youth

- Как твоя рука? - холодно спрашивает отец Юнги, отпивая из чашки горячий кофе без сахара. - Лучше, - коротко отвечает мальчик. - Я раньше думал, что у меня не сын, а амеба. Ты ничего не делаешь и плохо учишься, - Мин опускает глаза в тарелку с недоеденным завтраком и прикусывает внутреннюю сторону щеки. Мужчина делает глубокий вдох и продолжает. - Но теперь я узнаю, что ты лазишь по стройкам и общаешься с каким-то оборванцем. Как это понимать? Юнги мгновенно смотрит на маму, которая виновато поджимает губы и отводит взгляд в сторону. Мин в очередной раз напоминает себе, что никому ничего нельзя рассказывать - что все, даже то, что приносит ему радость, в этом доме будет использовано против него. - Извини, - ровным тоном говорит мальчик и лениво ковыряет яичницу вилкой. - Мне очень стыдно за свое поведение. - Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, - Юнги слушается. Мальчик чувствует, как страх медленно уходит, и на его место приходит раздражение и детское негодование. - Ты понимаешь, что все в этой семье делают свое дело? Я хожу на работу, чтобы обеспечивать нас и платить за твои нелепые уроки фортепиано, твоя мама работает по дому, а от тебя требуется только чтобы ты учился и вел себя прилично. А ты? Ты хоть раз открывал учебник? - Но сейчас лето... - возмущенно начинает мальчик. - И что? У тебя нет каникулярных заданий? Тебе нечем заняться? Я могу составить план, если тебе мало. - Нет, не надо. У меня есть задания, ты прав. Извини. - Я рад, что у тебя хватает сил извиниться, но не думай, что обойдешься без наказания. Месяц без музыки. - Месяц?! - вскрикивает Юнги, с грохотом вставая из-за стола. - Дорогой, не слишком ли это строго? Он же совсем маленький... - слабо говорит женщина. - Достаточно взрослый, чтобы пробираться на заброшенную частную собственность, - выплевывает отец и взглядом приказывает Юнги сесть. В ответ он лишь фыркает и складывает руки на груди. - Ты меня понял? И я не хочу, чтобы ты больше виделся с этим мальчиком, Мин. Юнги молчит. Он заставляет себя расслабить лицо, опускает руки по швам и зажимает кончик языка между зубов. - Ты меня понял? - повторяет мужчина. Юнги слегка наклоняет голову на бок, внимательно смотрит на испуганное лицо матери, которая всем своим видом умоляет Мина согласиться, и выпрямляется во весь рост. Глядя отцу прямо в глаза, мальчик поворачивается к нему спиной и, не оборачиваясь, спокойно говорит: - Надеюсь, ты подавишься своим кофе. ~ Мама часто повторяет Юнги, что его папа просто сильно переживает за его будущее и хочет, как лучше. Мин считает, что это полный бред - если бы отец действительно переживал за него, то поддерживал, а не старался раздавить его мечты. Все не всегда было именно так - Юнги помнит, как всего пару лет назад папа помогал ему с уроками и никогда не повышал голоса. Мин любит отца - любит до сих пор, только в последнее время мужчина делает это занятие непомерно сложным. Если у Юнги что-то не получалось, первым делом он шел именно к папе. Тот терпеливо объяснял, что и как нужно делать, и что все обязательно получится, если постараться. Пускай эти слова и были общими, мальчик и сейчас держится за них, как за соломинку, когда у него никак не выходит выучить новую пьесу, или пальцы вдруг встают колом, отказываясь играть. Юнги помнит, как однажды, несмотря на то, что очень долго готовился к зачету в школе, все равно сдал его из рук вон плохо. Тогда он без страха быть осмеянным отцом подошел к нему, и мужчина, сложив руки на груди, сказал: - Посредственность - лучшая маскировка. Когда ты лучше всех - на тебя словно светит прожектор. Ты не можешь сделать шага в сторону. Когда ты хуже всех - ты тоже под прицелом. А когда ты где-то посередине, то ты можешь делать все, что