Для самого себя

      Утро пятницы я встретил, словно якобинец перед казнью: готов, но не сломлен. Правда, моя планировалась на закате, в отличие от французских революционеров. Если раньше встреч с Семёном я ждал с нетерпением, то теперь всё изменилось: не хотелось ни тяжёлых взглядов, ни обличительных речей. Но я смирился, запретив себе думать.       А вот и Сёмка звонит, как почувствовал. Что-то он рано. Кто?..       – Назар, как у тебя дела? – не дождавшись моего «да», сразу спросил Лёшка.       Искать ответ на нелепый вопрос, удивляться Лёшкиному звонку, второму с тех пор, как я дал ему свой номер, или задуматься, почему у него такой тихий голос?       – Нормально всё.       – М-м-м... – промычал он и засопел в трубку.       – Ты позвонил спросить, как дела?       – Ты когда домой придёшь?       – Что-то случилось? Ты где?       – Дома, – зашептал он. – Я её боюсь. А она уходить не собирается. Приезжай, а, Назарчик, миленький!       Умом я понимал, что, скорее всего, ничего неизвестная «она» сделать не может. Но паника в голосе, «Назарчик, миленький», сам факт звонка – всё это почище любой метлы вымело все здравые мысли из головы. Захотелось очутиться дома немедленно.       – Нормально скажи, что у тебя там. Кто «она»?       – Маман твоя. Она сказала... Назарчик, приходи скорее, она вопросы задаёт, смотрит, будто я зомбак какой. Всю кухню перевернула, меня не выпускает – я её боюсь. В туалет вырвался позвонить. Назарчик, спаси меня, а?       Не страшно, это Лёшка вполне переживёт. Но зачем она приехала, зная, что я на работе? Даже не позвонила.       – Полчаса продержишься?       – Сколько?! Да я сдохну! – проорал он в трубку шёпотом. И тут же снова запричитал: – Приезжай сейчас, прошу.       Лёшка, малолетний преступник и просто наглец, умоляет меня?       Перед входной дверью вдруг вспомнилось, как первокурсником я за полночь возвращался домой: не дыша, на цыпочках. Но наутро меня всё равно ждали обвинения в чёрной неблагодарности: «Я не спала всю ночь из-за тебя!» – или осуждающее молчание для усиления вины. То, что мне уже девятнадцать и я пришёл всего-то в час ночи, а не на рассвете, не работало. Везло, что отец по мозгам не ездил. Но теперь-то я вырос?       Разделся я неспеша, одёрнул джемпер, пригладил волосы перед зеркалом. Из кухни не доносилось ни звука. Значит, слышали как я зашёл в квартиру и ждут.       – Здравствуй, ма. Неожиданно. Удивила.       – И ты не болей, сынок.       Лёшка притулился с разделочной доской на краешке стола и, не поднимая глаз, кромсал морковь. Из-под ножа выкатывались разнокалиберные оранжевые полумесяцы и полулуны. Мы с мамой, словно загипнотизированные, какое-то время наблюдали за фигурной нарезкой: я, продолжая стоять на пороге кухни, не в силах сдвинуться с места.       – Не рад мне?       Мучения моркови были закончены, и мама сосредоточила всё внимание на мне. Слишком пристальное, которое, по моему многолетнему опыту, само не проходит.       – Сложно обрадоваться родной матери, когда находишься на работе и ничего не знаешь о её визите.       – Но сейчас-то ты дома? – Иногда мама занудствовала больше меня.       Я наконец отлип от порога кухни и подошёл к ней, обнял. Меня, как школьника, сразу после родственных объятий выпроводили мыть руки и переодеваться. Уходя, я успел зацепить умоляющий Лёшкин взгляд. Так и хотелось оставить его подольше одного в наказание за все выходки. Но, пожалев его, я вернулся так быстро, как только смог. Сразу получил от мамы банку консервированной морской капусты и нож. На столе ждали своей очереди: банки с кукурузой, шпротами и лососем. Салатов планировалось много.       