youth

В ящике с носками Юнги прячет полупустой пакет с таблетками. У Юнги нет сил выкинуть, но нет никакого желания принимать больше. Осталось три таблетки, несмотря на то, что прошло уже больше месяца с того момента, как Мин взял их у Джин Хо. На одну короткую секунду наркотики кажутся выходом. Простым, незамысловатым способом красиво уйти из жизни, перед этим хорошенько поиздевавшись над своим сознанием. Когда Юнги принимает первую таблетку, по совету Джин Хо не запивая ее алкоголем, Мин понимает, что в этом нет красоты. Это уродливо и жалко - для людей, которые не в силах уничтожить себя более нетривиальным способом. Джин Хо чуть позже, в сообщении, объясняет Юнги, что дала ему что-то вроде транквилизатора. Он не спрашивает названия, она не говорит; просто обещает, что это поможет уснуть. Таблетки должны заморозить нервную систему, стать лучшим помощником в том, чтобы избавиться от боли и скуки. Мин должен почувствовать, как его перестает заботить все, происходящее вокруг, как рвется связь с реальностью. Юнги «улетает» с половины одной таблетки. Джин Хо предупреждает, что ему лучше просто лечь на кровать, закрыться на ключ и не выходить из комнаты - тем более не высовываться на улицу. Пока мозг Юнги в состоянии связывать мысли в единую цепочку, то он понимает, почему. Время вокруг буквально останавливается - Мину кажется, что он видит, как трепещет, мучительно медленно проплывая мимо, воздух. Постепенно парень полностью перестает воспринимать окружение - мыслительные процессы затормаживаются так же, как и весь мир вокруг Юнги; каждое движение, которое он делает, дается ему без труда, но происходит словно в замедленной съемке. Юнги не знает, сколько времени так лежит, потому что время перестает существовать - есть только тишина и его собственное беззвучное дыхание. Мин не хочет галлюцинаций, и Джин Хо не врет, когда обещает, что их не будет; есть состояние, которое нельзя назвать даже сном. Иногда резкими ударами по Юнги бьют то голод, то жажда, но они не выводят его из того, что можно с натяжкой окрестить трансом - он лежит, не испытывая никакого желания пошевелиться, и позволяет наркотику взять верх. Это та темнота, которой он хотел. Это то ощущение, которого он добивался - даже его организм, устав, наконец, бороться, просто сдается во власть препарата. Когда Юнги просыпается, то понимает, что это не то, чего он хочет. Странным оказывается, что та вещь, что так манит людей, чувствующих что-то схожее с Юнги, так резко отталкивает самого парня. Их привлекают полное отсутствие каких-либо мыслей, искусственная эйфория, гиперактивность, апатия; одни закидываются, чтобы обострить восприятие мира, другие - отчаянно желают его притупить. Юнги казалось, что он относится к тем, кому нужно принять наркотики, чтобы забыться. Джин Хо как-то предлагает дать ему что-то, как она это называет, «повеселее», что заставит его проснуться. Юнги отказывается. У Юнги много зависимостей - сигареты, алкоголь, апатия, жалость и ненависть к себе, Хосок. Ему не кажется чем-то страшным прибавить к этому еще одну; отказывать себе в наркотиках не из-за чего. Когда эффект от таблеток окончательно исчезает, Юнги приходит к одному простому выводу - он не хочет жить, но он хочет думать. Ему не нужно становиться зависимым от наркотиков - он уже зависим от своих мыслей. Тех назойливых червей, что так жадно вгрызаются в его мозг - только они поддерживают в нем жизнь. Только они заставляют думать, они заставляют его голову нестерпимо раскалываться - они напоминают, что он здесь, что он жив и, заглушив их, Юнги понимает, что скучает. Скучает по тому, от чего так сильно хотел избавиться - скучает по боли, скучает по крикам, скучает по нервной дрожи в руках. Юнги вспоминает реку, в которую чуть не спрыгнул, и слышит ее крик. Он слышит, как она просит убираться - как она кричит о том, что в ее водах утонуло слишком много людей, и что она не примет Юнги. Она вытолкнет его на поверхность, а волны выбросят его на берег, заставив сделать глоток ненавистного воздуха; живительного воздуха. Юнги не хочет переставать слышать этот крик. Жизнь полна боли, и Юнги отказывается от нее отрекаться. Он вдруг хочет жить, продолжая думать о смерти. Хочет продолжать медленно уничтожать себя - курить, туша сигареты об руки, пить, выблевывая алкоголь на землю; он хочет болеть своим несчастьем, он не готов от него отказаться, но он готов жить. Выпивая целую таблетку, закрывая глаза и проваливаясь в густую ночь, наполненную медлительными стонами и липкой испариной, Юнги понимает, что хочет жить. Пусть жизнь уродлива, некрасива и не стоит того, чего она просит - Юнги хочет ее чувствовать. Наркотики лишают этой роскоши; они - экстрим, либо срубающий нервную систему на корню, либо взращивающий фальшивую радость. Это искусственно; это та ложь, которую парень так ненавидит. Он этого не хочет - он хочет то, что он чувствовал, назад. Хочет всего сразу - собственного острого, искреннего несчастья, и хочет чужого яркого, искреннего смеха. Юнги часто слышит про то, что многие великие творческие люди - поэты, писатели, композиторы, художники - были законченными наркоманами. Что их души, словно губки, впитывали дым от костра каждой горящей души, и лишь наркотики помогали им не сойти с ума. Юнги думает, что на этой планете каждый - сумасшедший, и что оправдывать кого-то тем, что у него «тонкая душа», глупо. Все уязвимы, все болеют собственным несчастьем; закинувшись таблеткой, Юнги понимает, что это обычное жульничество. Жульничество - глупое, несколько смешное слово, но это именно оно - это трусливый способ справиться со своими проблемами. Юнги часто слышит про то, что многие великие творческие люди - поэты, писатели, композиторы, художники - сотворили свои лучшие работы под влиянием наркотиков. Что это помогало усыпить им боль и разбудить вдохновение. Юнги думает, что творчество должно быть другим. Что оно должно отражать реальность - пусть субъективную, но реальность, ту, которую проживает человек, не пачкая ее той ложью, что приносят наркотики. Издалека глядя на наркоманов, Юнги даже находит в их беспросветном отчаянии что-то поэтичное. Приняв таблетку и беспристрастно посмотрев в глаза Джин Хо, Юнги больше не видит в этом ничего привлекательного. Как-то Юнги встречается с девушкой и просто спрашивает у нее зачем. Чаще всего самые элементарные вопросы вгоняют в ступор, и Джин Хо на несколько минут теряется - она чешет руки и глупо смотрит перед собой, то открывая, то закрывая рот. Потом она улыбается и начинает говорить. Долго говорить об одном и том же - часто ее фразы повторяются, она то и дело произносит то, что сказала всего минуту назад, но Юнги ее не перебивает. Он внимательно слушает и понимает, почему ему показалось, что у него и Джин Хо есть что-то общее; она не хочет жить. Но она, в отличие от Юнги, пуста - она ничего не чувствует, словно ее сердце обкололи анестезией. Она заставляет себя чувствовать - то радость, то печаль - то, на что сама она просто не способна. Джин Хо смеется, но умирает; Юнги плачет, но живет. Когда Мин спрашивает, зачем девушка начала встречаться с Хосоком и любит ли она его, то она отвечает, что энергия Хосока - такой же наркотик, как и все остальные, и Юнги соглашается. Кто-то может назвать Юнги трусом за то, что он не заходит в этот мир дальше. Юнги считает, что это - один из тех немногих случаев, когда он проявляет смелость. За этим осознанием не приходит самодовольных чувств гордости или превосходства над другими; лишь благодарность. То, что должно было помочь забыться, помогает вспомнить. Джин Хо? Чего? Спасибо. Что, еще хочешь? Долго же ты их растягивал. Я бесплатно могу поде... Нет. Нет, не надо. Но Джин Хо? М? Спасибо. ~ Юнги заходит в магазин, в котором покупал краску для волос. За кассой, к его облегчению, стоит та же девушка, что и несколько месяцев назад. - Привет! - здоровается она, и Юнги слабо улыбается в ответ. - Можно мне ту же краску, что и в прошлый раз, пожалуйста? И вы продаете баллончики с краской? Такой, не для волос. - Какой ты вежливый вдруг, - усмехается девушка, поворачиваясь к Мину спиной и начиная рыскать по стеллажу. - И нет, извини, не продаем. Но возьми на столе визитку. Юнги внимательно разглядывает продавщицу - ее пирсинг, волосы, татуировки, выглядывающие из-под закатанных рукавов. Прежде чем парень успевает себя остановить, вопрос вырывается у него из уст. - Зачем? - Что «зачем»? - удивленно спрашивает она, оборачиваясь. - Зачем ты покрасила волосы? - Красивый же