наедине. − Пит, − задыхаясь, шепчу я между поцелуями и чувствую, как жар внизу живота заставляет меня гореть изнутри. − Пойдем в спальню. − В спальню? – удивляется он, стаскивая с себя рубашку, на которой я только что расстегнула последнюю пуговицу. − А здесь мы еще не пробовали, – все с ним понятно − не хочет тратить драгоценные мгновения на бег по ступенькам. И если как следует разобраться, диван в гостиной меня тоже вполне устраивает, тем более, что заметно выпирающее возбуждение Пита, слишком сильно обтянутое узкими брюками, не дает мне покоя. Тянусь к черной собачке на молнии, а Пит почти стаскивает с моих ног мокрый лоскуток шелковой материи, как вдруг звонок в дверь незадачливо проникает в наши вполне понятные планы. − Вот черт, − слышу я рассерженный голос мужа. – Как же они не вовремя. − Может, не открывать? – в моем голосе тоже чувствуется досада. Обидно до слез. − Есть кто-нибудь дома? − звонкий щебечущий голосок разве что не поет, и за это я ненавижу его еще больше. Пит рывком вскакивает с дивана, быстро накидывает рубашку и за три секунды застегивает все пуговицы, заправляет в брюки и закрывает молнию. Мне так легко привести себя в порядок не удается. Щеки горят огнем, а руки трясутся, но, приложив массу усилий, мне таки удается справиться с лифом, хоть как-то расправить платье и вернуть трусики на место. Пока Пит медленно идет к двери, которая под натиском кулаков Эффи разве только еще не спадает с петель, приглаживаю волосы. Боюсь даже представить, что творится у меня на голове: коса явно безнадежно испорчена, потому что несколько выбившихся прядей так и свисают по бокам. − Здравствуйте, мои дорогие, − кричит с порога Эффи, улыбаясь во все тридцать два зуба. – Не видела вас уже миллион лет. Почему так долго не открывали? − На самом деле чуть больше трех месяцев, − хмуро констатирует Хеймитч, плетущийся за ней следом, а я киваю в знак согласия, предварительно поздоровавшись с гостями. Наш ментор сегодня одет с иголочки: на нем элегантный, заметно стройнящий владельца, молочного цвета костюм, голубая рубашка и светлые туфли с острым носком. Чисто выбрит, помыт, причесан, надушен и при этом абсолютно трезв. − Заняты были, − находчиво улыбается Пит, расцеловавшись с капитолийкой в обе щеки. – Ждали тебя только через полчаса. Эффи проходит дальше и окидывает меня внимательным взглядом с ног до головы. Мой внешний облик явно серьезно портит ей настроение, она проделывает тоже самое с Питом и замирает у стены, укоризненно поджав губы. Хеймитч, которому на анализ ситуации хватает меньше двух секунд, театрально возводит глаза к небу и, слегка прикрыв их рукой словно от стыда, глубоко вздохнув, произносит. − Где же ваши манеры? При свете дня. Встречать уважаемых гостей в таком виде! Я покрываюсь новой порцией румянца, а ментор разряжается самым подлым хохотом. − Мы с Хеймитчем управились очень быстро, − наконец, приходит в себя Эффи. − Хорошо, что мне помогла эта женщина. Домоправительница. Хелен. Заставила его помыться и побриться. − Хейзел, − писклявым голосом поправляю я. − Бабы! – философски вклинивается в разговор объект нашего пристального внимания. – Гнать их надо поганой метлой из моего дома. − Хорошо, что теперь дома, − подтрунивает Пит. – А не звериного логова. − Ладно. Теперь ваша очередь, − подытоживает мисс Бряк. − Пит, наверх. Вижу, что в ванную комнату ты сегодня заглядывал, но одежду мы с Порцией тебе приготовили другую. Китнисс, жду тебя через пятнадцать минут. У нас все расписано по минутам, и отставать от графика мы не имеем права, потому что сегодня... − Важный-преважный день, − подхватываем в унисон я и Эбернети, а Эффи опять обиженно надувает губы и ругает нас за полное отсутствие воспитания. − Только попробуй, − строго говорю я, когда мы с Хеймитчем остаемся вдвоем. − Я еще даже ничего не сказал, − нахально отвечает он, даже не пытаясь сдержать издевательскую ухмылку. − Я предупредила. На этот раз тазом с ледяной водой дело не кончится. − При встрече обязательно поблагодарю его. Там, − показывает глазами на пол. – Ему обязательно это зачтется. Теперь-то ты понимаешь, что свадьба и совместная спальня – это не так уж плохо? − Не упади со сцены, старый