Из духовки празднично пахло мясом, как и положено в мой день рождения. И как положено любому юбиляру, я вскрывал банки, резал полузавядшую зелень, хлеб, выдавливал в миски майонез.       После маминых поздравлений, во время которых Лёшка махал зажатой в руке вилкой на манер флажка, за столом воцарилась тишина – слышался лишь стук приборов о тарелки. Лёшка ел быстро, как никогда. Я же смаковал каждый кусочек: мясо с расплавленным сыром, посыпанные укропом картофелины, любимый салат со шпротами. Мама тщательно разминала вилкой картошку в своей тарелке и есть не спешила: довела до совершенства картофельное пюре, вертела в руках нож, подрывалась подкладывать нам салаты.       – Ну как, сынок, хороший мы с Алёшенькой тебе праздничный стол сделали? Соскучился, наверное, по домашней еде?       Понадобилось время, чтобы принять новое Лёшкино имя, чтобы переварить мамин елейный оптимизм.       – Очень вкусно, ма, как всегда вкусно. – Кривить душой не пришлось – давно я с таким аппетитом не ел дома, но моя наигранная церемонность – угнетала.       – Назар, вы плохо питаетесь. А мальчику со школьными нагрузками нужно особо следить за рационом.       – Ма, ну как ты себе представляешь «следить за рационом»? – Я был готов говорить о чём угодно, лишь бы не о Лёшке, который давился едой, только бы освободиться пусть и условно, зато досрочно.       – Думаю, что питательного завтрака и полноценного ужина будет уже достаточно, а это в ваших руках. Алёшенька, вас хорошо в школе кормят? Завтраки съедобные, обеды есть?       Лёшка перестал жевать, поднял голову от тарелки и замер, как заяц перед охотником. Перевёл взгляд на меня и сглотнул.       – Назар, ты его совсем запугал. Алёшенька, – мама поджала губы, – если мой сын...       – Да. Нет. В смысле обедов нет. То есть есть. Я просто... Всё нормально, вы не думайте. И в столовке съедобное, просто... – затараторил Лёшка. – Иногда я не успеваю... Но у нас ещё автоматы есть, там...       – Вот видишь, Назар! Мальчик целый день голодный. В доме обязательно должна быть нормальная еда. А у вас? Что я обнаружила в холодильнике, кошмар какой-то!       Я попытался представить, что такого кошмарного мама могла там увидеть. Скорее всего, Лёшкин очередной шедевр, который в её, да и в моих глазах вряд ли потянет на полноценный ужин. Если с внешним видом блюд у него так и не заладилось, как и у меня, впрочем, то содержание всё чаще радовало. Надеюсь, что в попытке спасти нас от смерти мама не выбросила всё в мусорку? Хотелось бы попробовать.       – А глядя на ребёнка… ой, Алёшенька, прости, милый. – Мама извиняюще коснулась его плеча. – Мальчика надо хорошо кормить. Назар, ты уже взрослый, понимать должен. Ты ничем не болеешь, зайка? – Мама за подбородок потянула вверх Лёшкину голову. – У тебя ничего не болит? Ты такой голодный. Ещё положить?       Лёшка, измученный, утративший всякую способность к сопротивлению, сидел смирно, давая себя рассмотреть, и словно беспомощная птичка, блестел на меня глазами. Ну почему все так и норовят его потрогать, и именно за лицо? Почему я так не делаю?!       – Ма, не надо. Алексей сам прекрасно всё знает и про еду, и про болезни и... про всё. Лёш, если ты поел, иди, садись за уроки.       