Для самого себя

      Если вспомнить все события последней недели, то наш ужин проходил слишком тихо. Ни тебе нелепых вопросов, ни надутых губ, ни взглядов исподлобья. Особенно после утреннего уже не помню какого по счёту серьёзного разговора на тему: «Выкинуть все эти глупости из головы». Как-то для пятницы всё чересчур спокойно и потому неправдоподобно, а значит...       – Короче, это... – Лёшка положил вилку в тарелку и сложил руки на столе, словно первоклассник. – Я уезжаю.       Я встал и налил себе ещё чая, Лёшка молчал – больше никаких подробностей. Я же хотел всё знать об этом «Я уезжаю». Но ещё больше хотелось переупрямить его: ни о чём не спрашивать, не сдаваться этому манипулятору, который опять собирался играть со мной. Какого чёрта? Я с ним сам уже становлюсь ненормальным подростком! И я пил вторую кружку чая и упорно молчал, хоть и видел по сжатым в нитку губам, что в позу Лёшка встал надолго – из принципа ни слова больше не скажет. И я не уступлю, ни словечка он от меня не услышит.       – Могу узнать куда? – «Не вы-ышло, не вы-ышло, он пе-ре-играл…» – выстукивала по кружке невесть откуда взявшаяся в моих руках чайная ложка.       – Зачем? – Лёшка был учтив и доброжелателен, знать, готовился к разговору. – Я совершеннолетний, могу в любой момент свалить. Из вежливости доложился.       Не так уж он и спокоен, раз язвит. Но прав: может уйти хоть сейчас, и ни помешать, ни отговорить не получится – я хорошо изучил его. Я кинул ложку на стол – всё равно не уступлю.       – Останавливать не буду, только скажи, где ты теперь собираешься...       – Да у тебя и не получится остановить, – отчеканил он. – Я давно решил и всё обдумал.       – Лёш...       На секунду показалось, что ещё одно слово, и я буду, заглядывая в глаза, упрашивать его не уезжать. Да что со мной? Может, ещё на колени встать?       Я помыл свою кружку, убрал в сушку. Понаблюдав, как с неё стекают капли воды, взял другую, снова налил чай и вернулся за стол. Что-либо говорить Лёшке – убеждать или уговаривать – без толку. Дураку ясно, он мстит, доказывает, что взрослый. Почему с ним так сложно?       – Я уезжаю к Сосновскому на дачу на выходные.       «На выходные», и меня сразу отпустило. Я ведь решил, что насовсем. К кому?! Я словно выпал из реальности – понадобилось время, чтобы сообразить, кто такой Сосновский.       – К кому ты едешь?       – К Вадиму твоему. Пардон, Вадим Дмитричу.       – Я не понимаю, зачем?       Дальше слух фиксировал лишь отдельные слова: «хочу», «позвонил», «сам позвал», «почему нельзя», «имею право». Я почувствовал такую усталость, что захотелось немедленно лечь. Казалось, что если я и дальше буду сохранять вертикаль, то проломлю пол и полечу в чёрную пустоту. Получается, всё зря. Дойдя до своей комнаты, я повернул назад.       – Ты имеешь право, Лёш. Но ты же сам сказал, когда Сосновский приходил сюда, ты говорил, что...       – Мало ли, что я там говорил. Ерунда. Я еду.       – Хорошо. Но если вдруг, ты всегда можешь мне позвонить.       – Ничего «вдруг» не будет, не бои́сь. – Лёшка наслаждался произведённым эффектом, его довольное лицо светилось.       – Ты, как я понял, едешь сегодня? Тебя надо довезти?       – От тебя ничего не требуется, расслабься.       Меня ждала бессонная ночь и «прекрасные» выходные. Свалив своё окаменевшее тело в кровать, умастив чугунную от мыслей голову на подушку, я принялся изучать потолок и следить за стрелками часов, что на стене напротив. Вслед за стрелками я кружил по бесконечной по спирали: «Что было не так?» Но потом ничего не было, значит, заснул.       