Бессмысленно

− Я хочу участвовать в играх, − твердо и решительно заявляет Гейл, а Эффи сжимается в комочек, становясь еще более унылой и растерянной. − Но Вам уже больше восемнадцати лет. Это нарушения правил. − Три месяца назад мне исполнилось девятнадцать, но разницы большой нет. В играх участвуют ребята, куда сильнее меня. − Гейл твердо шагает вперед к сцене, а я как привязанная плетусь за ним. − Существует только одно правило. Капитолию нужны двое. Девушка уже есть − тринадцатилетняя девчонка, которая вместе с матерью вытащила с того света десятки детей и взрослых, стоящих здесь, только они сейчас ей помочь не могут, но тут уж ничего не попишешь. Парень – мой брат − ему на играх делать нечего. А я хочу: в прошлом году не вышло, так дайте хоть в этом попытать счастье. − Это не в моей компетенции, − разводит руками Эффи. − А кто это решает? − не выдерживает Хеймитч, вскакивает с места и при всех делает большой глоток из фляжки. – Распорядитель игр? Президент? Не стой столбом – звони, спрашивай. Придумай что-нибудь. Миротворцы уводят Рори и Прим прочь со сцены, должно быть, показывают им «роскошные комнатки прощания» во Дворце правосудия. Два постоянных куратора Дистрикта-12 почти галопом несутся вслед за мэром в его кабинет. Пит спускается ко мне и крепко прижимает к себе, пытаясь успокоить. Толпы удивленных и запуганных людей боятся даже пошевелиться: они не знают, можно ли расходиться по домам, и закончена ли Жатва. На этот раз никто не поднимает три средних пальца левой руки в качестве прощального знака признания, восхищения и уважения: все слишком напуганы видом миротворцев с направленными вперед автоматами. Оглядываю толпу людей-овец и натыкаюсь взглядом на маму и Хейзел, которые стоят в десяти метрах от меня и, крепко обнявшись, рыдают навзрыд на плече друг у друга. Две таких разные женщины, вновь связаны одной бедой, пять лет назад они потеряли мужей, а через неделю их дети будут вынуждены участвовать в жестоких состязаниях. Плечи у мамы дрожат, она постоянно вздрагивает; Хейзел отчаянно душит в груди рыдания. Кого из сыновей она оплакивает, по кому печалится больше? Материнскому сердцу сложно делать выбор между детьми, но Гейл всегда был опорой семьи, ее главным кормильцем, без него они все пропадут. Острая боль в груди при взгляде на нее усиливается во сто крат. Прим от игр уже не спасти, но лучшего друга я должна остановить любой ценой. Ради его матери, Вика, Пози. И себя. − Зачем тебе это, Гейл? – спрашиваю я и заставляю его посмотреть на меня. − Да хочу быть таким же богатым, как ты Кискисс. Не поняла разве? – он усмехается почти злорадно и старается не смотреть на мать. − В прошлом году сама так поступила, а теперь спрашиваешь. Тогда ты о себе не больно-то думала,− он останавливается и хватает меня за запястья. − Эбернети и Мелларк и пальцем не пошевелят ради Рори, если на кону будет стоять жизнь Прим. И я их не осуждаю. Одному ты жена, другому, как дочь. Вы одна семья, а в семье принято поддерживать друг друга. Поэтому пойду я: у Рори при таком раскладе шансов нет. Да и много ли тринадцатилетних выживало? − Тебя могут не взять после таких слов. Это был открытый вызов Капитолию, − пытается внести ясность Пит. − После ТАКИХ СЛОВ как раз и возьмут, чтобы наказать за неповиновение. Но мне плевать, лишь бы брат дома остался. − Пора идти к ним. Родственникам уже дали знак, − Пит подходит к моей маме и мягко берет ее за руку. − Пойдемте, миссис Эвердин. − Идем, мама, − твердо говорю, заметив, что Гейл что-то быстро шепчет Хейзел и крепко обнимает ее. Женщина становится белее простыней, которые стирает, но