Создалось ощущение, что он испарился в воздухе, даже не встав с места – так быстро мы остались на кухне вдвоём. В молчании очистили свои тарелки. Мама рассеянно оглядела стол, поднялась и отошла к плите: зазвенела чашками, разливая чай. Я тоже встал, достал маленькие ложки, блюдца, открыл коробку с тортом. Играть в разговоры было незачем – единственный зритель ушёл, и я ждал, когда она задаст самый главный вопрос.       – А мальчику? – Мама показала глазами на два отрезанных мною куска. Наверное, для главного время не пришло.       – Пусть он спокойно уроки делает и отдыхает от общества. Он не слишком чужих любит.       – Чужих? – Мама подняла бровь.       – Ма, не надо. Ты прекрасно поняла: вы с ним толком не знакомы, а ты его «зайчик», за лицо хватать. Наверняка успела замучить расспросами. Так ведь? Не обижайся. Он дикий немного, к нему привыкнуть надо, приспособиться. Приручить, что ли...       В звенящем молчании мы убрали со стола всё лишнее и в две руки сервировали стол для чаепития. Сели, не решаясь посмотреть друг на друга. Но я знал, что тишина долго не продлится.       – Назар, это не моё дело, но, видит Бог, чего мне это сто́ит. Он… Я не могу даже выговорить… – Мама сцепила пальцы в замок. – Как вы живёте? Вы... Даже не знаю... – Она по очереди сжимала пальцы то одной руки, то другой. – Всё нормально, сыночек? Скажи, что это не... не то, что я... что можно подумать и...       – Ма-а-ам... – Я начал подниматься из-за стола, собираясь с силами, чтобы не слишком сильно кричать.       – Подожди, Назар, послушай. – Она усадила меня на место, потянув за руку. – Когда твой балбес-Семён позвонил первый раз и стал про каких-то родственников с детьми расспрашивать, я ничегошеньки не поняла. Он позвонил снова, говорил намёками, всё спрашивал, была ли я у тебя. А под конец... Я не могла его слушать. Я специально приехала, когда тебя нет. – Мама сглотнула и прошептала: – Этот мальчик... он давно живёт у тебя?       – Не очень, – я решил просто отвечать на вопросы, так проще, – несколько месяцев.       – Его родители, Назар... Они знают или ты его здесь прячешь? Они его не ищут?       – Ма-а-ам, ну как ты себе представляешь!.. – Удивительно, но она задавала именно те вопросы, что мучили и меня в своё время.       – Хорошо, хорошо, прости. Я просто не знаю... я и не думала, что ты... Это правда, что сказал Семён?       – Не знаю, что он тебе наговорил, но сейчас я не хочу это обсуждать. Очень тебя прошу.       – Тебе хорошо? Не знаю, как сказать... Как же тяжело-то! – воскликнула она и обхватила себя за плечи. – Тебе так хорошо? Ну вот так, как ты… Без девушки в доме, жены, наконец. Ты не можешь по-другому, Назар, совсем не можешь?       – Мам, я попросил тебя – не сейчас. – Устраивать публичное самобичевание в собственный день рождения, надо быть тем ещё мазохистом. Семёна убью, закатаю в асфальт суку!       – Назар, ты же понимаешь, что я не смогу уйти без ответов. Я изведусь от переживаний, от неизвестности. Третью ночь не сплю.       – Ешь торт. Давай я тебе новый чай налью, погорячее?       – Тебе так... – она обвела пространство вокруг, – хорошо, ты счастлив?       – Мам, парню некуда деться. Не надо ничего придумывать, а заодно слушать всяких идиотов.       – Некуда. – Она взяла ложку, покрутила её в руках и аккуратно придвинула к себе блюдце с тортом, тщательно отделила кусочек от торта: – И тебе тоже некуда.       – Что «тоже», ты о чём? Я – у себя дома.       – Торт вкусный? Всё выбирала, выбирала... Мальчику своему не забудь отрезать, он такой худенький. Хочешь, я буду привозить вам еду?       – Ма-а-а-а...       