Бессмысленно

− Очень хочется верить, что ты не загнал в одну из своих смертельно опасных ловушек Плутарха Хевенсби? − глядя прямо в глаза Гейлу, осторожно интересуется Пит. − Стоит ли тратить время на белку, если можно поймать оленя? – с иронией отвечает мой лучший друг. – Плутарх на играх и половины не решает, к тому же он вообще не присутствовал на моем показе. − Не было главного распорядителя? – удивляется Эффи, а Прим прячет лицо в ладонях. − Хватит уже кота за хвост тянуть! − злюсь я. – Или ты там кого-то на куски разрезал? − Я просто метал ножи в манекен, − повышая голос, говорит Гейл. − Сначала по контуру, потом в руки, ноги, сердце и голову. Хотел еще один метнуть в живот, но решил, что копье там будет смотреться эффектнее. Да и про Руту напомнит. − Это все? – недоверчиво спрашивает Пит, в то время как Хеймитч закатывает глаза, делая еще один глоток из фляжки, а Прим бледнеет и сжимается в комочек. − Нет! – чеканит мой друг. – Внезапно я почувствовал взгляд. Внимательный, оценивающий и прожигающий насквозь. Его взгляд. А потом пришел запах. Все как ты говорила,− некоторое время он смотрит на меня с тревогой и даже нежностью, а потом прежняя беспощадность возвращается в его глаза. – Розы и кровь. − Сноу! А у меня его не было! − вскрикивает Прим и, прикрывая рот ладошкой, становится белее, чем простыни в нашей с Питом комнате. − Значит, он только на меня пришел посмотреть. Сменил Плутарха, − с усмешкой добавляет Гейл. – Я никогда не видел Сноу так близко, а он как будто нарочно меня провоцировал. Смотрел и снисходительно улыбался, склонив голову на плечо. И моя память не заставила себя ждать слишком долго. Картинки его деяний, давно засевшие в моем мозгу, в ряд выстроились перед глазами. Игры. Смерти. Порки. Казни. Голод. Твои страхи. Твои Жертвы. Твоя ненависть к нему и розам. Оставшийся нож в моей руке дернулся сам собой. Мысль созрела мгновенно: все мастерство на манекенах мне не показать. Хочешь зрелищ – получай. Рука инстинктивно послала кинжал вперед, и секунду спустя на полу возле до блеска начищенных ботинок президента лежала белая роза, а на дорогом черном пиджаке был хорошо заметен небольшой разрез. − Зачем? – сквозь слезы произносит Прим. Крепко прижимаю ее к себе и отчаянно пытаюсь хоть как-то успокоить. Сердце падает вниз, но застревает на полдороги, дыхание перехватывает, а леденящий душу страх перекрывает все разумные мысли в сознании. − Миротворцы с дубинками взялись непонятно откуда, − продолжает Гейл спокойным тоном, в глазах которого нет ни страха, ни сожаления. − Думал, отметелят меня дай Боже, а Сноу, поправив пиджак, остановил их взмахом руки и только головой покачал, напоследок одарив меня взглядом, в котором вместо испуга прослеживался интерес. − У вас, трибутов Дистрикта-12, совсем с головой плохо? – накидывается на него Эффи, пока Пит и Хеймитч словно каменные истуканы отходят от скорбного молчания. – Ты погубишь нас всех! Понимаешь хоть, что сделал? − Я понимаю только то, чего не сделал, − закипает он. − Был шанс его убить, а я сшиб розу. Жаль, что поздно дошло. − Чего ты добиваешься? − не выдерживаю я и резко обрываю его, прижимая к себе дрожащую сестренку. – Хочешь еще в начале себе все пути зарубить? Тебя вообще не понять: то тренируешься, как сумасшедший, а то вообще думать перестаешь. − Это. Было. За тебя, − делая паузу на каждом слове, поясняет он. – Финал был ярким. Оценка самая высокая, а, значит, спонсоры будут. Цель всегда оправдывала средства. − А ты до арены дожить хочешь? − вкрадчиво спрашивает ментор. – Можешь ведь и с диска не сойти. 12 баллов – это твой смертный приговор. На тебя сейчас профи накинутся как коршуны. − Мне путь с арены только один и явно не в лаврах Победителя. Я это понимал еще тогда, когда вызвался добровольцем, − он обводит глазами комнату и останавливается на Прим. − Ошибся, я выходит. Первой мишенью будет не Оливия, а я. Ладно. Нет худа без добра: ты первые несколько дней сможешь дышать спокойно, − заканчивает он и, хлопнув дверью, выходит из гостиной. − Не останавливайте его, − кричит Эффи мне с Питом, когда мы порываемся идти за ним. – Пусть идет. Бедный мальчик. Его уже ничего не спасет, − печально добавляет она, но потом, быстро смахнув слезу и натянув