плакать прекращает тут же. – Прим ждет нас, − тяну маму за руку, пытаясь стряхнуть с нее мрачное оцепенение и унять дрожь в собственных коленях. Пит крепко держит мою руку, я все время подгоняю маму вперед, а камеры неотступно снимают наше скорбное перемещение. Молча заходим во Дворец Правосудия. Я помню там все до мелочей: грязную кабинку лифта, длинный коридор и заветную комнату с бархатным диваном, который, видимо, должен скрасить минуты отчаяния Выбранного. Мой бедный Утенок сидит на самом краешке, дрожащие кулачки лежат на коленях и от безысходности теребят подол красивого платья. На бледных щечках и на отрытых предплечьях видны красные полосы от ногтей. В бездонно голубых глазах так стоят слезы, но частые взмахи густых пушистых ресниц не позволяют им пролиться. Прим по-прежнему не разрешает себе плакать: слишком сильно боится меня расстроить. − Побудьте пока втроем, − деликатно говорит Пит, прикрывая за мной дверь. – Вам это нужно. − Примроуз, − мама бросается к ней и хватает в охапку. Целует, обнимает, гладит по голове, плачет и постоянно нашептывает что-то хорошее. Прим не отталкивает ее, как я когда-то. Она ласковая и добрая, и умеет прощать, но на играх это качество сыграет не в ее пользу. − Прим, послушай, − моя очередь прижимать ее к себе. – Ничего не бойся и не смей сдаваться, − утираю слезы свои и ее, наконец-то, пролившиеся. − У меня ничего не выйдет, Китнисс, − тяжело дыша и растирая кулачками испуганные глаза, − восклицает она. − Я совсем не такая, как ты. − Нет. Даже думать об этом забудь, − кричу на нее и встряхиваю, вновь обнимая. – Ты не слабая и очень умная, намного умнее меня. В центре тебя многому научат. Постарайся запомнить как можно больше. Учись стрелять и лазать по деревьям. Пит и Хеймитч тебя не оставят. − Китнисс, − она качает головой, прикусывает кожу на костяшке правой руки, а затем наклоняется ко мне и начинает тихо шептать в самое ухо. – Позаботься о маме, когда, − она сглатывает, словно боится произнести. − Когда меня не станет. − Прим, постарайся вернуться, − рыдая, восклицает мама. – Не бойся за меня. Приложи все усилия. Мы с Китнисс так тебя любим. − И я вас, − на прощание, шепчет она, когда в дверях появляется миротворец. − Верь Питу и Хеймитчу, − кричу и в последний раз обнимаю ее. Мама, оказавшись за пределами места прощания с Прим, садится на пол и закрывает лицо руками, Пит просит ее подняться, но она никак на это не реагирует. Я бегу в соседнюю комнатку в последний раз поговорить с Рори. Или Гейлом. Хейзел, бледная как смерть, стоит в углу, что-то нашептывает и крепко обнимает за плечи среднего сына. Рядом с ними трет красные глаза грязными кулаками одиннадцатилетний Вик, пятилетняя Пози отчаянно цепляется за штаны Рори, который не говорит ни слова, а просто смотрит в одну точку. Эффи и Хеймитч, которые, по всей вероятности, уже обратились во все известные инстанции, тихо разговаривают с угрюмым Гейлом. Тот прожигает непрошенных гостей непонимающими и злобными взглядами. − Такие дела по телефону не решаются, − оправдывается затравленная Эффи. – Такого никогда не было. Я сделала все что смогла. − Значит, я еду в Капитолий с вами, − твердо говорит Хоторн, взмахом руки заставляя ее замолчать. – Брат останется дома. − Пока президент Сноу не даст полного согласия, Рори – официально выбранный трибут. Миротворцы силой посадят его на поезд, а тебя опять изобьют плетьми, и на этот раз сорока ударами ты не отделаешься. А потом, если выживешь, отрежут язык, − вклинивается в непрекращающуюся тираду Хеймитч, а Хейзел вскрикивает, не в силах больше сдерживать рыдания. − Оставь, Гейл, − вдруг