сводник. Поговорим после того, как ты женишься. − Значит, будем молчать до смерти, − он снова смеется и прикладывается к фляжке. − Эффи тебя убьет. − Не убьет. Про глоток она и не узнает, если ты не проболтаешься. Так что пусть это останется нашей маленькой тайной. Я качаю головой и встаю с дивана. Иногда от таких резких движений, у меня начинает кружиться голова, и сейчас как раз такой случай. Мама говорит, что это из-за нехватки железа в моем организме и закармливает меня яблоками. − Милая, − кричит Эффи сверху. – Пора. Не спеша поднимаюсь по лестнице, держась за перила. У дверей спальни меня ждет Пит и лукаво подмигивает правым глазом. На нем красивый синий костюм, белая рубашка и такого же цвета и солидные туфли. Светлые кудри красиво уложены на бок, а дорогой терпкий запах парфюма сводит с ума. Мелларк пропускает меня вперед и мягко закрывает за мной дверь. На двуспальной кровати лежит потрясающее изумрудного цвета платье с расшитым стразами декольте и с широкой юбкой «солнце» − К нему еще был золотой пояс, − поясняет мисс Бряк, но мы решили не затягивать твою талию. – Эффи, Цинна и Порция – единственные жители Капитолия, которые знают о моей беременности, но до официального заявления Пита они обязаны хранить молчание. − Спасибо, − улыбаюсь я. − Оно прелестно. Платье сшито из струящегося атласа, прикрывает колени и искусно подчеркивает стройность моей фигуры. Эффи помогает застегнуть длинную молнию на спине и наносит легкий макияж, делая меня красивой, но естественной. − Ты одна стоишь целой команды подготовки, − улыбаюсь я ей. − Ах, и не говори, − вздыхает она. – Стилисты, визажисты и косметологи дожидаются трибутов в Капитолии, их к вам не пустили, а мои Победители должны быть самыми красивыми, так что пришлось кое-чему научиться. Ладно, волосы Цинна сказал оставить твоей маме, − заканчивает она, подавая мне сверкающие стразами туфли на удобном каблуке, золотые браслеты и серьги с бриллиантами. Через десять минут приходят мама и Прим. На маме надето синее платье в белую крапинку, в котором она выглядит моложе и не кажется такой измученной. Она быстро заплетает мне тонкую косичку вокруг головы и закрепляет ее невидимкой, красиво расправив остальные слегка завитые волосы по плечам, а я в это время любуюсь сестрой. Примроуз в ярком платье с цветочным принтом и заплетенной набок длинной светлой косой напоминает мне саму весну, внезапно превратившуюся в девушку. Конечно, мерзко и отвратительно наряжаться в самую лучшую одежду в день Жатвы и называть день скорби и страха за своего ребенка праздником, но ничего не поделаешь. Капитолий, а не жители дистриктов диктует правила в этом мире. − И не забудьте показать публике, насколько вы счастливы, − дает последние напутствия Эффи, когда Пит, помогая мне спуститься с лестницы, вдруг крепко прижимает к себе и оставляет на губах страстный поцелуй. − Насколько сильно им не узнать никогда, − многозначительно подняв брови, произносит Пит. Ни ему, ни мне больше не хочется демонстрировать свою любовь на камеры – уж больно это напоминает о времени, когда наш бурный роман был всего лишь фальшивкой в глянцевой обертке. − Выходим, − командует наша сопровождающая. – Мы и так задержались, – и наша почти траурная процессия в составе шести человек направляется к двери. Меня, Пита, Эффи и Хеймитча прямо у входа в Деревню Победителей поджидает служебная машина. Мама и Прим к Дворцу Правосудия пойдут пешком, я бы пошла с ними, но дурацкие капитолийские законы не позволяют. Едва мы покидаем наш дом, как привычное уныние, страх и отвратительное чувство пустоты зловещей рукой начинают сдавливать мои внутренности. Конечно, мне больше ничего не угрожает, но неприятные воспоминания о прошлых Жатвах вызывают у меня тошноту, вовсе не связанную с беременностью. Я не раз видела на сцене своих знакомых, а потом у Рога Изобилия или в лесу их убивал какой-нибудь профи. А еще Прим – за нее мое сердце не перестанет волноваться ни на минуту. «Только два раза, − шепчет мое сознание. – Но иногда хватает и одного». Неприятный ком горечи подкатывает к моему горлу, и непрошеная слезинка выкатывается из левого глаза. − С ней все будет хорошо, − успокаивает меня Пит, обнимая