дежурную улыбку, обращается к Прим. – Расскажи, что показывала ты? − Ничего, − смущенно произносит она. − Как так? − Я хотела показать знание трав, пострелять из лука, пометать ножи – в общем все, что умею, но вдруг Плутарх Хевенсби упал, кряхтя и держась за сердце. Гипертонический криз, инфаркт, инсульт − обморок может предвещать все, что угодно, а они просто стояли и смотрели, даже не пытаясь ему помочь. − Уму непостижимо. Ужасно! − ахает Эффи. − Они испугались, Прим,− начинает было Пит, но я шикаю на них обоих, приказывая замолчать. − Я открыла окна, потому что в зале было душно и накурено. Подбежала к нему, расстегнула верхние пуговицы рубашки и ослабила галстук, с помощью манекена подняла ноги и перевернула на бок. Намочила несколько салфеток и приложила их к его лбу и затылку: он немного разбил голову, − Прим вздыхает. – Когда пришли врачи, распорядитель уже очнулся, а прозвеневший звонок оповестил о том, что мое время истекло. Я не могла его так оставить! Не могла стоять также как они, – громко восклицает Утенок. − Вот тебе и здоровый образ жизни, − язвительно замечает Хеймитч. – Правда, в нем килограмм сто двадцать точно есть. − Поэтому думала, что у меня будет нуль. Я ведь ничего не показала, а тут семь баллов. − Плутарх, кажется, умеет быть благодарным, − говорит наш главный ментор, закусив губу, что-то в его печальном взгляде мне не нравится. − Ты спасла человеку жизнь. В который раз. Это стоит целой сотни баллов, − улыбается Пит. – А теперь отдохни. Сегодня был непростой день. Хочется добавить, что дни последней недели все как один: мрачные, беспросветно унылые и тяжелые как три тонны железа. Хочется, но я все-таки сдерживаюсь. − Не дай Бог, она также кинется кому-нибудь помогать у Рога изобилия! – качая головой, произносит Эбернети, как только Прим покидает комнату. – Ох, и трибуты мне нынче достались! У малышки милосердие через край бьет, а у твоего дражайшего «кузена» предела дерзости вообще не существует. Ваша, между прочим, работа, − грозно трясет кулаками перед нашими с Питом лицами. – Улепетывайте спать оба. Видеть вас не хочу. Дабы дальше не злить и без того рассерженного Хеймитча, быстро покидаем поле его зрения. Ложимся в кровать без единого намека на сон, но не разговариваем. Слова с языка не идут. Мысли, запутываясь в клубок, будоражат больную фантазию. Гейл и Прим. Прим или Гейл. Сестре ее баллы подарили, а Гейла ими решили уничтожить. Муж отчаянно делает вид, что спит, наверняка, опять собирается устроить ночное собрание с Хеймитчем по поводу случившегося. Волновать лишний раз боится − надеется усыпить мою бдительность и сбежать украдкой. Нет уж. Не в этот раз. Либо со мной, либо никак. Тайны и секреты пугают меня еще больше, а не спать я и всю ночь могу. Могу, могу, могу… А совсем рядом со мной незамысловатую песенку Руты весело насвистывает сойка-пересмешница. − Твою мать! − на чем свет ругается Хеймитч. – Ты решил меня угробить? Даже с солнышком и то дело проще шло. − А я сразу говорил, что фальшивые комплименты по поводу капитолийской еды и мыла отвешивать не буду, − огрызается Гейл. – Притворяться не стану. Поднимаюсь над подушкой и смутно припоминаю события вчерашнего вечера. Сбитая роза и Плутарх Хевенсби в обморочном состоянии. Опасения Хеймитча. Притворяющийся спящим Пит. Вот ведь черт! Подмешал мне все-таки какой-то усыпляющей травы, даже кошмаров не было. Вообще ничего не было. Хорошо, хоть выспалась. Заглядываю на часы на прикроватной тумбочке. Полдень. Классно! Мелларка, естественно, рядом нет. На пустой половине кровати лежит небольшой клочок бумаги. «Решил тебя не будить. Не злись: для вас с малышом так будет лучше. Сегодня последний день аукциона. Придется провести там несколько часов, но зато вернусь в Центр с деньгами. Хеймитч сказал, что сегодня самое время делать заявление о твоей беременности. Журналисты уже интересовались твоим недомоганием и вечным сидением на этаже. Внимание к Прим и Гейлу это тоже должно привлечь. Сделаю все возможное, чтобы репортеры не досаждали тебе. Придется об угрозе выкидыша тоже рассказать. Мне это мало нравится, но так тебя, по крайней мере, трогать не станут. К двум обещаю быть в гостиной, иначе Хеймитч потом из меня дух вытряхнет. Люблю и