А что, если всё исчезнет?

      Следующие дни до пятницы я был на удивление примерным барабанщиком и участником группы, поскольку не хотел ссориться с Милько перед важным днём, чтобы не дай Бог он не психанул и не привязал меня к установке, дабы я никуда не сбежал и не пошёл ни на какой День Рождения. Поэтому я приходил вовремя (ладно, вру, я вовремя не приходил уже года три, но и не опаздывал на час-два, а всего лишь минут на десять или пятнадцать), уходил вместе со всеми и в целом старался не конфликтовать. В общем, вёл себя, как обычно ведёт себя человек, которому что-то нужно.       В пятницу я проснулся от настойчивых звонков на мой телефон. Даже не взглянув на экран, ведь я прекрасно знал, кто мне может названивать с утра пораньше, я тупо отключал звонок, пытаясь доспать последние часы. Психанув на десятом звонке, я резко открыл глаза, взял смартфон в руки и увидел оповещение об одном новом сообщении.       «Задолбал сбрасывать! Репа сегодня не в 12, а в 10. НЕ ОПАЗДЫВАЙ. В 10:01 закрою дверь с внутренней стороны и выставлю твои вещи за порог». — Сука… – вздохнул я, убрав телефон в сторону. Это больше относилось не к самому Мильковскому, а к ситуации в целом. Можно было ещё спать и спать. Тем более силы и бодрость мне сегодня понадобятся как никогда. А тут такое… Сука, короче.       Снова взяв телефон в руки, я посмотрел на загоревшийся экран. 9:25. Окей. ― СКОЛЬКО?!       Ошарашенными глазами я снова посмотрел на экран, и через секунду уже галопом с голой жопой бегал по квартире и собирался. Да уж, давно я так не летел на репу.       У меня есть одна теория: если Милько названивает больше пяти раз подряд, значит, что-то действительно важное и серьёзное. После этого он ещё обычно отправляет смс, где пишет свою претензию, важную новость и угрозу, а после него звонит ещё два раза. Если возле каждого пункта ты поставил галочку – всё. Мильковский в ярости, и то, что он там наугрожал, он обязательно воплотит в жизнь. Однажды он написал мне, что выкинет все мои сигареты, которые я прячу в бочке. Я не поверил, а потом на репетиции мне захотелось покурить, я полез в бочку, а там только записка: «Я предупреждал». Думаешь, после этого я стал прислушиваться к Жениным просьбам и делать то, что он скажет? Не-а. После этого я лишь перестал хранить сигареты на базе. А без пререканий выполнять его просьбы и верить во все его угрозы я начал после того, как он выставил мою установку на улицу. ВСЮ БАРАБАННУЮ УСТАНОВКУ НА УЛИЦУ. Прямо у двери на базу. Ну, это не удивительно, тогда репетицию тоже перенесли на два часа раньше, а я перед этим опять гулял, поэтому мне было очень хреново, и я наплюнул на все эти угрозы, типа, ну не будет же он реально вытаскивать барабанную установку на улицу, это ведь не гитара. В итоге за два часа они втроём вытащили всё на улицу. А я потом таскал её обратно целый час совершенно один, не досчитался одной тарелки и чуть ли не подрался с бомжом, пока отбирал у него бочку, которую он использовал в качестве табуретки. Вот это действительно было показательным выступлением того, что разъярённому Милько лучше не попадаться под горячую руку.       Я добежал до базы всего за каких-то пятнадцать минут, хотя обычная моя дорога занимает минут тридцать. Я влетел в помещение ровно в 10:00, мысленно усмехнувшись тому, что на входе не было моих вещей. — Здорова, сестрёнки, – сказал я, увидев на базе только Рому и Влада. Снимая ветровку и возвращая себе нормальное дыхание, я оглянулся и спросил: – А где мамка? — Сейчас придёт, наверное, – пожал плечами Влад, сидя на диване. Рома в это время перебирал струны на своём басу, а я, поправляя белую майку, пошёл к установке (Слава Богу с того чёртового дня она стоит там же, где я её каждый день оставляю). — А чё вообще, поче… о-о-ой, почему так рано? – зевая, поинтересовался я. — Вроде как концерт перенесли, – ответил Рома, посмотрев на меня. Я, сев на табуретку и уставившись на Булахова, удивленно изогнул бровь. – И сомневаюсь, что его перенесли на какой-то день после воскресенья, раз мы пришли раньше, чем должны были.       