заявляет Рори и близко подходит к брату. – Это моя судьба. Ты нужен маме, Вику и Пози. От меня не так много пользы. Останься, пожалуйста. Без тебя нас всех ждет смерть от голода. − Ты хочешь, чтобы тебе там голову топором размозжили? − яростно кричит Гейл, и толкает брата на диван. – Пойду я, и точка. − Но ведь это нечестно, − громко протестует Рори. – Там бывает полно двенадцатилеток. Возьми, хотя бы Прим или Руту на прошлых играх. Я справлюсь. − Справишься ты?! – распаляется Гейл еще больше. – Нечестно! Полно двенадцатилеток! А восемнадцатилетние обученные всему профи тебя не смущают. − Голодать больше у вас никто не будет, − вмешиваюсь я, пытаясь остановить перебранку. – Ты, Хейзел, поживешь в моем старом доме вместе с детьми, пока игры не закончатся. Дальше будет видно. С мамой вдвоем вам будет легче. Денег и продуктов там достаточно. − Нашла-таки способ, Кискисс, − горько усмехается Гейл. – Мне придется взять у тебя деньги. − Как знаешь, парень, − Хеймитч бросает в его сторону хмурый взгляд. – Поезжай, но я ничего тебе обещать не могу. Рори тоже обязан ехать. Выбегаю за дверь, потому что не могу найти в себе силы смотреть, как они спорят и прощаются. Непередаваемая словами боль, как будто меня жгут каленым железом или разрезают ножом на куски, из груди выползает на остальные органы, давит на живот, поясницу, ноги и глаза. Голова кружится и будоражит воспаленный рассудок. Пит меня убьет. Будет кричать и ругаться. Хеймитч напьется, а Эффи будет опять меня воспитывать, но это уже неважно, потому что я все решила. − Мама, − я присаживаюсь на корточки и обхватываю измученное лицо. – Мама, посмотри на меня, – она с трудом фокусирует взгляд. – Я не оставлю Прим. Поеду вместе с ней. Ты справишься одна? − Хорошо, − с трудом проговаривает она и опять начинает плакать. – Постарайся привезти ее обратно. − Не оставляй Хейзел. Больше никто из ее детей не должен записывать свое имя в обмен на тессеры. Обнимаю ее в последний раз и резко встаю. Небо за окнами становится черным. Ветер пригибает к земле деревья, ломает хрупкие ветки и разносит по дистрикту кипы оборванной листвы. Несколько ярких молний разрезает беспросветный небосклон, а гром, который, как всегда опаздывает, сотрясает дома и мою душу. Крупные капли дождя, падая сверху, мгновенно разгоняют последних зевак. Улицы заливает вода, которая из-за растянутых ярких полотен и флагов кажется красной как кровь. Буря и гроза без всяких приказов Сноу бушуют в дистрикте. Природа словно мать оплакивает Гейла и Прим и пытается отомстить за них. Жаль, что бунтует только природа…. − Нужно ехать, Китнисс, − мягкий голос Пита застает меня врасплох. Не хочется его огорчать, но отступиться от своего решения я тоже не могу. Беру его за руку и нежно касаюсь щеки. Он улыбается и крепко прижимает меня к груди. − Скоро нас повезут на поезд, и ты поезжай. Когда ливень закончится, не сиди тут, а возвращайся домой. Машина увезет тебя и твою маму. − Я поеду в Капитолий, − твердо говорю я, и замечаю, как Пит изменяется в лице. − Что? −Ты слышал! – с вызовом отвечаю я. − Нет! Ты останешься дома. Будешь смотреть игры по телевизору, − тоном, не терпящим возражений, заявляет муж. − Я не могу находиться в дистрикте, если Прим будет там, − говорю я и чувствую, как слезы опять подкатывают к горлу. − Китнисс, − он с нежностью сжимает мои ладони. – Мы еще месяц назад все обсудили. Ты была согласна. Капитолий плохо на тебя действует. Не нужно. − Пожалуйста, Пит. Что, если эта неделя станет последней, − чувствую, как слезы начинают течь по щекам. – Позволь мне провести с ней хотя бы это время. − Китнисс, ты