целую. Пит». Проклятье! Хлопаю себя по лбу. Завтра ведь интервью, а сегодня трибутов тщательно к нему готовят. Не просто же так Эбернети орет на Хоторна. − Это шоу, − взрывается Победитель Второй Квартальной Бойни. – Ты должен им понравиться. – А у тебя из каждой дырки так и течет огненная ненависть. Ты должен улыбаться и благодарить их за то, что позволили тут находиться. − Благодарить за смерти?! – громко осведомляется Гейл. − Все. Ступай. Придет Пит и что-нибудь придумает. С меня довольно. Надеваю привычные штаны и футболку, быстро умываюсь, заплетаю косу и выхожу из комнаты. На диване в полнейшем одиночестве сидит мой бывший ментор и как обычно заливает себе глаза. − Вижу дела не очень, − аккуратно спрашиваю я. − Надо сказать Цинне, чтоб одежду твоему умалишенному дружку вообще не давали. Пускай идет на интервью голым, тогда отвечать на вопросы не придется, а зрители будут и так в восторге и запомнят его намного лучше других. Вздыхаю и иду в комнату лучшего друга. Когда-то она была моей. Все знакомо до боли. Ковер, шкафы, стены в радужных обоях, хрустальная люстра под потолком и кровать из красного дерева. Гейл лежит на ней, вытянувшись во всю длину и положив руки под голову. Сажусь у него в ногах: он нарочно на меня не смотрит, но не прогоняет. Уже плюс. − Ты совсем не хочешь победить? – громко спрашиваю я и сильно шлепаю его по лодыжке. − Нет, − спокойно отвечает он. – Совершенно не хочу. Выжить да. Кто не хочет жить? Даже тут… А еще я часто думаю о маме, Рори, Вике и Пози. Что будет с ними? Но Победителем быть не хочу. − В Голодных Играх победить и выжить – одно и то же. Правда, Хеймитч говорит, что Победителей нет, только выжившие. А ты когда-то хотел, чтобы я победила. − Я хотел, чтобы ты вернулась домой, − он делает паузу и садится, облокотясь на подушку. − У всех Победителей одинаковые богатства: дом, мешок денег, вечная слава, чувство вины и кошмары. Кто спасается алкоголем, кто-нибудь становится морфингистом, некоторые вынуждены продавать свое тело, другие, трясясь от страха за свою семью, становятся игрушками в руках Сноу, а отдельные личности женятся без любви и по указке рожают детей. Лучше смерть, чем такая участь. − Я люблю своего мужа, − глядя ему в глаза, говорю я. − Давно? − Надо было запретить Хеймитчу философствовать при тебе о жизни Победителей. − При чем тут он? Я все слышу, Китнисс. Трибуты из других дистриктов часто болтают о жизни своих знаменитых родственников. Сладко далеко не всем. А знаешь, от чего мне больше всего противно? Ребята из десятого и одиннадцатого не понимают, почему они здесь. Родственников−Победителей у них не было. Вспомни их на Жатве: одежда, превратившаяся в лохмотья, едва прикрывала худеньки тела. Победителей не было – зато кто-то из родных был погибшим в прошлом трибутом. Не удивлюсь, что у девчонки из пятого то же самое. − Капитолий привык обманывать. Наверное, бумажек в хрустальных шарах в отдаленных дистриктах тогда бы было совсем мало. Вот они и решили так увеличить, − говорю я, чувствуя, как от ужаса по коже ползут мурашки. − И после такого Эбернети хочет, чтобы я благодарил Капитолий? − Он хочет тебе помочь, а ты не позволяешь. Твои выходки до добра не доведут. К чему это все? Показные тренировки, сбивание розы? − Привлекаю внимание, как могу. Не у всех так хорошо подвешен язык, как у твоего Пекаря. − Ни о чем не жалеешь? − Жалею, что сбил только розу. Нужно было промахнуться и вогнать нож ему в сердце по самую рукоятку. − Тебя бы тогда прямо в зале индивидуальных показов загнали в гроб. Миротворцев останавливать было бы уже некому. − Зато моя смерть не была бы напрасной. − В смерти вообще мало смысла. Игры бы все равно не отменили. Свято место пустым не бывает. Был же кто-то до Сноу, будет и после. − Брось, Кискис. Не стоит меня уговаривать. У Прим будет больше шансов, и победа в Голодных Играх станет семейной традицией сестер Эвердин, − я выдыхаю и считаю до десяти, чтобы ему не врезать, а он тем временем имеет наглость продолжать. − Это единственное, что я могу сейчас сделать – помочь выжить твоей сестре. Позаботиться о ней ради тебя. − Не единственное! – возражаю я. − Слушайся Хеймитча и Эффи. Ради меня, − прошу я и мягко сжимаю его руку. – Постарайся понравиться зрителям. Ради меня.