Для самого себя

      – Что-то случилось?       Лёшка впервые делал уроки, не включив компьютер. К голове тянулись две ниточки наушников. А где мои, огромные, с длинным витым шнуром? Лёшка нарыл их в квартире чуть не в самый первый день и с тех пор всегда ими пользовался. Мало этого, сейчас он действительно слушал музыку, и мне пришлось постучать ему по плечу и повторить вопрос.       – Ничего. – Лёшка прибавил громкость.       Я снова тронул его за плечо, он сбросил мою руку и, ещё больше сгорбившись, склонился над тетрадкой.       Сегодня мы решили наконец встретиться: я, Семён и Димка, который клятвенно обещал притащить с собой Павла. Я даже с Лёшкой заранее договорился, что приду поздно. Он всё выспросил, побухтел для вида, дал тысячу суперценных указаний по воздержанию от всего вредного и сдался. Наблюдать за его серьёзными рассуждениями было забавно – Лёшка и впрямь думал, что я у него отпрашиваюсь.       Глядя на слишком яркую демонстрацию «отвали», я всё равно менять свои планы не собирался. Выдернув наушник из Лёшкиного уха, я рискнул в последний раз проявить интерес к великим подростковым тайнам.       – Расскажи, что у тебя случилось?       – И с чего это вдруг тебя заинтересовали мои проблемы?       – Ладно. Нет, так нет. Я ухожу. Мой номер ты знаешь.       – Ты уйдёшь?       – Со вчера что-то поменялось? Мы обо всём договорились, разве нет?       – Всё только как ты хочешь!..       – Лёш, я правда не понимаю. Почему ты так себя ведёшь?       – Значит, уйдёшь?       – Давай сначала. – Я развернул кресло к себе и, выпутав его, несопротивляющегося, из проводов, вытянул другую затычку из его уха: – Ты расскажешь, в чём дело?       Лёшка рывком выхватил гарнитуру:       – Ты же собрался валить?       – Это по-детски, Лёш.       – По-детски, значит?! Давай катись к своим дружкам!       – Не перегибай. Если хочешь что-то рассказать, то десять минут до выхода у меня есть.       – Вали! – Он с грохотом повернулся к столу.       Наверное, в такие моменты Тимур терял терпение и Лёшка огребал по полной. Я посчитал количество полок в книжном шкафу: сначала сверху вниз, потом снизу вверх.       – Лёш, как бы ты ни злился, но я тут причём?       – Ты бросаешь меня. – Лёшка крутил в руках плеер.       – Это не так, и ты это прекрасно знаешь. Короче, если передумаешь, звони.       Я не хотел портить себе настроение, впереди был отличный вечер в ресторане. Тем более что Димку с Павлом я не видел очень давно. Особенно Павла: как женился, так совсем пропал.       Но настроение всё-таки оказалось испорчено. Я пытался слушать, кивать в попад, переключаясь с Сёмки на Димку, выуживал реплики, направленные в мою сторону, чтобы ответить в строчку. Но попадал не всегда.       – Зоркий, чего варёный? Коньяк не пьёшь, молчишь... Не ты ли постоянно зудел, чтобы я построил этих вот, – Сёмка кивнул на уже набравшегося Димку и сияющего, как начищенный пятак, но не менее пьяного Павла, – а теперь?.. Вот они, перед тобой, давай, просыпайся! Или завтра на работе выволочка намечается? Что-о-о день грядущий нам гото-о-овит, – протянул он гнусаво.       – Нормально всё. Голова тяжёлая.       Голова и правда была перегружена: прихожу сегодня домой, а Лёшка уже у Тимура, ушёл с вещами. И я топаю за ним наверх: «Верните мальчика». Ну чистый бред! Хотя уж куда проще – если ушёл, так пусть катится, я ему не мальчик, чтобы он так со мной разговаривал! Застряв в раздумьях: я – мальчик или это он – мальчик, я одним глотком осушил бокал. Коньяк какой-то тут разбавленный.       – И как там, Паш, ваш Денис Артурович? Всё такое же дерьмо? – Сёмка сел на своего любимого конька.       Застёгнутый на все пуговицы лично неизвестный нам Денис выводил из себя целый отдел и Павла заодно: отравлял им жизнь своим высокомерием и нелепыми докладными. Нас же истории о чужом снобизме всегда отлично развлекали – тупо поржать под водочку тянет всегда.       – Дениска наш никогда не сломается. Мы пытались, он вечен. Вечный двигатель, ёпт! Но теперь он взялся за технику, людям портить жизнь надоело.       – Затёр тряпочкой принтер до смерти? – Сёмка больше всех любил слушать про Дениса.       – Лучше. Катька, ну та, что из отдела кадров, с дартсменом мутит. И в понедельник зашла рассказать, как на турнир с ним ездила в выходной. Ну и наш всезнайка начал тут же вываливать всё, что знал и не знал о дартсе, ручонками своими кривенькими размахивать. Ну, слово за слово, сцепились они с Катериной: она ему своё, а он ей своё доказывает – орут на весь кабинет. Я самое интересное пропустил – курьер приехал, отвлёк. Когда вернулся, не поверите: Денисов обожаемый и охуеть какой статусный «Гуржий» торчал из его собственного монитора!       – Гу-у-ужий? Кто это? – от нашего хохота очнулся задремавший было Димон.       – Перо. Ну, ручка такая. Димон, бля, харе дрыхнуть!       – Ты не отвлекайся, Паш, он больше не будет. – Семён разлил всем водки, меня не обошёл с коньяком. – Давай дальше!       – Дениска, клинический идиот, видать, хотел продемонстрировать правильный замах, да не удержался – руки из задницы – и метнул. А потом полдня объяснительную сочинял: как так он угробил монитор.       – За кой ему перо? Клава же?! – Димон встрял снова. – Не-е-е, дартс-с – ерунда! Небо, эт-т – тема!       – На личном кукурузнике, на бреющем? – я решил чуть не впервые за сегодняшний вечер подать голос.       – Зоркий, ты не в теме! – встрял Сёмка. – Объявляться нужно чаще и друзей в харчевне не бросать, как нервная девица. Знал бы тогда, что наш Димитрий вовсю планеризмом занимается. Да, Димон?       – Не-е-е, парапла-анеризмом!       – Пара... – заржал Сёмка. – Ван Хельсинги парами! И скольким красоткам-вампиршам вставили?       – Подожди, я не понял, это такой… вроде парашюта? На нём летаешь? – Мне было сложно в такое поверить. Димка со времён института так и остался в моей памяти сверхосторожным и даже где-то трусливым, помешанным на своём здоровье. А тут – полёты!       – Ага-а. – Димон расплылся в довольной улыбке. – Летаю. Не хочешь?       – Я? И не подумаю. Мне и тут хорошо: лучше твёрдо стоять на ногах, чем нестись неизвестно куда.       – Почему неизвестно? Всё ращ-щитано. Нет! Сам управляешь и видишь куда... Фу-у-ух. – Он сжал пальцы лодочкой и покачал ею в воздухе.       – А как долетишь и где приземлишься, тоже рассчитаешь? Болтаешься как де... Куда сядешь: высоковольтка, дерево, река?       – Болтаешься? Река?! Пиздобол! Да ты... Если бы ты… Летать – это... – Димон не мог закончить ни одной фразы.       – Не агитируй.       – Остынь, выпей. – Павел толкнул Димона плечом и, потянув, заставил откинуться на спинку диванчика. Налил водки и вложил в руку стопку. – Ну не нравится человеку. Не всем же, как ты, слюной исходить.       – Зоркий у нас любитель ясных целей, чётких планов и тому подобной хуеты. Скучный он экземпляр. – Семён хлопал себя по карманам. – Не трать на него слова, Дим, всё мимо.       – Узколо-о-обый! – обиделся Димон. – Если бы ты хоть раз... то по-другому бы запел. Я в прошлом... С прошлого года подсел. – Он глянул на стопку, что держал в руках, и, поморщившись, поставил на стол. – Примерил... примеривался, но рискнул. А потом второй раз, третий... Сначала в связке, наземка потом, теперь – сам.       – Не, обойдусь без неба. – Я даже представить себе такого не мог.       – Во-во. – Семён раскурил свою трубку. – Рождённый ползать, Зоркий, летать не может!       Когда перевалило за полночь, я уже подъезжал к дому на такси. Мы бы ещё посидели, но Димон поплыл окончательно и Пашка вызвал машину, чтобы сдать друга семье, пока тот ещё мог ходить. В моей квартире свет горел лишь на кухне, гостиная слабо мерцала голубым. Лёшка навстречу не вышел. Он вышел позже, когда я, налив стакан воды, сел за кухонный стол.       – Пьёшь? – угрюмо уточнил он и сел напротив. Поразглядывав моё лицо, с гаденькой ухмылкой поинтересовался: – Что ж так скромно? Вечерок не заладился или совесть замучила? – Не дождавшись ответа, он прошелестел: – Наиспокойнейшей ночи, – и вразвалочку удалился в ванную.       Слушая шум воды, я с прискорбием констатировал, что выводы он делать умеет. Всегда был такой умный, или я хороший учитель? Второе, оно предпочтительнее, конечно. Хотя тоже, как посмотреть.       Несмотря на субботу, Лёшка уже бодрствовал – выбирал фон для очередной новостройки. Картинки для обложек, спокойные по цветам и ёмкие по содержанию, ему удавались лучше всего – видел его работы годичной давности. «Мусор. Всё равно никуда не пошло́», – пояснил Лёшка в ответ на мой интерес. Сейчас же выходило не очень, но критиковать я не решился: может, так и было задумано? И для критики есть Славик. А у меня другие задачи на сегодня – выяснить у Лёшки, что вчера у него случилось.       – Ты, это... В общем ментов вызывали вчера в школу, – он заговорил первым, убрав руку с мыши.       – Твоих рук дело?       – Прям как с уголовником. – Лёшка повернулся ко мне и цыкнул, некрасиво кривя щёку.       – И всё-таки?       Я отчаянно надеялся, что это Лёшкина глупая шутка и сейчас всё разъяснится. Не мог же он сразу после огнетушителя... Или мог? Значит, то, что я не полез к нему тогда с нравоучениями, не помогло?       – Мы отжали кабинет директора.       Чуда не произошло, не шутка. Получается, что Тимуру я зря не поверил. И работа не помогла. И значит, воспитатель из меня никакой, а это уже значит...       – Назар, скажи что-нибудь.       – Мы, это ты и... Рыб?       Имена, причины, детали – всё было не важно, надо было хоть что-то сказать, чтобы не слететь с катушек и не вытрясти из него всё: причины его тупости, имена идиотов, которые его подбили, следующие бредовые идеи...       – Рыбка?! Я тя умоляю! – Лёшка развалился на стуле и, закинул ногу на ногу: – Кишка тонка, тот ещё трус. Он, если хочешь знать...       – Прекрати, – ласково посоветовал я ему. – На меня смотри и ближе к делу. Я про тебя хочу услышать, другие мне по барабану.       – Ну замок у него там с цифровым кодом, ещё парочку обычных. Навешал себе, козёл. Мы и отжали дверь. Вано припёр штуку такую классную... Никто нас не видел – все в актовом зале были. И камеру Викеша не установил, только пугал. А ментов вызвал, ёб... Что у него там в кабинете: трупы, бабло родительского комитета?! Перепугался за свой хлам, видите ли. Коз-зёл! Поеба... Наплевать ему, что все узнают, всё равно взял и вызвал наряд.       – Что теперь?       