меня за плечи. Нервное напряжение моего тела мгновенно передается и ему, но он стойко старается сохранять спокойствие. – Два раза подряд такое не повторится. Прим ничего не угрожает. − Очень хочется верить, − я благодарно сжимаю его руку и склоняю голову на плечо. − Знаешь, давай сейчас попрощаемся. Не стоит тебе ходить к капитолийскому поезду, да и времени осталось немного. − Я буду скучать. − Знаю, поэтому буду звонить каждый день. − Пока ты в отъезде, я поживу с мамой и Прим в своем старом доме. − Отличная идея. Сам хотел предложить, там за тобой присмотрят и не позволят грустить. − Приехали, − весело сообщает Эффи, заставив нас с Питом тяжело вздохнуть. Мой муж тоже не в восторге от своего менторства, и чертовски не хочет уезжать. Конечно, основная причина заключается в том, что он боится так надолго оставить меня, но и мерзкая обязанность везти детей на верную смерть для потехи жирных толстосумов тоже не вызывает в нем радости. − Все будет хорошо, − шепчу я, сама не понимая, кого успокаиваю. Пит помогает мне выбраться из машины и дарит на прощание нежнейший поцелуй, который тут же подхватывают несколько камер. Мелларк вместе с Хеймитчем и Эффи уходит к сцене, а я двигаюсь к площади, которая вселяет в мое сознание еще больший ужас. Толпы полуголодных, болезненных, еле стоящих на ногах и одетых в рваные обноски, оставшиеся от старших братьев и сестер, стоят колоннами и разве, что не трясутся от страха и беспомощности. Глядя на них мне, становится стыдно за свое красивое дорогое платье, за золотые украшения, за роскошный дом, хлеб и мясо, которые я ем каждый день. Дети Шлака этого не видят, их родители работают сутками, но все равно не могут прокормить своих чад. Мысленно даю себе обещание заботиться о них. Мама, конечно, часто кормит абсолютно бесплатно бедняков, а про лечение их самих и их детей, и говорить не стоит. Я как могу, возвращаю деньги Котлу и устраиваю благотворительные обеды в харчевне Сальной Сэй, Пит часто приносит в Шлак хлеб и печенье, его мать ругается при этом как сапожник, но сын ее особо не спрашивает и печет все на собственной оборудованной в доме кухне. − Прим, − кричу я сестренке, заметив ее после регистрации. Крепко обнимаю и шепчу. – Удачи. − Она мне пригодится, − печально улыбается она. В голубых глазах нет и тени уверенности, но, по крайней мере, сковывающий страх, который почти парализовал ее на прошлых играх, сейчас не присутствует, либо спрятан глубоко внутри. − Все будет хорошо. Тебе ничего не грозит. − Конечно, − она еще раз прижимается ко мне. – Мне нужно идти к своей колонне. − Я приду вечером, − кричу я, но мой голос тонет в потоке других голосов. − Так и будешь стоять с тринадцатилетними? – родной голос слышится у самого уха. Горячая мозолистая ладонь, крепко сжав мою руку, упрямо ведет меня прочь. – Теперь твое место со взрослыми по периметру. − Здравствуй, Гейл, − улыбнувшись, произношу я и целую его в щеку. − Здравствуй, Кискисс! Здорово выглядишь! – комплимент в устах Охотника звучит, как оскорбление, и я начинаю медленно ненавидеть себя за это платье. Больше всего мне хочется скинуть его и облачиться в простую футболку и обычные штаны. − Ты тоже принарядился, − наконец, выдавливаю из себя я, внимательно оглядев его. На моем друге белая, но уже ставшая сероватой от частых стирок рубашка, которую он надевал на прошлую Жатву и на день нашего с Питом возвращения и которая уже слегка узка ему в плечах. Темные, добротные, но уже порядком поношенные брюки остались ему еще от отца, такого же высокого, стройного и широкоплечего. − По-моему публичные казни устраивать гуманнее, так хотя бы люди будут знать за что страдают. А эти дети платят за проступки, которые были совершены их прадедами семьдесят пять лет назад. Где справедливость? − Гейл, пожалуйста, тише, − шепчу я, взглядом указывая на миротворца, стоящего неподалеку, но Хоторн не сводит глаз с сутулой спины тринадцатилетнего темноволосого мальчика, который стоит особняком от своих сверстников. На нем надета старая одежда моего друга. Рори. Сегодня его вторая Жатва, и он вписал свое имя за тессеры, тогда, когда Гейл болел после публичной порки и не мог работать, а Хейзел боялись нести белье