цвет, - просто отвечает она, слегка наклоняя голову набок. Юнги хмурится и снова спрашивает: - А татуировки? У них есть какое-то значение? Она смеется и отвечает: - Я что тебе, в банде, чтобы у меня татуировки что-то значили? Нет. Просто рисунок красивый. Смотри, - она закатывает рукав еще выше и показывает Юнги большую татуировку - герой какого-то глупого мультика, названия которого Юнги не может вспомнить, надевает на голову второго персонажа цветочный венок. - Друг эскиз нарисовал. Мило, да? - Но разве... - Слушай, отличник, - устало бросает девушка, снова отворачиваясь от Юнги. - Не все в жизни так сложно. Не у всего есть скрытый смысл. Ты можешь делать что-то просто так. Не все должно что-то значить. Мне захотелось набить рисунок - я набила. Расслабься и крась волосы в зеленый. Как тебя зовут? - Мин Юнги. - Расслабься и крась волосы в зеленый, Мин Юнги. ~ Юнги сидит у себя в комнате и силой сжимает в потных ладонях телефон. Его руки слабо трясутся, а дышать из-за бешено стучащего сердца в каждой секундой становится все сложнее, но Юнги заставляет себя набрать чужой номер. Намджун, приходи. Я не уверен, что... Намджун, пожалуйста. Приходи. Я буду минут через двадцать. Намджун стоит в комнате у Юнги ровно через двадцать минут после их разговора. Они оба молчат - Юнги не знает, что сказать, а Намджун ждет, пока Мин заговорит первым. Юнги не знает, что сказать, но знает, зачем позвал Намджуна. Музыка. Ему нужно услышать музыку - ту, что он написал - нужно услышать ее со стороны. Юнги не нравится звук его собственного голоса - он хриплый, слегка севший и немного прокуренный; Юнги ненавидит слушать себя. Но он продолжает записывать треки самостоятельно - отчасти желая завершить начатое, отчасти просто потому что это помогает отвлечься. Это единственный способ говорить - начитывать в одинокий микрофон тексты, прятать записанные песни в папку на компьютере и надеется на то, что однажды кто-нибудь их услышит; кто-нибудь поймет. Юнги не хочет отдачи и, как он сказал своему преподавателю по фортепиано, не хочет совершенствоваться. Он не хочет превращать свои чувства в чистый, отточенный продукт, готовый к массовому потреблению - он хочет, чтобы в его мелодиях иногда были ноты невпопад, а строки стихов не всегда рифмовались. Он хочет искренности - любительской искренности, не зараженной техникой. А еще Юнги нужно понять, что будет, если кто-то другой прочитает его тексты. Будет ли другой человек понимать, где ставить ударение, где говорить тише, а где - громче. Будет ли понятно, что он хочет сказать, если объяснять будет кто-то другой, будет ли слышен его собственный голос, если говорит кто-то другой. Парни еще несколько минут стоят, погруженные в тяжелое молчание, пока Юнги не ломает его. - Ты можешь мне кое с чем помочь? - Смотря с чем, - Намджун пожимает плечами и складывает руки на груди. - Что тебе нужно? Юнги кивает в сторону фортепиано и говорит: - Я буду играть. Ты будешь петь. - Петь? - удивленно спрашивает Намджун. - Я же не умею. Позови Чимина или Ку... ладно, нет. У Сокджина хороший голос. Позови его, а я-то тут причем? - Я не прошу от тебя оперного исполнения. Тебе даже петь практически не придется, читать в основном. - Юнги, я... - Пожалуйста. - Хорошо, - устало говорит Намджун. - Ладно, хорошо. Давай сюда свой текст. Юнги спешно протягивает Киму заготовленный листок, и тот быстро пробегается глазами по строчкам стихов. - Ну как? - безэмоционально спрашивает Юнги, стараясь скрыть свою нервозность. - Пойдет? Чуть помедлив, Намджун произносит: - Это страшно, Юнги. Это очень красиво, но страшно. - Ты согласен? Это всего одна песня, и... - Да. Да, давай. Юнги быстро садится за инструмент, поднимает крышку и смотрит на Намджуна. - Начинай, когда... - Я пойму. И Намджун понимает. Юнги играет, и впервые за долгое время ему снова кажется, что его слушают. Намджун вступает тогда, когда нужно, и свои собственные слова Юнги кажутся совсем другими. У Кима агрессивная манера подачи - агрессивнее, чем у самого Юнги - и Мин чувствует, что для Намджуна текст совсем другой. Они оба произносят одни и те же строки, но Юнги слышит два совершенно разных произведения - одинаково красивых, но совершенно разных. Юнги не хватает звуков. Он хочет, чтобы в этот