ждешь ребенка, − Пит отворачивается, показывая всем видом, что разговор закончен. − Подумай хотя бы о нем. В столице, узнав о беременности, репортеры и прохода тебе не дадут. Я не переживу, если с тобой или малышом что-то случится. − А я не переживу, если что-то случится с Прим, − догоняю и силой разворачиваю к себе. − Ну, как ты поедешь? Подумай! Мы с Хеймитчем уже заявлены, как менторы. Уже ничего не изменишь. − Я Победительница, − внезапная мысль озаряет мое сознание. – Могу жить в Капитолии несколько месяцев в году, не являясь ментором. − Это невыносимо. − Пожалуйста, пожалуйста, − молю я, сжимая его ладонь. − Оставь ее, Пит, − сжалившись надо мной, вмешивается Эффи. – Огненную Китнисс никто не выгонит из Капитолия. Пит качает головой и бросает в сторону Эффи сердитые взгляды. Две черные машины забирают нас у самого входа. В одной едем мы втроем, в другой − трибуты и Хеймитч. Скорбное молчание не оставляет нас всю дорогу. Лужи на мостовой превращаются в озера, а гром заставляет подскакивать на сидении, однако задерживаться мы не имеем права: поезд, везущий умирать, ждать не любит − А она, какого черта, с нами делает? − восклицает уже существенно перебравший Хеймитч, едва мы встречаемся с ним взглядами в вагоне. − Едет с нами, − резко отвечает Пит, в упор глядя на него. − Не понял, − ментор изо всех сил пытается сфокусировать взгляд то на мне, то на Мелларке. – А я на кой черт тогда нужен? Сойду на ближайшей дозаправке. Дайте мне с собой только виски побольше. − Нет, − я вскакиваю и хватаю его за руку. – Без тебя нам не справиться. − Довольно, − урезонивает всех Эффи. – Ведите себя прилично. Скоро повтор Жатвы начнется. Мы едва успеваем переодеться, заменив роскошную капитолийскую одежду на более удобную и домашнюю. Все кроме Гейла, ему, по всей видимости, ничего чужого не нужно. На огромном экране как по команде появляется пестрая картинка. Бессменный ведущий многих сезонов Голодный Игр Цезарь Фликерман в ярко розовом костюме, оранжевом парике с ядовито-зеленой помадой приветствует телезрителей. В кресле гостя сидит тучный, седоволосый, одетый в строгий серый костюм и совершенно не гламурный Плутарх Хевенсби. − Итак, какие же сюрпризы готовит нынешняя Квартальная Бойня? Обещает ли этот сезон быть таким же трагичным как предыдущий, − задает вопросы драматичным голосом Цезарь Фликерман. − Сюрпризы однозначно будут, − улыбается главный распорядитель. − Множество интересных событий, как на арене, так и среди трибутов. У нас снова доброволец из дальнего дистрикта. Причем, такого еще не было за всю историю Голодных Игр. Доброволец, который уже не участвовал в Жатве, но, тем не менее, требует участия в играх. − Да такой поступок восхищает и завораживает, но давайте расскажем обо всем по порядку. Пит встает за блокнотом и ручкой, видимо, собирается вести досье на трибутов, чтобы разработать выгодную стратегию. Хеймитч смотрит вполглаза и слушает вполуха, его вообще мало чем в последнее время удается заинтересовать. Эффи постоянно встревает, высказывая личное мнение. Прим глядит на экран, не отрываясь, и с каждой секундой бледнеет все больше. Рори грызет ногти и исподтишка поглядывает на брата, а тот, прищурив глаза, внимательно рассматривает каждого нового участника, запоминает его повадки и поведение на сцене. «Охотник, подстерегающий жертв», − проносится в моем сознании. Я отчаянно заставляю смотреть себя на экран, но не могу справиться с подступившими эмоциями. Привычная тошнота то и дело подкатывает к горлу, голова болит, а от хождений по комнате начинает кружиться. Низ живота и поясницу тянет все сильнее. Я