на стирку. Если бы Гейл взял от меня тогда хоть какие-то деньги, но он и дичь, подстреленную на охоте, брал с трудом. Они бы умерли с голода, если бы Хеймитч не взял миссис Хоторн к себе в дом вести хозяйство. Из-за Рори Гейл злится и бесится. Прячет боль и страх за маской бравады и ярости. − Плевать мне на миротворцев. − Сколько раз? − Двенадцать, − чувствую, как дрожит его голос, а руки сжимаются в кулаки. Гнев и врожденная непокорность нашептывают ему что-то недоброе. – Много, да? – он заглядывает мне в глаза, и я замечаю, что его красивое лицо перекосила гримаса злобы. Мне становится страшно за Рори, почти также сильно, как за Прим. − Все будет хорошо, − шепчу я и сжимаю его ладонь. − Естественно, − резко отвечает он. – Что такое двенадцать бумажек среди нескольких тысяч? Иногда сорок две тонут в них, как в океане, – печальное сравнение, потому что иногда хватает только одной, и мы оба это знаем. − Твоя удача сбережет и Рори, − говорю я и крепче сжимаю его пальцы. Ладонь у Гейла влажная, да и моя не лучше, все потому что солнце печет сегодня просто адски. В тени градусов сорок, воздух раскален до предела, а дышать вообще нечем. Мужчины, женщины и дети то и дело стирают со лба мелкие бисеринки пота, а я чувствую, как увлажняется ткань моего платья на уровне груди. Несколько больших темных пятен появляется на рубашке Гейла. – Сегодня будет дождь, – сообщает Хоторн, указывая на темно-серые грозовые тучи, которые к несчастью еще очень далеки от площади. – Это небо будет плакать вместе с чьими-то родителями. Чем не темные времена? Незаметно для меня на сцене начинается ролик про Темные Времена. Мэр Андерси, Эффи Бряк, Хеймитч и Пит уже давно заняли свои места на четырех почетных стульях. Отец Мадж за год заметно постарел и осунулся, видно, болезнь жены и непростая политическая ситуация в стране и дистрикте его порядком измотали, поэтому сегодня он мало рассказывает. О разрушениях, катаклизмах и восстании тринадцати дистриктов подрастающему поколению повествует энергичная мисс Бряк. – А ведь она понимает, – шепчет мне Гейл, прикрываясь рукой. – О чем ты? – И ей их жаль. Она знает, что несет в Дистрикте-12 смерть, знает и поэтому наказывает себя. «Что за бред он несет?» – проносится у меня в воспаленном сознании. Эффи истинная капитолийка. Нашему бессменному куратору нравятся праздники, торжества и пиршества. Ее захватывают яркие зрелища, и она терпеть не может нищету, убогость, серость и варварство, а этого у нас предостаточно. Да и чем она может себя наказывать? Голодает или не смотрит телевизор? Оглядываю хрупкую фигурку. Ее любимый золотой парик, в который вколоты заколки из чистого золота с настоящими природными камнями. Миловидное короткое, едва доходящее до середины бедра платье приятного коричневого цвета и украшенное несколькими бабочками с золотым опылением явно стоит кучу денег. Ну, и, конечно же, туфли – настоящее произведение искусства. На тугом ремешке и шипах, на которых совсем худющая Эффи бегает целыми днями. Только это не огроменные, тонкие, словно игла шпильки, на которые я даже смотреть не могу, это настоящие шипы. Представляю, как к вечеру болят ее ноги. Смотрю дальше и натыкаюсь на почти железный корсет на миленьком платьице. Туго затянутая талия не просто кажется тонкой – она осиная, Эффи при желании можно обхватить двумя ладонями. Неужели дань новой капитолийской моде? Но меня-то она не стала мучить. Или Гейл, действительно, прав? Когда же это началось? Ведь Эффи было плевать на наш дистрикт и наших детей, она всегда мечтала работать в другом более престижном и менее диком месте. Никто из трибутов не выживал, все умирали почти сразу, а Хеймитч только пил, лапал ее и вел себя как последний грубиян. А потом появились мы с Питом. Вместе мы провели немало времени и открыли для нее многие роскошные двери. Я и Пит казались ей другими, мы стали Победителями, а наш ментор открылся ей с другой стороны, дал понять, что может быть проницательным и отзывчивым. Эффи привязалась к нам, пожалела и полюбила, и до нее дошло, что везти на смерть чьих-то детей – непочетно, а жестоко и гадко. – Заметила? – опять шепчет Гейл и подвигается еще чуточку ближе. Я киваю головой и опять