Лёшка позвонил около семи вечера.       Проснувшись, я знал, что сегодня услышу его голос в телефоне. Субботним утром, с чашкой кофе в руках мне уже не казалось всё таким мрачным и мучительным, как вчера. Наверное, из-за того, что я отлично выспался, или сработало банальное «утро вечера мудренее». Захотел мальчик поиграть, пусть. Только вот он забыл, что кроме нас на поле есть и другой игрок, который не будет ничьей марионеткой. Сосновский даже не поймёт, что это манёвры, он попросту переедет каждого, кто попадёт под гусеницу. Случайно или нарочно – не важно. А Лёшка слишком слаб против такого соперника, не выстоит. Может быть, потом, когда научится управлять эмоциями, усмирять свой нрав, сможет тягаться с таким тяжеловесом, но сегодня мне только на руку «выходные у Сосновского». Я не сомневался, что к концу выходных Лёшка получит хороший урок, а то и не один. Но, чтобы так быстро всё вышло по-моему, не ожидал. Едва сутки прошли, а бунтарь сдался и хочет, чтобы я поехал за ним?       Суббота прошла на удивление спокойно. Я ждал Лёшкиного звонка и пересматривал его эскизы, сохранённые на компе. Ждал звонка и закупался продуктами на неделю. Ждал, пока относил в химчистку плед с Лёшкиного дивана. Ждал и дождался.       – Это я, – сказал он мне по телефону.       – Да, Лёш, я тебя слушаю.       Мне хотелось, словно ребёнку, получившему наконец долгожданную игрушку, оттянуть момент вскрытия коробки. Хотелось, чтобы Лёшка сам попросил забрать его.       – Короче, я нормально. Мне всё нравится.       – Да.       – Я позвонил просто так.       – Хорошо, что позвонил. Тимур знает, что тебя нет в городе?       – Тим? Зачем?       – Ему, думаю, надо знать.       – Тиму всё равно. И мне плевать, в курсе он или нет.       – Хорошо. Повеселись там. – Ничего умнее я придумать не смог.       И где этот «урок жизни»? Нет, так не бывает! Коробка с подарком оказалась пуста. Я отшвырнул телефон на диван, прошёл взад-вперёд по Лёшкиной комнате. Я не мог сидеть, надо было двигаться, чтобы не слышать в голове Лёшкин голос, чтобы не спорить с ним, не доказывать.       Я вышел из квартиры и с грохотом захлопнул дверь, оглушительно гремя ключами, закрыл на дополнительный оборот и так захлопнувшийся замок, пугая соседей топотом, спустился на первый этаж. Всё равно слишком мало шума, ничем не получалось заглушить кричащее во мне чувство потери.       Значит, всё тебе нравится, Лёш? Ладно.       Странно было ощущать себя неправым. Неправым там, где всё казалось яснее ясного. Нет, теперь, когда мы прожили с Лёшкой бок о бок столько времени и я изучил его вдоль и поперёк, не мог я ошибиться! Где, когда? Впечатлился словами Тимура про то, как он «учил» Лёшку до сломанной руки, а на самом деле ничего ужасного не произош... Нет, я ведь видел страх в его глазах после ухода Сосновского, когда тот приезжал за документами. И потом, на кухне, Лёшка точно был испуган по-настоящему, до дрожи. Так почему же сейчас он там, где ему не может быть хорошо, и почему ему там «всё нравится»?       Я пытался то так, то эдак раскладывать всё в голове. Не сходилось. Где мой рациональный ум дал сбой, с самого первого дня? Я ведь сразу поверил, что он беспризорник: худой, в лохмотьях, с неподдельно голодным взглядом, – всё казалось настоящим. Я снова и снова вспоминал, как Лёшка впервые попался мне на глаза на лестнице. Он и правда выглядел голодным, такое не сыграешь, и достаточно грязным, чтобы... Откуда мне знать насколько немытым и оборванным нужно быть, чтобы считаться бомжом, я же никогда не общался с этой братией: поди, узнай, какие они под одеждой? Даже привычка засыпать на полу, и та говорила о неприкаянности. «Неприкаянности», я покатал слово на языке. Как бы мне не пришлось каяться – я ведь ничего не сделал, не помешал Лёшке уехать.       