Я, как мог, говорил короче – лишь бы не сорваться и до Лёшки стало доходить: глаза забегали, ногти шкрябнули по подлокотникам, он сел ровнее.       – Откуда я знаю. – Он стащил со стола альбом, полученный от Сосновского, и принялся разглаживать и без того глянцево-гладкую обложку.       – Что милиция?       – Ну прошли по классам: «Если кому-то что-то известно...» Прям как в кино, прикинь! Вано будет молчать, не запалит. Он не дурак самому подставляться.       – Сюда иди. – Я поманил Лёшку за собой к дивану. – Садись. А теперь раздельно и внятно – кто такой Вано, что вы взяли из кабинета и куда дели?       – Ванька из параллельного. Ничего не взяли. – Лёшка мучил покрывало. Впервые я видел застеленный диван.       – Раз он не запалит, зачем ты мне рассказал?       – Ты спрашивал, ну и... Отправишь вылёживаться?       – Я вчера спрашивал, – бессмысленно уточнил я. – Лёш, я не понимаю... Да какого черта вообще происходит?!       Я был страшно зол. Может, прогуляться, чтобы к вечеру лично не узнать, сколько дают за нанесение тяжких телесных школьникам? Я сглотнул, закрыл глаза, досчитал до десяти, встал и сказал, глядя Лёшке в глаза:       –Пока сам не решишь, что и как тебе делать в этой жизни, чтобы не быть придурком, тебе ничего не поможет. Если ты думать не умеешь, то никакие лежания тебе не помогут.       – Всё? Больше ничего не скажешь? – Лёшка выкрутился из покрывала, которое успел накрутить на себя во время разговора.       – Ты хочешь, чтобы я что-то сказал? Это – идиотский поступок. Даже хуже, он – тупой! Удивлён, что ты способен на такой. Достаточно? – Хотелось уйти куда-нибудь, чтобы не видеть, не разговаривать и не разочаровываться: ни в нём, ни в себе.       – Бля-а-а! – Лёшка схватился руками за голову. – Капе-э-эц, какой ты правильный!       – Это называется быть правильным?       – Да, называется! Ты – как все! – выпалил Лёшка и с силой откинулся на диван.       – Хорошо, будет тебе не «как все». Это и правда, слишком тупо для тебя – взламывать дверь.       – Ну, и что здесь нового? – спросил Лёшка, глядя в потолок.       – Замок был кодовый?       – Ну, бы-ыл.       – Остальные два – несложные?       – И дальше?       – Если ты такой умный, что смог со мной провернуть свою бездомную аферу, то и здесь мог бы найти другой способ попасть в кабинет к директору. Не ломая замки. Зря, что ли, из-за тетрадок день и ночь не вылезаешь? – Меня несло не туда, нельзя такое говорить. Но именно в эту секунду хотелось быть кем-то большим для него, не «как все».       – И как это интересно? – Лёшка, как ванька-встанька, уже сидел.       – Не знаю, это твоя задача была, не моя. Но умный человек не станет уподобляться дворовой шпане, которая со скуки курочит двери в соседнем, а то и в своём собственном доме.       И что это было: я подтолкнул его и дальше нарушать закон, но только ловчее? А завтра он с моей подсказки человека убьёт?       – Ладно, считай, выкрутился. – Лёшка перестал меня сканировать рентгеновским взглядом и тут же без перехода предложил: – Назар, а пошли в кино?       – Ты считаешь, что идти в кино... – улыбка на Лёшкином лице стала гаснуть, – ...прямо с утра хорошая идея? Может, вечером?       Твою мать, что я несу? Какого чёрта вообще происходит?! Кино после всех его выходок – лучше не придумаешь! Почему я боюсь расстроить его больше, чем он меня? Отчего я, как влюблённая рефлексирующая малолетка, слежу за каждой эмоцией на его лице, стараясь удержать интерес? Я совершенно точно делаю что-то не то! Ощущение, что мы вернулись к самому началу: Лёшка творит, что хочет, а я не знаю, что с этим делать. Какая малолетка?..       – Давай вечером, – милостиво согласился Лёшка.       Вечером он потащил меня на мультик. Для детей. С колой и огромным ведром попкорна. В конце сеанса – пустым. Лёшка сгрыз даже не разорвавшиеся зёрнышки – я слышал этот каменный хруст.       Пока мы неспешно возвращались домой через парк в светлых весенних сумерках и Лёшка что-то напевал себе под нос, я всё терзался тем, что сказал ему утром. Надо было обсудить всё заново, без всяких провокационных намёков на подбор кода к двери, но как это сделать? Я сам себя загнал в ловушку.       – Ща оглушишь, – сказал Лёшка.       – Ты о чём?       – Мозги у тебя скрипят – оглохнуть можно.       – Так слышно? – Не улыбнуться не получилось. – Думаю, когда ждать твоей первой ходки.       – В тюрьму? Не ссы, будет она, но в другой жизни. – Лёшка подмигнул и снова начал напевать.       – Лёш, я не думаю, что мои слова… То, что я сказал тебе утром, следует...       – Назар, не порть всё, – Лёшка подпрыгнул, пытаясь достать до нижней ветки дерева, под которым мы проходили, – Маяковского в школе учили. Знаю я, что такое плохо, не страдай. Мы просто решили с Вано открыть дверь, всё равно как. Взять и открыть. Незачем, захотелось.       Захотелось ему… Пока мы сидели в кинотеатре, я всё прикидывал, чтобы такое сделать с Лёшкой, пока он не натворил дел похуже. Слишком сильно я, наверное, гайки завернул: готовка, посуда, магазины. Живя с отцом, он хоть матерился, спускал пар. Надо в ближайшее время придумать что-нибудь, не то «хулиганка» на пятнадцать суток будет самая низкая цена, которую нам придётся заплатить.       На следующий день я позвонил Димону. Сдаваться.       В воскресенье мы с Лёшкой стояли на огромном поле за городом и наблюдали за взлетавшим парапланеристом. Димон, серьёзный и оттого незнакомый, в потрёпанной штормовке и защитных штанах, стоял рядом.       – Правую вверх. Держать, Серый, держать... Выравнивай. – Димон убрал руку с рации и обратился к Лёшке, не отрывавшему взгляда от криво уходящего вверх Серого: – Как тебе? Хотел бы?       – М-мне можно? Прямо сейчас можно, как он? – Лёшка оторопело уставился на Димона.       – Не одному, со мной вместе. И если ты не боишься...       – Я?! Я боюсь?       – Смотри, видишь, во-он там красная точка падает? – Димон поднял руку, указывая в небо. – Это маленький парашют от троса.       – Я думал, что с этой хреновиной... ну-у с куполом, само взлетается. От ветра.       – Параплан с мотором, тот сам взлетает. Этот наверх поднимает трос. Нужны две лебёдки: первая затягивает пилота в небо, другая, – Димон махнул рукой в сторону белого складного столика, – вон та, подтаскивает упавший трос обратно. На земле он крепится на карабине к следующему параплану, и, когда высота набрана, пилот отсоединяет карабин. – Словно по заказу, рядом затарахтел мотор лебёдки. – С этой лебёдки поддерживают связь с дальней, чтобы там знали, когда можно тянуть и какой вес тандема. Ты наблюдай внимательно, сегодня Серый в первый раз спираль закрутит.       