захочешь, и втайне перегнать тех, кто на вершине. Пускай Юнги тогда и не соглашается с этими словами, пускай мальчику совсем не хочется проживать свою жизнь где-то посередине, в них он все равно находит успокоение - ему кажется, что неважно, каких высот он достигнет, его семья не перестанет его поддерживать. Все меняется, когда Мин объявляет, что в будущем хочет заниматься музыкой. Тогда впервые он откидывает свою апатичность в сторону, усаживает родителей на диване в гостиной и с запалом рассказывает им, что хочет писать музыку - хочет петь, танцевать; хочет, чтобы его имя знали все, и чтобы их фамилия была известна на весь мир. Мальчик переводит возбужденный взгляд с отца на мать - женщина сидит, широко улыбаясь, и радуется тому, что сын нашел что-то, что заставляет его шевелиться, а отец недовольно хмурится. Юнги чувствует, как сердце пропускает пару ударов, когда мужчина нехотя соглашается на уроки фортепиано, но исключительно под предлогом того, что занятия помогут развить мелкую моторику, и упорно отказывается смотреть на это как на инвестицию в будущую карьеру. Мальчик прячет горькое разочарование под благодарной улыбкой и, пожимая руку отцу, уходит к себе в комнату. Мужчина никогда не слушает, что за музыку пишет Юнги, называя это ребячеством; однажды, после долгих уговоров все-таки понаблюдав за тем, как мальчик играет одну из своих мелодий, он говорит, что это недостаточно хорошо для его возраста, что Мину лучше сдаться и открыть учебник. Юнги искренне кажется, что он предпочел, чтобы мужчина ударил ему по рукам; то, что он слышит, бьет гораздо больнее. Юнги хочется ненавидеть отца, но он не может - мальчик испытывает смесь раздражения и жалости; таких чувств, которые обычно испытывают к нищим калекам, назойливо клянчащим милостыню. Что-то в показной строгости мужчины отдает фальшью: в его облике сквозят неприятное слабосилие; серые оттенки безволия и слабого поражения, которые можно увидеть лишь в бледных лицах глубоко уставших от жизни людей. Мама часто повторяет Юнги, что его папа просто сильно переживает за его будущее и хочет, как лучше. Мин, узнав, что значит слово «ублюдок», думает, что оно лучше всего описывает его отца. ~ Юнги сидит рядом с Хосоком и пальцами роется в земле; грязь забивается под ногти, но Мин забывает брезгливо поморщиться. Мальчик накручивает травинки на пальцы, вырывает зелень с корнем и отбрасывает их в сторону. Хосок чувствует чужое паршивое настроение и мнется, пытаясь выбрать нужные слова и начать разговор; Юнги хочет сказать, что злится не на него, успокоиться и оставить злобу дома, но не может. Мальчик долго стонет и падает на траву. - Да что с тобой такое сегодня? - спрашивает Чон, нависая над Юнги. - Ты знаешь меня второй день, - бурчит он, переворачиваясь на бок. - Может, я всегда такой. - Нет, - твердо говорит Хосок. - Нет, точно нет. Ты, может быть, и зануда, но сейчас с тобой точно что-то не так. - Я не зануда, - недовольно оправдывается мальчик, не поворачиваясь лицом к Чону. - И со мной все в порядке. - Это из-за того, что ты вчера поранился? - упавшим голосом бормочет Хосок. - Тебя ругали из-за этого? Юнги сильно зажмуривается и ничего не отвечает. - Извини, - начинает тараторить Чон. - Ты ведь сказал родителям, что ты ни при чем и что это я тебя туда затащил? Ты говорил им? Если хочешь, я могу прийти и все объяснить, и они не будут больше злиться, я правда не хотел... - Завались, - лениво отвечает Юнги, совладав с голосом, и слабо усмехается. - Не из-за тебя меня ругали. - А из-за чего? - Из-за того, что я полез вчера на стройку, - Юнги слышит, как Хосок делает вдох, чтобы снова заговорить, и спешит продолжить. - Я полез на стройку, Хосок. Я. Не из-за тебя. Просто потому что захотел. Твоей вины