Готовить, бесконечно потчевать, уговаривать съесть ещё кусочек, когда лопается живот от несчётного количества кусков, – это было её страстью, болезнью.       – Только привозить, Назар. Я даже заходить не буду, если ты не хочешь. Приготовлю и отдам.       – Мам, не вздумай!       – Сыночек, но вам же надо нормально кушать. А мальчику не мешало бы немного поправиться. – Она наконец положила в рот кусочек торта.       – Мы готовим.       – «Мы»? Этот ребёнок тоже готовит? Наза-ар, ты заставляешь его?       – Он не ребёнок и, да, готовит. Ты его ещё пожалей.       – Не ребёнок?       Почему я решил, что это вопрос получится обойти стороной?       – Мам, Лёшка только выглядит так. Он совершеннолетний.       – Назар, он мог тебя обмануть, запутать.       – Я видел его паспорт. Ты же не думаешь, что твой сын идиот или того хуже? Или ты считаешь, что я способен... – Я снова начал подниматься, теперь уже не намереваясь сдерживаться.       – Этого достаточно, я верю. – Она коснулась моей руки. – Сядь, пожалуйста. Давай сменим тему.       Ещё немного и я бы выложил всё: и про себя, и про Семёна, и про наверняка сейчас подслушивающего Лёшку. Всё, как на духу. Хорошо, что мама остановила, я не чувствовал себя готовым к откровениям. И Лёшка сейчас за дверью похлеще летописца будет.       – Спасибо, Назар, это всё, что я хотела знать. Снял груз с души. Лёшенька так выглядит...       – Внешность обманчива, ма. Он совсем не милый «зайка», каким ты тут его наблюдала. Он заносчивый, наглый. Стратег и провокатор, каких поискать. Я вполне мог бы у него поучиться – для работы пригодилось бы. И заставить его молчать – задачка не из лёгких. Знала бы ты, как он оказался у меня!       Я одёрнул себя: расскажу – вопросов будет ещё больше. В итоге подробности про Лёшкино «нищенское прошлое» и семейные проблемы я опустил, свёл всё к безопасному и недалёкому от истины варианту «по просьбе приятеля приютил его брата». Теперь Тимур – мой приятель. Чудны дела твои… Мама слушала и чертила ложечкой на своём торте полоски.       После её ухода я автоматически придвинул к себе чужое блюдце и съел эти самые полоски вместе с почти нетронутым куском. Когда получаешь возможность рассказать кому-то, поделиться, то всё, что не давало покоя, неведомым образом будто бы выстраивается по-новому: словно я сам себе объяснил, кто такой Лёшка и что он делает в моей квартире. Может быть, то, как мама смотрела, как слушала... И что теперь с этим делать?       – Давай, читай. – Лёшка вскочил со стула и чуть не выдрал из системника наушники, запутавшись ногами в длинном шнуре. – Сегодня моя очередь, но я тогда завтра и послезавтра буду.       – Тащи книгу.       Визит родительницы, тягостный ужин и тягостные мысли – всё это лишило сил к сопротивлению. Свалившись на диван и закинув ноги на журнальный столик, я хлопнул рукой около себя:       – Падай. Страницу помнишь?       Лёшка заснул через пять минут – успокоился, а может, просто пригрелся. Он лежал, подтянув ноги к груди, подложив под голову сразу две ладони и мои колени в придачу – слишком высоко и неудобно. Острая лопатка натянула ткань любимой кислотной футболки. Когда я понял, что читаю только себе, сразу умолк. Нашарив край покрывала, я стащил его со спинки дивана и укрыл Лёшку.       Телефон! Мелодия – по нарастающей, поэтому я успел выхватить его прежде, чем звук достиг максимума. Хорошо, что Лёшка уснул на другом кармане.       – Да, – прошипел я в трубку.       Нашёл момент объявиться. Сука, позвонил моим, наплёл всякой херни. Теперь чего надо, неужели извиниться?       – Ты готов? – Семён был сама уверенность и жизнерадостность.       – Чего тебе ещё надо?       – Заболел, Зоркий? Почему шепчешь? – Он тоже понизил голос.       – Я вполне здоров, при встрече убедишься.       – Мы все ждём тебя. Значит, не приедешь?       – Ждёте? Кто мы? – И тут я вспомнил про театр. – Нет, я никуда не пойду. – Я посмотрел на голову на своих коленях. – Потом с тобой поговорю, завтра.       Не дождавшись ответа, я нажал отбой. Лёшка дышал ровно, глубоко. Как можно спать, держа голову так высоко? Я пробовал приучить его к нормальной высоте подушки, будто случайно забирая вторую по вечерам. Не вышло, он в ультимативной форме требовал вернуть пропажу. И сейчас, глядя на Лёшку… Почему можно всем, кроме меня? Я провёл рукой по его волосам, коснувшись пальцами скулы, спустился к многострадальному подбородку, за который каждый норовит... Дыхания почти не слышно. Не хочу никуда. Хочу сидеть на диване дома, хочу чувствовать чужое тепло, видеть Лёшку. Привык к нему. Привык читать в очередь, по утрам переругиваться по поводу полезной и такой «любимой» им овсянки, получать острым локтем в бок, когда сомнамбулически зависая в ванной с зубной щёткой во рту перед зеркалом, Лешка то ли чистил зубы, то ли спал. Привык после завтрака, одеваясь, толкаться в коридоре у вешалки. Мне даже понравилось ломать голову над занятиями на выходные. Я привык.       – Ты любишь маму?       Рука дёрнулась от неожиданности.       – Люблю, наверное. Как все дети. Давно не спишь?       – От звонка проснулся. Погладь ещё.       Я влепил ему щелбан и взъерошил волосы.       – Ну не-е-ет, по лицу погладь.       Насколько легко было делать это, когда у Лёшки были закрыты глаза.       – Куда он тебя звал?       – Семён? В театр.       – Помираешь по театру? – Лёшка мог язвить даже ленивым шёпотом.       – Примерно. А ты?       – Не сподобился.       – Лёш, о чём вы говорили с Семёном?       – Я подслушивал. Когда маман тебя допрашивала.       – И что наподслушивал? Как я отказался от халявной еды?       – Ты меня приручаешь?       – Думаю, да. Раз воспитателя из меня не получилось...       – А я тебя?       – Ты?! – Я рассмеялся. Дремотное оцепенение спало. Легко столкнув с колен Лёшкину голову, я встал. – Уроки сделал, укротитель, или так под дверью и торчал всё время? Слух не испортил?       – Я буду спать. – Лёшка отвернулся к стенке, натягивая на голову покрывало.       – Прямо так и заснёшь? – Я взялся за покрывало, намереваясь стащить.       – У меня психологическая травма, имею право! – Он рванул его к себе, наугад лягнулся ногой в мою сторону и затих.       – Лёш, подними голову.       – Приручает он! Больно надо... – проворчал Лёшка, но подушку милостиво принял. – Назар, – услышал я, когда почти вышел из комнаты, – ты же не прогонишь меня?       – Теперь-то откуда такие мысли? – Я вернулся назад.       – Ну, твоя маман, Семён... Вдруг ты решишь, что это всё ерунда, что я… Вдруг ты...       – Лёш, а ты во сне не разговариваешь? Ну, «вдруг», – передразнил я его, – ты уже спишь, а я недопонял? Лунатики в роду были?       – Ну-ну, издевайся, – прогудел он в покрывало, – может, это у меня от недостатка торта в организме? Весь не съешь, пока я спать буду, хорошо?       «Летучая мышь»? У меня своя мышь, только соня. А я получаюсь мартовский заяц или сумасшедший шляпник. Зависит от обстоятельств.       Всё страньше и страньше. Или, наоборот, становится на свои места?       Так о чём они разговаривали с Семёном?