мысленно приказываю себе сесть и обещаю сразу после Жатвы выпить обезболивающее. Из-за такого отвратительного состояния в памяти закрепляется всего несколько участников. Красивая, стройная и гибкая как лоза девушка с улыбкой выходит на сцену, когда слышит свое имя. Рубина. Длинные белокурые волосы переливаются на солнце тысячью бриллиантов, а глаза, черные как зимняя ночь, сверкают хитростью и коварством. Красотка из Дистрикта-1 могла бы составить жесткую конкуренцию лучшим капитолийским моделям, но почему-то радуется участию в жестоких состязаниях. Пару ей составляет странный юноша. Коренастый, широкоплечий и, наверное, обладающий недюжинной физической силой, быстрый, словно молния, но при этом горбатый и косящий на левый глаз. Цезий. Кто-то пытается вызваться добровольцем, но он резко отметает все попытки. Мне почему-то вспоминается Спарта: некрасивых и слабых младенцев там скидывали со скалы. Родись он в Дистрикте-2, от него бы давно избавились, а в первом он решил избавиться от себя сам. Девушка с отвращением подает ему руку и тут же выдергивает, даже не взглянув. Эта пара напоминает мне Эсмеральду и Квазимодо. В Дистрикте-2 снова добровольцы. Странно даже, что печальная судьба Катона и Мирты их ничему не научила. Парень высокий и мускулистый, с маленькой головой и почти без шеи. Крупная девушка с мужской фигурой даже на сцену летит галопом. Оба темноволосые, кареглазые и по всей вероятности родственники. Наверное, почет и слава во втором часто стоят выше кровных уз. Так Деймон и Аника, даже не пожав друг другу руки, пропадают с экрана. Пятнадцатилетний худенький мальчик из Дистрикта-3 с умным взглядом в очках имеет сходство с Виком. Двенадцатилетняя навзрыд плачущая девочка падает в обморок, не дойдя до сцены. При представлении четвертого дистрикта у меня закрываются глаза. Организм не слушается и теряет всякую бдительность. Так что моего внимания удостаивается только острая мордочка и огненно рыжие волосы девчонки из пятого. Не удивлюсь, что это младшая сестра Лисы. Дистрикты 6, 7 и 8 я опять пропускаю. Слышу краем уха только то, что кто-то из выбранных сын Победителя. Чей именно не знаю, но сердце все равно болезненно сжимается. Остается надеяться только на Пита, который пишет не переставая. В девятом крепкие почти взрослые ребята, хорошо одетые и с печатью интеллекта на лице. Однако в лицах обоих страх, дикий и неподдельный. Мегги и Гордон. В десятом и одиннадцатом дети, больные, худые, голодные и одетые в жуткие лохмотья. Один из мальчиков из Дистрикта-11 сильно подволакивает правую ногу, похоже, сломал совсем недавно. А темнокожая с волосами-пружинками девчушка удивительно похожа на Руту. Добровольцев там, конечно же, нет, как и немногословных здоровяков вроде Цепа. И вот, наконец, я вижу их. Держащуюся из последних сил Прим, сутулившегося Рори, идущего нетвердой походкой, и категорического, борющегося за брата Гейла, монолог которого заканчивается фразой: « Я хочу участвовать в играх». − Вот так, вот так, − театрально вздыхая и утирая несуществующие слезы, произносит Цезарь, вновь появляясь на экране. – Сильные и интересные трибуты. Но в Дистрикте-12 так ничего и не решено. Говорят, оба юноши сейчас находятся в поезде. − Благородство и отвага Гейла Хоторна определенно не знает границ, − говорит слегка заискивающий и ядовитый голос президента Сноу, который заменил главного распорядителя игр и вновь купается в рукоплесканиях ведущего. – Такой поступок не может остаться без внимания и понимания. Героизм всегда оставляет след в наших сердцах. Этому мальчику уже девятнадцать, но братская любовь принуждает его