В голове закралась противная и подозрительная мысль, что концерт будет завтра. А если это так, то хер меня кто отпустит сегодня пораньше на днюху. — Ну, фестиваль длится два дня: субботу и воскресенье, поэтому логично, что его перенесли на завтра, – пожал плечами Влад.       Я не успел ничего ответить и даже подумать, как в дверь вломился Милько. Запыхавшийся, потрёпанный и употевший. — Всем привет, – тяжело дыша, сказал он, быстро бросив на нас взгляд. Раздеваясь на ходу, он за два шага дошёл до вешалки, куда ловким движением повесил ветровку, и, поправляя спадающие джинсы, пошёл к микрофону. — В общем, ребят, – начал он уже более ровным голосом, надевая на себя гитару. – Мне сегодня позвонил Юра (наш продюсер) и сказал, что группа, которая должна была выступать завтра, по каким-то там техническим причинам не сможет этого сделать, поэтому нас поменяли с ними местами. — То есть, мы выступаем завтра? – уточнил Рома без капли удивления в голосе.       Милько лишь кивнул, зажав губами медиатор и настраивая гитару. Он это делает каждый день и так долго, будто кто-то приходит ночью и всё ему там перекручивает. — Ну, я же говорил, – самодовольно усмехнулся Влад, тоже что-то там делая со своей гитарой. А я лишь сидел и охреневал такому повороту событий. — Поэтому сегодня мы репетируем до последнего, раз завтра у нас этой возможности не будет, – сказал Милько, и тут мне совсем сорвало башню. — В смысле до последнего? – нахмурившись, возмутился я. – У меня сегодня важное мероприятие, мне надо в семь уйти. Я тем более тебя за неделю предупреждал. — Важное мероприятие у тебя завтра. Тем более я не виноват, что концерт перенесли. Уйдёшь попозже, в чём проблема?       Я просто, честно говоря, охренел от такой неслыханной дерзости. — Да в том, что я иду на День Рождения не кого-то там, а лучшего друга. И тем более я обещал, что в семь приду.       Тяжело было сдерживать свою злость, поскольку я уже чувствовал, как она закипает там внутри, и ещё чуть-чуть, и я перестану её контролировать. Меня просто всегда бесило, с какой чрезмерной ответственностью Женя относится к концертам и каким-то показательным выступлениям. Музыка должна идти от сердца, а не из мозга, в который на протяжении двенадцати часов вдалбливали, как нужно играть песню, чтобы НЕ ДАЙ БОГ не ошибиться и не налажать. По-моему так, ошибки и всякие мелкие лажы и отличают нас от роботов и от тех «певцов», которые открывают рот под фанеру. Мы ведь люди, в конце концов, а не роботы, ну невозможно отыграть песню идеально, почему это понимаю только я? — Ну, придёшь не в семь, а в десять, – всё с тем же мнимым спокойствием говорил Мильковский. И это всегда бесило меня ещё сильнее. Ненавижу, когда злюсь только я один. – Нам нужно отыграть песни, чтобы завтра не облажаться.       Завтра в Москве проходит какой-то фестиваль среди музыкальных групп. Он длится два дня, выступают всякие группы, начиная от никому неизвестных и заканчивая теми, чьи клипы и треки занимают первые позиции в ТОП-е. Каждая группа исполняет пять песен разного жанра, зрители выбирают лучшие песни, голосуют за них, потом баллы песен каждой группы суммируются, составляется некий список, который отдаётся жюри, и те уже на его основе выбирают половину лучших. И через две недели снова то же самое, пока не выберут две группы, они должны будут исполнить какую-то песню, которую никто ещё никогда не слышал и снять на неё клип, который они вместе с песней и презентуют. А победители получают статуэтку какую-то и путёвку на европейский международный фестиваль музыкальных групп. Естественно, Мильковский грезит этим фестивалем и поэтому так трясётся над каждой песней и её исполнением.       