тут нет, успокойся. Мальчик садится, задирает рукав и показывает руку, перевязанную бинтом - он уже успел пропитаться несколькими каплями крови и вонючей мазью. Юнги внимательно следит за тем, с каким интересом Чон рассматривает повязку, и коротко прыскает. - Шрам, наверное, останется, - добавляет он, пряча рану. Хосок прикусывает нижнюю губу, пытаясь подавить улыбку, и Юнги слабо ударяет его кулаком в плечо. - То есть тебе не запретили со мной общаться из-за этого или что-то такое? - с каплей недоверия спрашивает Хосок. Юнги чувствует, как его сердце начинает биться чаще, но просто отмахивается и говорит: - Конечно нет. - Это хорошо, - рассудительно говорит Чон. - А то я как раз вчера начал твою книжку читать, а читаю я медленно. - И как? Нравится? - меланхолично интересуется Юнги, пряча свою заинтересованность. - Очень, - чуть погодя отвечает Хосок нарочито уверенным голосом. - Да, очень нравится. Мин смотрит на лицо Чона и громко фыркает. Лицо Хосока красное, как спелый помидор, и мальчик нервно вертит пальцами. Он тяжело дышит, будто только что признался в чем-то ужасном, а его глаза бегают из стороны в сторону, фокусируясь на чем угодно, только не на Юнги. - Ух ты, - выдыхает Мин. - Я никогда не видел, чтобы человек настолько плохо врал. - Я не вру, - неуверенно проговаривает мальчик. - Ну конечно. И не переживай. Я тоже ее не полностью понимаю, так что ждал, что тебе вряд ли понравится. - Я не то чтобы не понимаю, - недовольно бурчит Хосок. - Я же не дурак какой-то. И перестань закатывать глаза, я правда не дурак! Просто я ожидал, что это фэнтези или что-то такое, а это... - Не то, - тихо заканчивает за него Юнги. - Да. Не то. По правде говоря, Мин сам уже очень долго растягивает эту книжку. С каждым предложением он все больше ощущает, что она ему не по возрасту - автор пишет о смерти и жизни, и Юнги не слишком хочется задумываться над этими темами. Но что-то все равно заставляет мальчика раз за разом возвращаться к этой книге - простое ли это упрямство или пьянящий интерес, он до конца и не понимает. Это одна из тех книг, что нельзя читать детям, потому что они слишком рано начинают взрослеть, и нельзя читать взрослым, потому что они слишком поздно начинают задумываться о том, что большая часть их жизни пролетела в одну непростительно быструю секунду. Эта книга пахнет сырой кладбищенской землей; автор с извращенным восторгом рассуждает о том, как наша планета обречена на смерть с самого рождения, и как каждое живое существо невольно копирует ее судьбу. Особое внимание автор дарит процессу окисления; Юнги приходится пропускать много незнакомых химических терминов, но общую суть текста ему все равно получается уловить - в строках говорится, что окисление правит этим миром. Оно дарит эту жизнь, не спрашивая, нужно ли кому-то столь тяжелое бремя, и так же бесцеремонно отнимает её. Окисление существует повсюду - каждую секунду оно происходит в любом организме, не делая исключения ни для одного дышащего существа; оно действует, крепко держась за руку с безжалостным временем, и покрывает ржавчиной механизмы, некогда работающие без единого разлада. Автор говорит о невероятно любопытном для него факте - человечеству потребовались миллионы лет эволюции, чтобы выползти из болот, и тем не менее через несколько минут после смерти оно скатывается обратно в самый низ; после того, как человек делает свой последний вздох, органы, лишившись кислорода, начинают переваривать сами себя, и когда-то отлаженные системы превращаются в гнилостное зловонное месиво. Юнги не кажется это любопытным. Ему кажется это невероятно грустным. Все это и было основной причиной того, почему Мин продолжает жалеть о том, что дал произведение Хосоку - если он сам иногда с трудом