жертвовать собой и забыть о правилах и собственном возрасте, − президент говорит и говорит, извращая действия Гейла на свой лад и закрепляя свои позиции, а я понимаю из этой речи только одно: Гейлу разрешат участвовать в играх, потому что ему уже вынесли смертный приговор. − Есть, − громко произносит Хоторн и крепко обнимает брата. – Ты едешь домой, Рори. Тебе ничего не угрожает. Теперь настала твоя очередь заботиться о маме и детях. − Не смей брать тессеры. Денег, которые Китнисс оставила своей маме, должно хватить на две семьи, да и Хеймитч заплатил ей двухмесячное жалованье, − говорит Пит. − Гейл, − из глаз Рори текут крупные соленые капли, а Охотник трясет его за плечи, громко хохочет, делая вид, что полностью доволен жизнью. − Не смей плакать, ты же Хоторн! Я завидую им самой черной завистью. На ближайшей остановке Рори выйдет и продуктовым поездом поедет домой. Вот и бы с Прим сделать также… − Хоть одного сына вернем Хейзел, − радостно шепчет Пит, обнимая меня за плечи. − Не мы, а Гейл, − добавляю я. – Но Хейзел этого заслуживает. Она не такая как моя мама. − мама всегда любила папу больше, чем нас с Прим, вместе с ним ее душа умерла, оставив после себя только измотанную оболочку. А Хейзел, напротив, все силы бросила на воспитание детей, не позволив себе замкнуться в трауре по мужу. Надеюсь, и сейчас не перестанет бороться… − Не нужно отчаиваться. Все не так уж плохо, − громко говорит Пит бодрым голосом, а Хеймитч, посмотрев на него долгим проникновенным взглядом, скрывается за дверью. – По-настоящему сильных конкурентов почти нет. − Самый главный противник – это ваш страх, − радостно щебечет Эффи, купившись на удочку Пита. Гейл угрюмо молчит, а Прим, тоже поверившая в «слабаков», расправляет узенькие плечики. Мне хочется ударить Пита за такую откровенную ложь, но я вовремя себя останавливаю. Сейчас Гейлу и моему Утенку лучше хоть немного придти в себя и успокоиться. Мы садимся за стол и пытаемся хоть немного поесть. Мне, как и Прим несмотря на дивные ароматы и сказочное великолепие блюд кусок в горло не лезет. Рори и Гейл жуют за обе щеки. Рори, потому что никогда и нигде не видел такой еды, Гейл, потому что ему нужны силы для борьбы. Пит и Эффи пытаются шутить, но недолго и, заметив мою подавленность, быстро замолкают. Через полчаса после ужина мы прощаемся с младшим Хоторном, и на душе у меня начинают скрести кошки. − Отдохни немного, − шепчет Пит и уводит меня в наше купе. – День выдался тяжелейшим. − Побудь со мной, − прошу я и падаю на кровать, не раздеваясь. − Всегда, − он подносит мою руку к своим губам. − Не заметил, чтобы ты притрагивалась к еде за ужином. Принести тебе чего-нибудь?–прикрывает меня одеялом и аккуратно ложиться рядом, а мне вспоминается наша первая ночь в Туре Победителей, когда он пришел спасать меня от кошмаров, и на неделю задержался в моей постели. − Не хочу, Пит. Поем завтра, обещаю, − глажу его по щеке, а он целует меня в голову. − Ты не должна голодать. Тебе нужны силы. Ради Прим, Гейла и нашего ребенка. − Я справлюсь. Буду сильной ради них. − Зря ты не сошла с поезда вместе с Рори. − Я не имею права. Я должна быть с ними. − Отдохни, Китнисс. Постарайся поспать. − А ты? − Я здесь, пока ты не уснешь, но потом мне придется уйти. Нужно поработать и поговорить с Хеймитчем, пока он еще может думать и разговаривать. − Нельзя позволять ему пить, иначе приступ может повториться. Если он сляжет, я не знаю, что тогда будет. − Хорошо. Я поговорю с ним. А ты спи, − я крепко прижимаюсь к нему и засыпаю под стук колес. Сон не длится долго. Участие Прим и Гейла в Голодных Играх рождают новые