возвращаю взгляд на Эффи, но встречаюсь глазами с Питом. Он смотрит на меня с осуждением, поднимает глаза к верху, всячески показывая свое недовольство. «Только ты!» – произношу я одними губами и обеими руками обхватываю живот. Слова он вряд ли распознает, но жест не остается незамеченным, и губы моего любимого мужа расплываются в широкой улыбке, но через мгновение он вновь становится печальным и чем-то явно озабоченным. Мэр Андерси быстро вспоминает Победителей, указав на постоянного и на этот раз трезвого Хеймитча, на Пита, который впервые становится ментором, и на меня единственную девушку Дистрикта-12, которая выиграла в Голодных Играх. Эффи, нехотя и тяжело вздыхая, вытягивает из хрустального шара листочек с именем какой-то несчастной девочки. Я вижу, как округляются ее глаза, как тревога, чувство вины и непонимание происходящего отражаются на раскрашенном лице. Сопроводительнице нашего дистрикта трудно говорить, у нее пересыхает в горле, и Эбернети подает ей стакан с водой. Она пьет и смотрит на меня. В тщательно подведенных глазах читается только одно слово: «Прости!». – Примроуз Эвердин, – громко произносит мисс Бряк и хватается за горло, словно ей не хватает воздуха. Девушка в ярком платье с цветочным принтом твердой походкой идет к сцене, а я двинуться с места не могу. Рядом кто-то кричит нечеловеческим голосом, и в этом крике я чувствую душераздирающую боль и парализующий тело ужас. Большая теплая ладонь, пахнущая лесом, зажимает мне рот, и отвратительный ор прекращается. Сбылся самый страшный из моих кошмаров – на Жатве снова выпало имя моей сестры. Только два листочка из нескольких тысяч… Как же так? Почему опять она? Так уже было, и я принесла себя в жертву во имя того, чтобы Прим жила, а это оказалось бессмысленно, напрасно, потому что она стоит на сцене. Два соленых водопада неиссякаемым потоком льются из моих глаз. – Прим, – кричу я снова, едва знакомая ладонь разжимает мой рот. – Нет, Прим, – это несправедливо. Я уже выплатила ее долг своей кровью. – Примроуз Эвердин, – Эффи еле слышно представляет толпе нового победителя Жатвы. Я смотрю в лицо своей сестры, и не замечаю в нем безумного прошлогоднего страха. Только смирение и покорность перед своей судьбой. Она не шатается и смотрит прямо, хотя, скорее всего, ужас есть, а сестренка просто прячет его в своем сердце, боясь показаться слабой. – Есть ли добровольцы? – с надеждой спрашивает мисс Бряк, и я хватаюсь за эту идею, как за соломинку. Если бы я могла, я бы пошла еще раз. Наплевала на собственную жизнь, лишь бы уберечь Прим, но я не могу, не имею права. С мольбой вглядываюсь в бледные лица восемнадцатилетних, почти взрослых девушек. Среди них есть крепкие и умные личности – они могли бы побороться, но они молчат, и все как один отворачивают головы и опускают глаза. Видно, жизнь подстилок миротворцев или медленная голодная смерть для них лучше, чем участие в жестоких играх. Почему-то я их понимаю… – Так есть ли добровольцы? – еще раз спрашивает Эффи и вглядывается в толпу. – Мы этого не забудем и отблагодарим, – бледный, как смерть Пит, заметивший мое отчаяние, буквально кричит в ближайший микрофон. – Пожалуйста, пожалуйста, – молю я и иду вперед. – Опомнись, Кискисс. Подумай, о чем ты просишь? – крепкие руки возвращают меня на место и прижимают к широкой груди. Я больше не сдерживаю слез, и замечаю, как мой муж порывается спуститься со сцены, чтобы утешить меня, но несколько миротворцев преграждают ему дорогу. Бедный, он только что снова нарушил правила. Ментор обязан быть беспристрастным. – Ну, что ж, тогда мальчики, – печально подводит итог Эффи. Дрожащая рука поднимает самую верхнюю бумажку, а я даже не слышу нового имени. Слух на мгновение оставляет меня, но я вижу идущего вперед темноволосого мальчика с сутулой спиной и длинными ногами, который одет в знакомые мне с детства вещи и выходит из колонны тринадцатилетних. Внезапно всем телом я начинаю ощущать сильное напряжение рук, которые обнимают меня. – Есть ли добровольцы на этот раз? – с трудом сдерживая слезы, произносит та, что себя наказывает. – Я доброволец, – уверенно произносит родной и знакомый голос, а теплые руки слегка отталкивают меня назад.