А может, я растерял свою хвалёную зоркость, когда он пришёл ко мне второй раз? Обрадовался, расслабился и сейчас Лёшка предпочёл общество Вадима: умного, уверенного в себе, со стальными яйцами. Но с Лёшкой же нельзя стальной рукой, будет только хуже. Значит, тупик.       Я сидел под грибком и смотрел, как дети играют в полуразвалившейся деревянной песочнице. Хорошо, что мой такой же трухлявый деревянный мухомор стоял далеко – я никому не мешал. Современные детские площадки в нашем городе были только на бумаге, в виде проектов, я знал об этом лучше, чем кто-нибудь другой.       – Дядя, ты зачем здесь сидишь? – Маленькая девочка, помахивая ведёрком, стояла напротив.       – Привет. – Я попытался улыбнуться.       – Это не для взрослых, а для маленьких сделано. Тебе нельзя!       Сердитая какая. Не умею я с детьми. А с подростками – другое дело, с ними у меня получается. Получалось до сегодняшнего дня.       – Иди туда, на лавочку, там дяди сидят и тёти.       – Можно я тут побуду? Как будто здесь мой домик. – Я попробовал выторговать право не двигаться с насиженного места.       – У тебя нету до-о-ома? – Её рот округлился крошечной буквой «о». – Я знаю, мне мама говорила, что бездомный – это когда дома нет.       Я поднял голову и посмотрел на окна своей квартиры: представил, как поднимусь наверх и не застану там Лёшку. Без него, получается, я и правда бездомный.       Девочку увела родительница, а я всё сидел и мысленно разговаривал с Лёшкой, находя в этом странное удовольствие. «Почему с тобой так трудно? Я вижу, как ты смотришь, как садишься ближе, чем нужно, как притираешься ко мне, когда мы читаем. Ты и поездкой этой хочешь наказать за то, что отвергаю тебя. На самом деле ты просто не хочешь возвращаться домой к отцу, желая прилепиться к кому-нибудь. Всё равно к кому, дело не во мне. Но слушать ты меня не хочешь».       Пустая квартира. Немногим больше получаса прошло после нашего бессмысленного телефонного разговора. Какой вообще толк в разговорах – Лёшка и без телефона будто не слышит меня, а уж если и не видит, то подавно найти с ним общий язык невозможно. Ведь каждый раз, когда он звонит мне...       Твою мать! Он за всё время, что мы жили вместе, ещё ни разу не набрал мне просто так, так почему сейчас ему делать исключение? Если он позвонил, значит... Я схватил ключи от машины, права, телефон. Позвонил Сосновскому уже из машины.       – Вадим Дмитриевич, добрый вечер, не отвлекаю?.. Да, я в курсе…Что?.. Да, я сам хотел приехать, я поэтому и звоню. Не будет вас?.. Ладно. Нет, всё в порядке, без проблем. Адрес диктуйте.       Я пытался по голосу Сосновского понять, что там происходит, но он был само спокойствие. Если не пробки, то ехать всего полчаса. Лёшка должен продержаться.       Хозяин дома в джинсах, в хенли с расстёгнутой верхней пуговицей, с небрежно лежащими волосами вместо гладко зачёсанных стоял у большого, сложенного из брёвен дома. Непривычно расслабленный и улыбающийся. Он махнул рукой, показывая, куда лучше встать.       – Добрый вечер, Вадим... – Я невольно запнулся.       – Здесь можно по имени. – Вадим пожал руку. – Я уеду с твоего позволения, Назар. Мальчики поужинали, наобщались и разошлись по комнатам. Не следует форсировать сближение.       