кошмары. Я вижу их мертвые, худые и окровавленные тела, желтые лица и навсегда закрытые глаза… Просыпаюсь в холодном поту от собственного крика. Дышу, считаю до десяти и, не обнаружив мужа рядом, выхожу из купе. Он и Хеймитч сидят за столом и громко о чем-то спорят. Наполовину пустая бутылка коньяка и два хрустальных стакана тоже по всей вероятности являются участниками этого жгучего диалога. − И зачем ты их обманул? Думаешь, нервы им сбережешь? – строго спрашивает Эбернети, стуча кулаком по столу так, что посуда подскакивает. − А что нужно было сказать? Шансов у вас нет, но выжить постарайтесь, − со злостью в голосе говорит Мелларк. – Хорошо, хоть мальчишку Хоторна отправили домой. Худо-бедно, а его крови на моих руках не будет,− замечает Хеймитч, разливая коньяк по стаканам. – Я бы Китнисс вместе с ним отправил, – тихо отзывается Пит. – Нечего ей делать в Капитолии. Пройдет интервью, и поедет домой, как миленькая, а если ты не будешь ей потворствовать, то может и раньше, – замолкает, а потом твердо добавляет. – Нужно что-то придумать, чтобы помочь им. − Да что тут думать?! Дело – дрянь! Причем, с какой стороны не посмотришь, − Хеймитч рывком опрокидывает внутрь себя полный стакан коньяка. – Не спорю, малышка – у нас загляденье: белокурая, голубоглазая, с хорошеньким личиком. В свои тринадцать десять очков вперед даст взрослой сестре, – ставит стакан и наливает вновь. – Разбирается в травах, знает, какие можно в суп добавить, а какими остановить кровь или снять воспаление. Но в остальном, – качает отрицательно головой и подносит ко рту еще один стакан, но в последнюю секунду с силой опускает его на стол и, подперев лоб кулаком, как будто пригорюнился, продолжает. – На дерево влезть она вряд ли сможет. Стрелять из лука не будет – зверье ей жалко. В лесу почти не ориентируется, ножом не орудует, бегает плохо. О физической силе и выносливости вообще говорить не стоит. – Будет собирать коренья и тихо сидеть в какой-нибудь пещере, – отвечает собеседник понурым голосом. – Да ведь ты сам понимаешь, что она и двух дней не протянет. Дай Бог, чтобы первую бойню у Рога Изобилия пережила, – повышает голос Хеймитч, а у меня от такой «правды в глаза» болезненно сжимается горло. – Китнисс нас никогда не простит, если мы не вернем Прим. – Ты думаешь, она не понимает? На кой черт она тогда рисковала собой прошлый раз? Или зачем нынче умоляла хоть кого-нибудь стать добровольцем и спасти Примроуз? Ничего тут не изменишь! Единственное, что мы можем сделать – это только подготовить ее к печальному исходу. – Китнисс не переживет смерть сестры. Замкнется, как мать, когда умер мистер Эвердин. – А ты думаешь, что смерть Хоторна ей дастся легко. Он для нее тоже не последний человек. Сколько лет они вместе выживали? Не будь прошлых игр с морником и Сноу с восстанием в дистриктах, мужем нашего солнышка был бы Гейл, и от него бы она была сейчас беременна. Ты и сам это знаешь, не так ли? – Это все уже в прошлом, – начинает Пит, но Эбернети грубо его перебивает. – Все да не все. Как бы там не было, он ей друг, он помогал ее семье, и его гибели она не обрадуется. Тем более, что у него есть шансы. Сильный, ловкий, справляется и с ножом, и с луком, ставит ловушки, умен и хорош собой. Спонсоров у него будет пруд пруди. – У Прим тоже будет много спонсоров. Ее любят и знают в Капитолии. – Убивать это ее не научит! Не для этого она рождена. Быть хорошей женой и ласковой матерью – вот ее удел. Возвращать людей к жизни, а не всаживать им в живот копья. – А мы, значит, с Китнисс были рождены, чтобы убивать? – едко подмечает мой муж. – Ты нет. И то пришлось. Не