переваривал абзацы, то как можно было подвергать такому испытанию другого человека? Юнги улыбается редко, потому что для этого нужны причины и энергия, которых нет. Хосок улыбается часто, потому что он полон приторной детской прыти, а древесный ствол напротив - очень забавной формы; последнее, чего Юнги хочет - чтобы эта улыбка потухла по его вине. Мин не знает, сколько времени длится молчание, и это незнание приносит облегчение. Он никогда раньше не чувствовал, что может не произнести ни слова, и это не доставит дискомфорта человеку рядом. Хосок, кажется, задремал - солнце бьет мальчику прямо в глаза, и его веки слабо подрагивали; детские пушистые волосы блестят на солнце. Юнги хочется оттащить Хосока в тень, и он заносит руку, чтобы растолкать друга, но быстро её одергивает. Вместо этого мальчик тоже лениво растягивается на траве и закрывает глаза, положив кепку на лицо. - Юнги! Юнги, ленивая задница, вставай! Мин недовольно морщится и шарит рукой по лицу в поисках кепки, которая спасала его от назойливых солнечных лучей, но головного убора, к своему разочарованию, так и не находит. Мальчик неохотно открывает глаза и видит нависшего над ним широко улыбающегося Хосока. Чон продолжает расталкивать Мина; говорит, что они проспали целый час, и это просто непростительно. Юнги не слушает - он медленно трет заспанные глаза кулаками, борется с желанием дать Хосоку в нос и хмурится, когда видит, что на голове у Чона красуется его кепка. Мальчик резким движением срывает её с чужой головы и бурчит: - Разрешения надо спрашивать. - Не нуди, - отмахивается Чон. - Что ты хочешь поделать? Может, пойдем куда-нибудь? - Жарко же. - Пошли тогда домой. Можно к тебе. Покажешь мне заодно, что делаешь, раз говоришь, что это интереснее, чем быть на улице. Юнги всем своим видом старается показать, что для него это не проблема, и что его совершенно не потревожило такое предложение; на самом деле мальчик пытается судорожно вспомнить, где сейчас его родители. Мама обычно в это время встречается с подругами, а отец допоздна на работе - по идее дома никого не должно быть, и Мин молится, чтобы никто не вернулся раньше, чем Хосок пойдет обратно к себе. - Пошли, - флегматично говорит Юнги, вставая с травы и отряхивая шорты от земли. ~ - У тебя гораздо лучше, чем у меня, - восхищенно говорит Хосок, когда они заходят к Мину в комнату. Юнги складывает руки на груди и отворачивается от Хосока, пытаясь скрыть довольную улыбку. Несмотря на то, что ему приятно слышать, что кому-то доставляет удовольствие находиться в его комнате, самому мальчику она не очень нравится - в ней слишком тесно из-за фортепиано, которое папа не разрешил ставить в гостиной, а стены выкрашены темно-синей краской, хотя Мин долго упрашивал родителей сделать их белыми. Большое вечно открытое окно прикрывают тонкие светло-голубые занавески, которые тихо перешептываются при дуновении даже самого легкого ветерка. В комнате Юнги совсем нет игрушек - когда мальчику исполняется десять, отец приходит к нему с большим ящиком в руках, сваливает туда все, что было у Мина и говорит, что эти вещи ему уже не по возрасту. Тогда мальчик еще не умеет подавлять обиду - он бегает от одной вещи к другой, судорожно запихивает их себе под майку, прячет под одеяло и просит отца оставить хоть что-нибудь, но мужчина неумолимо вырывает игрушки из чужих трясущихся рук и повторяет, что нужно учиться взрослеть. Зато у Юнги большой книжный стеллаж, наполненный литературой самых противоположных жанров. Мальчик втайне очень гордится своей коллекцией, и не только потому, что это очень умный способ отделаться от назойливых вопросов взрослых - когда он сидит, уткнувшись носом в книжку, никто не смеет к нему приставать. Мина тошнит от лицемерия родителей - они с радостью принимают комплименты посторонних о том, что у них такой замечательный и спокойный сын, а потом ругают его за то, что он ничего не делает. Для Юнги его книги были чем-то большим - в них героям было позволено думать и мечтать; быть взрослыми в пятнадцать и детьми в сорок. В книгах было то, чего не было в реальности - в них было счастье. Сейчас, глядя на Хосока, Юнги от чего-то в голову приходит мысль о том, что мальчик не похож на реального человека - он улыбается, как протагонист сопливой идеалистической сказки, а расстраивается, как герой старой лирической драмы. Юнги смотрит на Хосока и вспоминает разные строки из книг, которые идеально описали бы чужое поведение. Мину кажется, что настоящие люди просто не могут чувствовать с такой же силой, как это описывают авторы произведений; Хосок с неподдельной радостью показывает на синяк на своей руке и говорит, что у Юнги стены такого же цвета, а затем долго смеется. На секунду Юнги задумывается, как живет Хосок, если его впечатлила такая относительно скромная комната, но тут же отгоняет эту мысль и произносит: - Так чем ты хочешь заняться? - Не знаю. Твой же дом, ты и решай. Юнги на секунду задумывается, перебирая в голове варианты, и в конце концов говорит: - Ты голодный? Хосок мгновенно краснеет и отрицательно мотает головой; Юнги подавляет смешок, потому что сейчас рот Хосока удивительно напоминает треугольник. - Ясно. Садись пока на кровать, не стой столбом. Я сейчас вернусь. Чужие слабые протесты теряются, когда Юнги выходит из комнаты и закрывает за собой дверь. В холодильнике удивительно пусто, и Мин, недовольно скривившись, достает две бутылки лимонада и пачку печенья. Мальчик скептически оглядывает еду, но решает, что и это должно сойти. Когда он возвращается к себе в комнату, то видит, что Хосок по-прежнему неловко стоит на том же самом месте и переступает с ноги на ногу. Юнги бросает еду на кровать, берет со стола ноутбук и плюхается на кровать; Чон все еще не двигается с места. - Да садись ты уже, - Мин закатывает глаза и пару раз хлопает ладонью по свободному месту рядом с собой. - Мы можем посмотреть что-нибудь. Хосок опускается слишком близко, и Юнги чувствует чужое тепло; к удивлению мальчика, за этим не следует привычного раздражения. Лицо Хосока по-прежнему пугающе красное. Мальчик выглядит смущенно, некомфортно и слегка испуганно - Мин цокает языком и протягивает ему холодный лимонад. - Успокойся. Хосок вертит бутылку в руках и бубнит: - Твои родители убьют меня, если я что-то сломаю. Юнги знает, что в этих словах есть по крайней мере толика правды, но лишь отмахивается. - Никто тебя не убьет. И почему ты вообще предложил пойти ко мне, если так боялся? - Ты не очень любишь быть на улице, - просто отвечает Хосок, откручивая крышку. Юнги не знает, что чувствует; он мотает головой, сжимает зубы и открывает компьютер. - Мы можем посмотреть «Гарри Поттера», если хочешь, - говорит он, набирая названия фильма в браузерной строке. - Да, - энергично отвечает Хосок. - Да, давай! Я видел первый фильм пять раз. - Если ты видел его пять раз, то какой смысл смотреть? - Нет, ты не понял. Я хочу посмотреть в шестой. Юнги недоверчиво заглядывает Чону в глаза, но тот лишь в предвкушении стучит пальцами по коленкам и ерзает на месте. - Ладно, - бросает Юнги. - Ладно, посмотришь его в шестой раз. Только не ной, если станет скучно. Уже через пару минут после начала фильма Юнги понимает, что за Хосоком наблюдать гораздо интереснее, чем за тем, что происходит на экране. Мальчик знает фильм пугающе хорошо - он без устали говорит каждую реплику в унисон с персонажем, попутно делая ремарки и обращая внимание на те нюансы, которые Мин до этого никогда не замечал. Хосок пару раз случайно заезжает