Я тяжело втянул в себя воздух, закрыв глаза. — Да невозможно отыграть всё идеально, мы же не роботы, как ты не поймёшь-то этого, блять?!       Меня это начинало бесить. Очень-очень-очень, сука, сильно. Я готовился к сегодняшней тусовке целый год. Ещё с прошлой тусовки. И обламывать всё из-за какой-то очередной репетиции, которая, словно день сурка, повторяется изо дня в день, я не намеревался. — Если ты не можешь запомнить свою партию и сыграть её без единого сбивания, то это твои проблемы, и не надо их распространять на других! – о-о-о, а кто-то тоже начал злиться. — Да причём здесь то, как играю я? Я говорю о том, что ты хоть жопу порви, пытаясь отыграть какую-то песню идеально, на важном концерте ты можешь нахрен переволноваться и все твои репетиции полетят в эту порванную жопу вместе с идеальностью песни! — Так давай вообще теперь не репетировать! – ненавистно сдвинув брови к переносице, воскликнул Милько. — Да не надо просто убиваться так и трястись над каждой нотой! — Если тебе что-то не нравится, можешь уходить, – сдержанно, но со злостью во взгляде проговорил Женя. Я уже сбился со счёта, в который раз он мне это говорит. — Да, сука, и уйду! – снова психанул я, но в этот раз намного сильнее. – Заебало уже твоё предвзятое отношение, ты чё думаешь, я не уйду? — Уходи! – вытянув руку в сторону двери, сказал Милько. – Уходи, тебя никто не держит.       Мне нечего было ответить. Дальше этого я никогда не заходил. Да, блять, мне действительно было страшно уходить в никуда, потому что кроме группы у меня ничего не было. И я всегда брал Мильковского на понт, типа, я ухожу, а он говорил, да куда ты денешься, а в этот раз что-то пошло не так. Я тупо сидел и жадно втягивал воздух, как бык, перед которым машут красной тряпкой. Прервать нашу перепалку решился Влад, который, к слову, очень часто это делал. Если бы не он, я вот так ушёл бы из группы уже года полтора назад, наверное, точно. — Так, оба заткнулись! – крикнул он, с раздражением посмотрев сначала на Женю, а затем и на меня. – Задолбали уже сраться чуть ли не каждую репетицию. Вы ведь сейчас сами время на какую-то херню тратите, – я вздохнул, закатив глаза, и прокрутил в руке палочку. Влад перевёл взгляд на Женю. – Давайте признаемся, что мы друг в друге нуждаемся, и если хоть один из нас уйдёт, то труды каждого из нас можно выбросить в корзину. Мы, в конце концов, команда, – тут он снова посмотрел на меня. – Группа. Семья. Мы должны быть вместе, а не против друг друга.       Я вздохнул, опустив взгляд. Влад был как всегда прав, но мне не хотелось этого признавать. — Знаешь, Тош, – спокойным голосом начал Женя, видимо, воспользовавшись этой паузой в нашей ссоре. Я поднял взгляд, он смотрит прямо на меня, слегка прищурившись. – Ты вообще барабанщик очень крутой. Барабанщик ты гораздо лучше, чем человек. Хотя и человек-то ты, в общем-то, хороший, просто связался не с той компанией. Толяну ты нужен лишь в качестве собутыльника и человека, с которым можно ходить по клубам и снимать не менее пьяных баб. Случись какая-нибудь серьёзная ситуация, он тут же сольётся.       На этом моменте злость снова забурлила в моих жилах, мне срочно захотелось ответить что-нибудь такое же колкое и неприятное, но вместо этого я лишь посильнее сжал челюсть. — Ты не ценишь то, что у тебя есть. И рано или поздно жизнь преподнесёт тебе урок, который расставит всё по своим местам.       Довольный собой и тем, как он снова меня якобы поставил на место, Женя выжидающе смотрел на меня, видимо, ожидая, что я скажу: «Да, Женечка, ты прав, я не пойду ни на какое День Рождения, а буду сидеть с вами и репетировать до потери пульса». Ну раз ждал, получай: — Ладно, – на выдохе устало произнёс я. – Пойду после репетиции. Концерт важнее.       И хуй с ним, что мне было посрать на этот концерт. Женя хотел это услышать, он это услышал. Вот только сказать: «Ладно, я остаюсь до конца репетиции» и действительно остаться до конца репетиции – две абсолютно разных вещи.