Я пожал плечами. «Форсировать сближение»? Сидят по комнатам, вместо того чтобы смотреть какую-нибудь тупую комедию и ржать, кидаясь попкорном. Сосновский думает, что он всё ещё на работе, руководит? Но сейчас для меня главное выяснить, что здесь произошло.       – Добрались вчера без приключений?       – Успели до пробок. Назар, ты меня очень выручишь. Я жену в городе оставил – решил в эти выходные сам заняться мальчиками, а тут неожиданно пригласили на покер. Справишься? К утру я вернусь.       – Справляться тут не с чем, раз все в своих комнатах.       – Значит, по рукам. В доме небольшой ремонт. Пристройку задумал сделать, поэтому тесновато. У Алексея в комнате диван и кресло раскладывается, так что разберётесь.       Зайдя в дом, я поразился его размерам: изнутри он казался ещё больше, чем снаружи. Если сложить всю полезную площадь вместе с планирующейся пристройкой, получится никак не меньше двухсот квадратов. Была видна рука отличного дизайнера, но зная, чей этот дом, я не удивился.       Судя по расположению комнат в доме, Лёшка вряд ли слышал, что подъехала машина. Так что же заставило его набрать мой номер? По Сосновскому ничего нельзя было понять – спокоен, даже весел. Что-то случилось во время ужина?       – Привет, что читаешь?       Лёшка лежал на диване с книгой и вскочил так быстро, что уронил её на пол. Значит, не знал, что я еду.       – Приехал?       – Как видишь. Так что читаешь?       Он посмотрел на лежащую у ног книгу, будто сам решил узнать, что читает. Настороженность и удивление на его лице сменились растерянной улыбкой.       – Дома не сиделось?       – Ты так редко звонишь, что я не мог позволить себе разбрасываться даже одним звонком.       Лёшка вспыхнул, поднял книгу и, ни слова не говоря, лёг на диван. Да только ради этого стоило ехать!       До позднего вечера мы читали: он книгу, название которой так и не сказал, я – Грасса с планшета. Сидя в кресле напротив дивана, я иногда поднимал глаза и пытался по Лёшкиному лицу понять хоть что-то. Мне нравилось угадывать его настроение по тому, как он морщит нос, какую музыку включает, как именно приваливается ко мне, когда я ему читаю, но сегодня игр не хотелось. Я чувствовал, что приехал не зря.       – Спать? – спросил я, когда смысл прочитанного стал ускользать.       – Ты здесь ляжешь? – Лёшка оторвался от книги.       – На кресле. Больше негде, как я понял. Ты против?       Он не ответил, поднялся и, взяв полотенце из своей сумки, вышел.       Сыновей Вадима, когда бродил по дому в поисках ванной комнаты, я так и не увидел – всё кругом будто вымерло. Казалось, что здесь и не было никого, кроме нас.       Подскочив на разложенном кресле, я понял, что уже какое-то время спал. Собирался подумать, а заснул. На фоне окна вырисовывался тёмный силуэт.       – Не спишь? Чего ты там, Лёш? – Я потёр лицо и спустил ноги на пол. – Я заснул, сколько сейчас?       – Можно? – едва слышно прошептал Лёшка.       – Что можно? – тоже шёпотом переспросил я.       Лешка проговорил что-то ещё тише и закончил тем же самым «можно?».       – Хорошо, – согласился я, сам не зная на что.       В ту же секунду Лёшка уже укладывался рядом, потянув меня за руку к себе.       – Ты... Зачем это? – Напрягая мышцы, я пытался удержаться в сидячем положении.       – Просто полежать.       Значит, я согласился полежать. Пришлось примащиваться рядом: строго на бок, упершись спиной в подлокотник кресла. Места не было совсем – словно солдатики в коробке. Дистанцию сохранить нереально. Если я поглажу его по голове, ничего страшного не будет?       – Расскажешь, что случилось?       