Юнги по лицу, когда особенно размашисто водит руками в воздухе, имитируя заклинания; Чон начинает причитать и извиняться, а Мин пропускает чужое виноватое бормотание мимо ушей и позволяет себе рассмеяться. Они увлеченно спорят из-за любимых персонажей - Хосок уверяет, что никого лучше Рона Уизли в фильме нет, а Юнги настаивает, что Драко Малфой гораздо круче хотя бы потому, что у него платиновые волосы. Мальчики приходят к выводу, что оба бы учились на разных факультетах - исключительно ради практичности, потому что тогда бы у них был доступ сразу в две гостиные. Два часа проходят слишком быстро, и Юнги кажется, что раньше он просто пялился на движущиеся картинки, а сейчас впервые по-настоящему смотрел кино; у Мина от смеха болит живот, а Хосок усыпан крошками от печенья. Юнги хочется включить следующую часть и посмотреть хотя бы половину фильма, пока родители не вернулись, но Хосок перехватывает его запястье и указывает на фортепиано. - Раз уж ты взялся показывать мне, из-за чего торчишь дома целыми днями, может, сыграешь что-нибудь? Улыбка Юнги мгновенно падает, и Хосок пугается. Он начинает тараторить извинения и говорит, что если Мин не хочет, то может не играть, что он просто предложил и что ему совсем не обязательно это делать, но Юнги его перебивает: - Ты правда хочешь послушать? Хосок уверенно кивает. Юнги неуклюже слезает с кровати и медленно подходит к инструменту. Он осторожно садится за стул, поднимает крышку и заносит пальцы над клавиатурой, готовясь начать играть, но замирает. Мальчик оборачивается и через плечо смотрит на Хосока, который явно старается сохранять спокойствие; получается у него это из рук вон плохо. Чон вцепляется пальцами в одеяло и слабо раскачивается из стороны в сторону. Его глаза горят от нетерпения, а брови высоко вздернуты. Юнги снова упирается взглядом в белоснежную клавиатуру и хмурится. Последний раз, когда он играл что-то, что написал сам, его унизили сильнее, чем если бы дали пощечину. Мальчик пообещал себе, что никто больше никогда не услышит ни ноты, но что-то в Хосоке заставляет его выкинуть заученные ноты из головы и заиграть совсем другую мелодию. В голову приходит мысль о запрете отца, но первые же ноты уносят ее за собой. Юнги играет настолько хорошо, насколько может играть тринадцатилетний мальчик - его кисти недостаточно расслаблены, а пальцы не всегда правильно сгибаются, но музыка все равно льется чистым ручьем, и он забывает про технические тонкости. Его песня на первый взгляд незамысловатая и не очень длинная, искренняя и по-детски наивная. Она похожа на слезы ребенка, который впервые разбивает коленки, и на смех малыша, который наконец-то получает игрушку, которую давно хотел. Но в ней было и что-то горько-серьёзное - подобно той книге, которую сейчас читают мальчики; слишком зрелая агрессивная злоба на отсутсвие возможности делать собственный выбор. Когда Юнги заканчивает, то с опаской оглядывается на Хосока, ожидая увидеть на его лице насмешливую улыбку или разочарование. Но Чон сидит, нехарактерно спокойный, и пораженно хлопает глазами. - Это кто написал? - спрашивает он. - Я, - выпаливает Юнги. Хосок начинает моргать еще сильнее, будто что-то попало ему в глаз. - Здорово, - после короткой паузы говорит он, и Мин чувствует, как в горле встает комок. Мальчик быстро отворачивается обратно к клавиатуре и захлопывает крышку. - Хосок? - осторожно спрашивает он. - Что? - Ты можешь мне кое-что пообещать? - Конечно. - Сначала дослушай, что я хочу попросить, идиот, - Чон молчит, и Юнги продолжает. - Ты можешь мне пообещать, что мы завтра увидимся? - сглатывая, он добавляет: - Пожалуйста. - Конечно! - мгновенно выпаливает Хосок. Юнги не нужно оборачиваться, чтобы понять, что его друг солнечно улыбается.