Вокруг было полно людей, но суеты не чувствовалось. Казалось, что мы попали на сборище хиппи. В центре лужайки кучей лежали огромные тугие мешки, как мне потом объяснили, со сложенными парапланами для наземных занятий и одиночных полётов. Такие же желающие полетать, как мы, стояли, бродили, сидели на походных стульях. Самые смелые расположились на расстеленных прямо на холодной земле покрывалах, и они, в отличие от инструкторов, которых я никак не мог сосчитать, выглядели непрактично: лёгкие курточки, светлые джинсы. Две малолетки, по возрасту как Лёшка, явно приехавшие впервые, и вовсе были в туфлях-копытцах на немыслимой платформе. То тут, то там появлялась девушка с камерой: она фотографировала, шутила со всеми подряд, а после снова исчезала в неизвестном направлении. Парень с девушкой, не отлипавшие друг от друга и потому мало видевшие вокруг себя, только и делали что целовались. И инструктора с пилотами, и клиенты-тандемники, и ученики, имеющие доступ к полётам, все улыбались, общались со знакомыми, без стеснения заговаривали с новичками, смеялись, наливали в стаканы содержимое термосов, пакетов с соком, предлагали другим. Бородач с лебёдки жевал бутерброд. Поймав мой взгляд, призывно махнул рукой. Я ни разу не был на Казантипе, но отчего-то казалось, что обстановка там именно такая – всеобщей любви и сводящего скулы дружелюбия.       – Там список ведут. – Лёшка подошёл ко мне и дёрнул за рукав. – Надо, наверное, записаться.       Замызганный листок бумаги лежал на белом столике рядом с лебёдкой. Тут же на высоком шесте шевелился огромный полосатый носок – указатель направления ветра.       – Димон сказал, что нас вне очереди возьмёт.       – Назар, а сколько это стоит? Не бесплатно же?       – Это не твоя забота.       – Переключаемся на одиночку. Штиль. Тандем на сто пятнадцать не вытянем. Пока меняйте клиента, пойдёт пара, – распорядился в рацию Бородач. Носок едва трепыхался, и толстого мужика, уже готового к старту, принялись отстёгивать от пилота.       – Штиль, Бобёр, смотри, чтобы пассажир при посадке ножки повыше поднял. – Инструктор в бейсболке и тёмных очках переговаривался с пилотом-тандемником. Я задрал голову, щурясь от солнца: сейчас в небе находились уже как минимум три параплана, на счёт четвёртого был не уверен, – птица или крыло? – слишком далеко тот был.       – Видишь? Здорово, что я мелкий, не бортанут! – сказал Лёшка и победно глянул на растерянного топтавшегося мужика. Он остался один и явно не знал, как снять шлем.       – Ребят, отойдите от колдуна, пожалуйста. – Появившись откуда-то из-за наших спин, Димон ласково попенял уже знакомой мне любвеобильной парочке, вплотную приблизившейся к шесту. – Мы его сегодня уже отломили, видите? Еле-еле примотали скотчем. – И обратился к нам: – Сейчас Серый начнёт крутить, смотрите.       – Почему Бобёр? – вдруг спросил Лёшка. – Потому что с зубами и хвостом?       – Нет, – засмеялся Димон. – Брёвна для костра измельчать умеет, как бобёр. Смотри, как спираль крутит, не отвлекайся.       Серый и впрямь начал выписывать круги в небе, при каждом витке крыло основательно накренялось к линии горизонта. Снизу выглядело жутко, но сверху, должно быть, было ещё страшнее – видеть качающуюся под собой землю.       – Хорош. Заходи на посадку. – Димон оставил в покое рацию и повернулся к Лёшке, застывшему с открытым ртом: – Я так понимаю, что Назар не одобряет. Жа-а-аль. Ведь без его разрешения не выйдет.       Я не знал, благодарить друга за такое разводилово или убить. Конечно, надежда, что Лёшка полетает, была, не зря же мы сюда ехали. Но он мог и отказаться. Хотя в то же время, когда я увидел всё сам, своими глазами, отпускать в небо пацана, за которого я отвечаю головой...       – Назар! Назарчик, пожалуйста, а? – Лёшка сложил руки в молитвенном жесте. – Ну Наза-а-арчик!       – Обещаешь слушаться во всём Диму? – Я готов был зашить себе рот: папаша, ни дать ни взять! Сейчас Лёшка устроит скандал.       – Назар, я… Всё что хочешь! – Лёшка не обратил никакого внимания на то, что я с ним, как с ребёнком.       – Если Зоркий согласен, значит полетаем. – Димон приобнял Лёшку за плечи. – Слушай сюда, даю команду «Побежали», бежишь так долго, как можешь, оторвался от земли, всё равно бежишь – в воздухе ногами перебираешь. Понял? Не плюхайся на задницу, пока не взлетели, иначе мне тебя тащить на себе придётся – не забудь, мы в связке. Всё, остальное в воздухе объясню.       Когда на ошалевшего от счастья Лёшку нацепили все полётные приблуды, застегнули положенные ремешки и надели шлем, у меня под ложечкой засосало. Я поймал взгляд Димона и чиркнул большим пальцем себе по горлу.       – Ветер ждём. Не, пойдёт. Тандем семьдесят, крыло тридцатка, мистраль, поехали. – Бородатый дал отмашку второй лебёдке. И Димон с Лёшкой побежали за тянущим их тросом – за их спинами ускорялся, поднимаясь с сухой травы, купол параплана. Притормозив, дождавшись взметнувшегося над головами купола, Димон и Лёшка снова рванули вперёд. Точно сдувшееся брюшко шмеля, каждого по заднице колотил болтающийся сзади мешок.       Я почти не смотрел на них: взлетевших, потом будто повисших в воздухе, а после заскользивших по небу дальше. Как-то слишком быстро они удалялись. В конце концов я едва различал в небе их параплан.       – Деньги пилоту или вам? – Я подошёл к Бородатому.       – Кинь в сумку, она под столом.       – Кинуть?       – Что, уже убрали? Бобё-ё-ор…       – Нет, сумка здесь, - поторопился я успокоить Бородатого. – Полторы? – Я демонстративно (коммуна хиппи!) достал две купюры и, сев на корточки, положил их в коричневую сумку, напоминавшую довоенный докторский саквояж.       – Я лечу такая, и сама себе говорю, Жанна, ты сделала это! – Мимо меня прошли две девушки. – Ты тоже должна попробовать, это что-то!       Димон сделав первый круг над полем и на втором, подлетев ближе, не стал снижаться, а вдруг качнулся и стал заваливаться вместе с парапланом, выровнялся и снова свалился вбок. А потом крутанулся, накренившись над горизонтом, крутанулся ещё раз, только с большим радиусом. Спираль. Разве я давал на неё разрешение? Я закрыл глаза. Как будто то, что я не увижу этот трюк, гарантирует его безопасность. Пусть они приземлятся, пусть они...       При посадке Лёшка плюхнулся на висящий сзади мешок, так же приземлился и Димон. На негнущихся ногах я сделал к ним несколько шагов. Лёшка с замёрзшей улыбкой смотрел то на меня, то на свои руки, вцепившиеся в ремни параплана. Через мгновение сдувшийся купол упал впереди – хорошо, что я стоял сбоку, совсем забыл про него. Бобёр помог отцепить Лёшку от Димона и, дёрнув за руки, поднял. Лёшка прямо в шлеме, рванулся ко мне, но его качнуло, и он снова осел на землю. И хотя задница наверняка сразу намокла – травка только-только пробивалась, я не стал поднимать его снова: на лице у Лёшки застыло выражение блаженного недоумения и задумчивой радости. Так, должно быть, выглядят внезапно осчастливленные люди.       – Как ты?       – Это та-ак… – Лёшка хватал воздух ртом. – Я не знал, что так… Я ещё хочу!       – Не-е-ет, – рассмеялся подошедший к нам Димон, – пока хватит, в себя приходи. Через пару недель повторим, тогда потеплеет и наверху комфортнее будет. Правда, мошкара одолеет – здесь не город. Перетерпишь?       