ради себя, конечно, но у тебя была цель, и ты ее придерживался. Втерся в доверие профи, обманул их, благодаря недюжинной физической силе выдержал схватку с Катоном. А Прим даже этого не сможет сделать. Врать и лукавить она не будет… – Тренировки в центре хорошие. Чему-нибудь да научится, а вечером сами ее будем натаскивать. – Говорю тебе: поставим на девчонку – потеряем обоих. – Должен быть выход, – Пит обхватывает голову руками. – Может, кинуть идею Плутарху. Раз Квартальная Бойня – пускай дадут шанс обоим жителям дистрикта. – Точно. Отличное решение. Сам поговорить сможешь? – Хеймитч округляет глаза и делает вид, что всерьез задумался. – Лучше не так. Иди сразу к президенту Сноу и требуй отменить игры. Скажи, что это жестоко и несправедливо, что твоя жена беременна и волноваться ей нельзя, а трибутами являются родная горячо любимая сестра и кузен-лучший друг. Пусть пересмотрит взгляды на жизнь. – Да пошел ты, – шумно огрызается Мелларк. – Я хоть что-то пытаюсь придумать! – Обоих не вытащить. Забудь об этом. Сноу этого второй раз не допустит. Гейл, конечно, из-за Китнисс будет помогать Прим, возьмет ее в союзники, но она только его отяготит. А если они останутся вдвоем…. Не могу больше слушать такие мерзкие вещи. Они решают: кому жить. Отвратительно и бесчеловечно. Такие же, как Сноу. Предатели. Бегу в купе и с головой накрываюсь одеялом. Плачу и избиваю лежащую рядом подушку. Как вообще так можно? Невыносимо и несправедливо… Как я буду смотреть в глаза Хейзел, Вику и Рори? Как помочь Прим, которая опять будет голодать, мучиться от жажды и холода. На нее будут вести охоту. На нее и Гейла. А Хеймитч опять выбирает, также, как когда-то выбрал меня, потому что я ему казалась сильнее, чем Пит. А теперь сильнее Гейл… Нужно найти деньги, много денег. Слышу скрип двери и тяжелые шаги. − Пит, давай продадим дом, − кричу я, заливаясь слезами и хватая его за руку. − Хорошо, Китнисс. Только успокойся, − как всегда пытаясь сохранить спокойствие, муж наливает воды в стакан и пытается поднести его к моим губам, но я изо всех сил отталкиваю его. − И платья Цинны. И все мои украшения из Тура Победителей и со свадьбы. Позвоним маме из Капитолия – она все упакует и пришлет нам, − говорю быстро, чувствуя, что воздух в легких быстро заканчивается, а низ живота начинает пронзать ужасная боль. Про колики не говорю ни слова, на меня сейчас нет времени. Если Пит про них узнает, тут же отправит к маме. − Деньги за этот год нужно тоже снять: Прим и Гейлу они будут нужны больше. − Дом собралась продавать, солнышко? – язвит Хеймитч, внезапно появившийся в дверях. – Да хоть все три. Покупателей где найдешь? Кто купит? Жители Шлака? Углем возьмешь? У городских дома отличные. Или кто из капитолийцев к нам поедет? Не продашь ты его – некому, да и права не имеешь. Он тебе дан в пользование пожизненно, а не подарен. С тряпками и побрякушками идея неплоха. Устроим аукцион – на платья Цинны, в которых ходила сама Китнисс Эвердин, цены будут заоблачные. − Я видела сон, Пит. Они умерли. Оба умерли. − Это всего лишь кошмар. Успокойся. − Врача позови и принеси ей водки, − громко приказывает Хеймитч кому-то в коридоре. − Не нужно. Сами справимся, − строго говорит Пит. − Надо что-то делать. Нельзя сидеть без дела, − слезы переходят в истерику, с которой я ничего не могу сделать. Резко вскакиваю с кровати и чуть не падаю от внезапной слабости. − Беги немедленно, − рявкает Хеймитч и взглядом показывает на кровать, с которой я только что встала. Замечаю, как бледнеет Пит, и медленно оборачиваюсь. На белоснежной простыне разливаются два ярко красных пятна…