Лёшка мотнул головой и сжался в комок. Ладонью я чувствовал какие влажные были у него волосы на затылке, особенно у шеи. Лёшка вдруг всхлипнул и, распрямившись, прижался ко мне. Я гладил его по голове, спине, слушая прерывистые вздохи и ощущая дрожь от беззвучных всхлипов.       Горячий и потный Лёшка постепенно перестал вздрагивать. Стирая влагу, я провёл ладонью по его шее, вытер руку о простыню и напоследок выжал пальцами влагу из носа. Лёшка замотал головой, вырываясь.       – Я – идиот, нехрен было ехать, – как мог спокойно начал он, но сбился и, обхватив меня рукой за шею, зашептал в грудь: – Он... – Лёшка содрогнулся, избавляясь от остатков истерики, глубоко вдохнул: – Вадим, он...       – Ударил тебя? Он ударил тебя?!       Мне физически стало больно. Перед глазами замелькали белые всполохи, казалось, даже в комнате посветлело.       – Нет, Назар, ты что! – Лёшка забарахтался, пытаясь вырваться. – Да пусти ты! Он не бил меня. Бля, раздавишь же!       Лёшка задрал голову к моему лицу и заговорил быстро-быстро. Капельки слюны падали мне на щёки, губы. Я хотел сосредоточиться, но не получалось: в голове звенел колокол, мышцы гудели.       – Рассказывай, что и как. – Я наконец смог разомкнуть челюсти и вдохнуть.       – Да я уже… – Лёшка сполз ниже и зашептал мне в грудь, щекоча кожу губами. – Он с Андреем, и с этим, вторым, мелким... будто они дрессированные собачки. – Лёшка выдохся. – Они боятся его до жути и без звука всё исполняют.       От Лёшкиных слов веяло каким-то детским испугом и явным преувеличением – меня по-настоящему отпустило, впервые со вчерашнего вечера.       – Может, тебе показалось? Иногда, со стороны, чужие отношения кажутся неправильными, семьи какими-то не такими. Воспитание детей вообще сложный...       – Ты!.. Ты!.. – Неожиданно взбесившись, Лёшка упёрся в меня руками, отталкивая, потом несколько раз ударил кулаком в плечо. – Ты не видел! Это не грёбаное воспитание, это – унижение. Это пиздец как хуёво!       – Лёш, успокойся. – Я осторожно погладил его по спине.       Он вдруг расслабился, сдулся так же быстро, как и вспыхнул.       – Думай, что хочешь, только поехали домой. Прямо сейчас. Если я пробуду здесь ещё пять минут, я… Назар, – Лёшка поднял голову и опять зачастил, – я вдруг понял, сегодня понял. Бл-я-а-а… Ты не понимаешь, не знаешь! Даже не догадываешься. Я могу убить человека. Могу! Думаешь, ерунда, думаешь, что я недоумок… Я знаю, что во всём сам виноват! Но я смог бы убить, его – смог бы. Я боюсь… Я Тима, когда он... Ну рука, все дела. Я его так не ненавидел тогда, как этого утырка, Вадима! Я представил себе… Прям конкретно так, как буду убивать. – Лёшка ногтями впился мне в кожу. – Нет, я нормальный, не думай. Ой... Ты же не думаешь, что я свихнулся?! Они с отцом хотели меня проверить, тогда, ещё в девятом… Но я не псих! Я же не псих? Что ты молчишь?       У Лёшки сейчас будет приступ, самый настоящий. Как там это называлось-то, паническая атака? Нет, паническая атака – это вроде что-то другое. Надо его уболтать. Вадим, сыновья-собачки, ублюдок Тимур… Сейчас всё это неважно! Надо с Лёшкой срочно что-то делать.       Я взмок от его жара, моя спина, вдавленная в подлокотник, наоборот, покрылась ледяным по́том от услышанного. Спеть колыбельную, чтобы он успокоился? Бред. Или, чтобы полегчало, начать выяснять, как именно Лёшка хотел убить Вадима? Идиотизм. Убеждать, что он всё не так понял, объяснять про гормоны в его растущем организме? Идиотизм в высшей степени – стоит мне только рот открыть на эту тему... Это меня в дурке надо проверять на нормальность, а не Лёшку. Что такого он мог сделать в девятом классе, чтобы отец решил отвести его на освидетельствование? Сбежал из дома?       – Никакой ты не псих. Все иногда хотят кого-нибудь убить: тупого водилу в соседнем ряду, одноклассника, который достаёт, начальника. Даже иногда родителей. Это нормально. Хочешь уехать – уедем. Но Вадима сейчас нет здесь, он уехал. Попросил присмотреть за его сыновьями. До утра потерпишь?       – Тогда я с тобой буду спать. – Лёшка не спрашивал, он решал.       – Нет, спать ты будешь на диване.       – Пожалуйста, мне очень надо. – Он прижался ещё сильнее.       – Это плохая идея. – Я еле-еле извернулся, чтобы не касаться его бёдрами. Ещё и без футболки лёг.       – Я буду спать. Честно-честно.       – Лёш, ты всё прекрасно понимаешь. И к тому же здесь тесно, я ночью не смогу пошевелиться, чтобы не раздавить тебя.       – Хорошо-хорошо, я полежу чуть-чуть и уйду.       Утро было тихим: Лёшка молчал, и я не стал его воспитывать. Вчера всё равно вышло по его – он ожидаемо заснул в моём кресле. Я сам виноват, купился на его «полежу и уйду».       Лёшка вёл себя так, словно был один в комнате: собрал своё постельное белье, ни слова не говоря, ушёл умываться, вернулся и завалился с телефоном на диван. Сначала я подумал, что Лёшка стесняется ночных слёз, своей откровенности, но, поймав его взгляд, решил, что он не смущён, а, скорее, зол на меня за то, что оказался свидетелем всего этого.       – Ты готов ехать? Вадим, скорее всего, уже вернулся. Но надо убедиться, что он здесь, попрощаться.       – Если ты подумал, – Лёшка поднял глаза от телефона, – что я испугался твоего Вадима, то зря. Вчера у меня просто было плохое настроение. Я сам решу, уезжать или оставаться. Уже решил – остаюсь.       – Тебе на сборы – пять минут, на борьбу с собой – десять. Соберёшь вещи, закончишь с рефлексией и приходи на кухню, я сделаю нам чай. Потом мы уезжаем. – Даже мысли не возникло начать с ним что-то обсуждать.       – Ты думаешь, что я трус? Или, может, что я больной?!       – Я не считаю тебя трусом, и психом тоже не считаю, но и здесь не оставлю, чтобы это доказать. Собирайся, Лёш. Если захочешь, поговорим дома.       Он рывком лёг на бок, повернувшись ко мне спиной, и подтянул колени к груди. Но я не гордый, могу и со спиной. Сев рядом, я положил руку ему на макушку.       – Поехали, Лёш, домой. – И сразу под моей рукой качнулась вперёд родная голова. Он обернулся и через мгновение я увидел его глаза. Близко-близко. Я и сегодняшней ночью мог бы их видеть, если бы не темнота.       Где здесь кухня, я выяснил ещё вчера по дороге в ванную. Я не выспался, болела спина, казалось, что на ней навсегда отпечатался подлокотник кресла. Сейчас бы массаж не помешал, но за неимением и кофе буду рад. А вот Лёшку надо кормить по всем правилам.       Проходя мимо каминной комнаты, я увидел белёсую макушку, возвышающуюся над спинкой кресла.       – Денис? – попробовал я угадать, кто из двоих сыновей Сосновского мне попался.       Мальчик, сидевший спиной к двери, вскочил. Я ожидал, что Денис на пару лет моложе Лёшки, но ошибся – между ними было лет пять разницы, не меньше.       – Здравствуй, я – Назар, дядя Алексея. Вадим попросил меня побыть с вами до его приезда.       – А?.. Да. А папы ещё нет. – Денис выглядел обескураженным и всё пытался заглянуть мне за спину.       – Твой брат спит?       – Нет, он завтрак делает, сегодня его очередь. Зато в каникулы можно на целых два часа дольше спать, – похвастался Денис.       – Это хорошо, – сказал я, чтобы что-то сказать. – Мы с Лёшей собрались домой. Ты не звонил отцу, когда он будет?       – Домой? – переспросил Денис и опять посмотрел мне за спину. – Папа не любит, когда его отвлекают по пустякам.       – Всё в порядке? – уточнил я, поневоле заражаясь от него тревогой.       – А что?       Я не стал углубляться и попросил:       – Позвони отцу.       – Папа всё равно к завтраку приедет, он никогда не опаздывает. Вы же будете с нами есть?       Сосновский приехал, опоздал на полчаса, когда мы, устав ждать, всё-таки приступили к завтраку. Мальчики, услышав шаги отца, вскочили, словно по команде. Сосновский быстрым шагом вошёл на кухню, сел на отодвинутый Денисом стул и обежал глазами всё, что выставили сыновья на стол.       – Прошу прощения за опоздание – случай исключительный. Присаживайся, Денис. Андрей, блинчики подогрей, будь любезен.       Странно, но Сосновский выглядел довольным, отдохнувшим. В карты я не играл, но отчего-то решил, что, проведя всю ночь за покерным столом, игроки выползают на белый свет с ввалившимися глазами и с гудящей от выпитого головой. С чего я взял, что Сосновский вёл себя в гостях именно так? Может, в их великосветском покере принято делать ставки до полуночи, а дальше личные камердинеры под белы рученьки уводят своих хозяев баиньки.       – Какие планы на сегодня, Назар? – Сосновский разговаривал со мной, но смотрел, как Андрей ставит перед ним тарелку с только что разогретыми в микроволновке блинчиками.       – Мы с Лёшкой после завтрака уедем.       – Алексей что, всё ещё бока отлёживает?       Лёшка успел до возвращения хозяина дома нагрести себе блинчиков, бутербродов с колбасой, стащить конфет и быстренько слинять с добычей в комнату.       – Появились неотложные дела? – тем временем допытывался Сосновский.       Я не ответил, а он подержал над блинчиками ладонь, должно быть проверяя, насколько сильно они разогрелись, и кивнул. Андрей отмер и сел. Мы вновь вернулись к еде.       Завтрак в тюрьме – ни больше, ни меньше: тишина, звяканье приборов и в воздухе нечто, что физически пригибает тебя к столу, заставляя есть как можно быстрее, не поднимая глаз, и молчать. Даже кофе расхотелось.       Сосновский, в отличие от нас, чувствовал себя как дома – азартно смазывал блинчик вареньем, помогая себе ножом, затейливо накалывал его на вилку и отправлял в рот. По всему было видно, что ни ответ, который он не получил от меня, ни я сам Сосновского не слишком занимали. Я жевал, глотал, снова жевал, из последних сил внушая себе, что ничего особенного, если ты ухаживаешь за родным тебе человеком. Если не брать во внимание затравленные взгляды его сыновей, их вымученные улыбки и холопские позы. Он хотел, чтобы и Лёшка?..       Мы с Лёшкой уехали. Я забрал своего волчонка из чужого логова. Мой.       Дома, наскоро поев, мы с Лёшкой быстро оказались на диване с книгой. Прочитать я успел совсем немного, когда услышал под боком знакомое сопение. Аккуратно встав, я ушёл спать к себе в комнату. После ночи, проведенной на кресле, у Лёшки получилось отключиться. Я же спал урывками, боясь случайно придавить его. Так накрутил себя, что стало страшно: всё лежал и думал, что я сделаю, если кто-то посмеет ударить Лёшку.       Задёрнув шторы, я опять вернулся в кровать. Заснуть всё не получалось. Значит, теперь я всегда буду бояться за него? Любое происшествие, малейшая неприятность… Я устал чувствовать страх. Каждый раз ждать звонка, представлять, кто и что может с ним сделать? Да не убьют же его, в конце концов! И он не маленький мальчик, сможет дать отпор. Ему же не надо делить территорию с бомжами, не надо воровать еду и на улице ночевать тоже не придётся. Так что меня пугает на самом деле?