Лёшка мгновенно вскочил на ноги и, уцепившись за мою руку, заныл:       – Да, Назарчик, скажи: «Да»!       – Если я правильно помню, то речь шла о простом полёте и ничего крутить не надо было?        Но Димон и не думал мне отвечать, он ещё и улыбался, сволочь! Достал всё-таки меня своими полётами, пусть не напрямую, но всё вышло по его. И Лёшка тоже... Таким сияющим я его не видел ещё ни разу, но рисковать его жизнью я не имел права.       – Что за шкет? – спросил Димон, когда мы прощались. Лёшка не слышал, помогал расправить на земле крыло параплана для следующего готовящегося на взлёт.       – Прибился случайно.       – Прибился? А ты, Зоркий, шутник. Родня твоя? Забавный пацанчик.       – Спасибо, что покатал парня.       – Покатал? – засмеялся Димон. – Дремучий ты человек, Зоркий!       – Дремучий?.. Вломить бы тебе, Ван Хельсинг, за выкрутасы в воздухе! Не мог просто полетать, спокойно, как все?       – «Как все» не его вариант. Какой слепой баран придумал, что ты Зоркий?       В машине Лёшка, размахивая руками и захлёбываясь от восторга, рассказывал, о том, что видел сверху и как не мог дышать при резких поворотах. Блестел глазами, толкал меня в бок локтем, совал под нос ладони с якобы отпечатавшимися на них следами от строп. Я отмахивался от него, следя за дорогой, и жалел, что салон такой маленький.       – Ты с ним встречался тогда в ресторане? – Лёшка, как обычно, сидел в кресле поперёк и болтал ногами. Я ждал, когда он уйдёт, мечтая свалиться в кровать и наконец заснуть после сегодняшней нервотрёпки. Но смене темы обрадовался: Лёшкиных восторгов от полёта я не разделял, а слушать одни и те же «круть», «как орёл ваще», «да все охереют, когда узнают» уже устал.       – Нет, с Димоном мы просто учились в одной группе. А тогда… – осёкся я, сообразив, что только что сказал.       – «Просто», значит… – У Лёшки враз потяжелел голос. Он, словно снайпер, мгновенно поймал в прицел то единственное, что сдало меня с потрохами. – А встречался, значит, с тем, с кем не «просто»?       – Лёш...       – Спасибо, что разрешил полетать, спасибо, что привёз и заплатил. – Лёшка начитывал, как диктор по бумажке. – Я спать. – Он встал и шагнул к двери.       – Сядь. – Сказанного всё равно не воротишь, но что-то делать надо. – Сядь и дослушай. Тем вечером я встречался с Семёном, с ним мы тоже учились вместе, познакомились на вступительных. С Димоном и остальными – позже, когда занятия начались.       – И что дальше с этим, с Семёном? – Лёшка, конечно же, назло мне не вернулся в кресло, а подошёл к окну – там срочно понадобилось что-то посмотреть.       – Ничего дальше.       – А раньше было «дальше»?       – Ни до, ни после. Ничего.       Лёшка бросил разглядывание улицы, и, глядя ему в глаза, я не мог ни соврать, ни смолчать.       – А ты не врёшь? Честно-честно?       – Честно-честно.       Когда Лёшка подозрительно быстро свинтил в свою комнату, я ещё долго сидел на кровати. Я сдался. Сегодняшний день слишком дорого мне встал: много потерял нервных клеток. Небо – чересчур опасная отдушина для Лёшки. А если он сломает себе что-нибудь при приземлении или… Я помнил, как волосы дёрнулись на моей голове, при виде параплана в воздухе: одно неверное движение Димона с этой его спиралью – и Лёшка мог бы разбиться. Одним трупом не обойдётся – Димон пойдёт прицепом, но главное – Лёшка! О Тимуре, об их отце, перед которыми мне придётся отвечать, я не думал в тот момент. Только о себе, о том, как буду жить, зная, что виноват. Как я буду жить потом... без него?