момент звучало что-то, кроме фортепиано, но вскоре это ощущение пропадает. Оно растворяется в голосе Намджуна - низком, жестком, но приятном. Он поет слова Юнги; он поет о чем-то своем. Юнги понимает, что играет точно так же, как делает это обычно, но чувствует совершенно другое. Словно это не его пальцы сейчас бегают по клавиатуре, словно он сейчас не сидит на стуле - он стоит где-то в стороне, и музыка опускается на него, как мягкий снегопад. Когда они заканчивают, то в комнате становится слишком тихо; болезненно тихо. Намджун прокашливается и говорит: - Нормально? - Да, - отрешенно бормочет Юнги. - Да, нормально. - Может еще одну попробуем? - А ты... - Нет. Ты. Спой ты, - твердо говорит Ким. - Намджун, - неуверенно отвечает Юнги. - Я не... - Давай. Юнги на секунду смотрит в глаза Намджуна, который то и дело переводит взгляд с фортепиано на руки Мина, и начинает играть ту же песню. Юнги, закрыв глаза, начинает говорить на единственном языке, который знает. ~ Юнги медленно идет в сторону своего дома, засунув замерзшие ладони в рукава куртки. Середина зимы - любимая пора Юнги. Землю спрятал толстый слой снега, который не начнет таять по крайней мере еще месяц; Юнги привычным движением ноги сбивает с бордюра снежную насыпь и продолжает идти. Юнги холодно, и он чувствует, как начинает простывать - холодный порывистый ветер с силой бьет ему по открытому горлу, а уши начинают болеть. В голове у Юнги проносится давно забытая мысль о том, что нужно выпить лекарства и горячий чай. На плечи Юнги сильно давит тяжелый рюкзак; Мин слышит, как банки с краской то и дело ударяются друг о друга. Юнги не совсем знает, что именно хочет с ними сделать. Сначала ему хочется пойти в школу и разгромить там все - сломать ненавистные парты, исписать стены словами, которые обычно не приветствуются в стенах учебных заведений, исцарапать меловые доски. Затем Юнги осознает, что ни за что не позволит себе этого сделать из уважения к одному-единственному человеку - его учительнице. Юнги не пугают последствия, с которыми ему придется встретиться; его пугает то, что свалится на женщину из-за его выходки. Поэтому Юнги понимает, куда ему нужно пойти. Ему нужно на стройку - на заброшенную стройку, куда он не раз забирался с Хосоком, когда они были детьми. Там нужен погром - стены, от которых часто отражался смех, должны быть изуродованны; место, где он ненадолго обретал свое детство - забыто. Сам Хосок должен быть забыт, как и все чувства, что он вызывает. Оставлен там, на мосту - мысли о Чоне должны умереть, а Юнги должен продолжать жить. Когда Юнги решает, что это - правильный выход, то ему становится невыносимо тошно. Он хочет вернуть все назад - то, когда они держались за руки и разбивали колени, когда не было разговоров о будущем; когда была совсем другая любовь. Чистая, детская, дружеская любовь, не зараженная ненужными чувствами и общественными ожиданиями. Но Юнги знает, что это невозможно, что даже если он очень сильно постарается, Хосок его не простит. Не простит за все - за молчание, панические атаки, срывы, отрешенность - Хосок устал, ему не до этого; скоро Джин Хо станет новой проблемой, и Юнги проще просто уйти. Мин боится того, что Хосок будет винить себя во всем. Он не сделал ничего плохого - его проблема лишь в его доброте. К его свету тянутся несчастные, сломанные, пустые люди; Юнги больше не хочется его опустошать. Юнги продолжает идти вниз по улице, когда его телефон начинает звонить. Помедлив пару секунд, Мин все же отвечает. Ты дома? - спрашивает Тэхен. Нет. А куда идешь? Какая тебе разница? Я у твоего дома. Тащись сюда, иначе я умру от холода. Тэ, уходи оттуда, - со смешком говорит Юнги, слыша, как стучат чужие зубы. Нет, - тянет Ким. - Нет, я стою тут уже десять минут, твой цербер не пускает меня на порог, и я слишком замерз, чтобы идти куда-то. Так что тащись домой, иначе я умру и буду преследовать тебя всю твою оставшуюся жизнь. Стой, цербер? Горничная. Встала горой и отказывается пошевелиться. Надо будет попросить отца дать ей прибавку. Придурок, - фыркает Тэхен. - Так ты скоро? Продержись еще пять минут. Юнги вешает трубку, покупает в уличном ларьке чай для Тэхена и ускоряет шаг. Тэхен, как и говорил, стоит у порога дома Юнги. Его лицо сильно покраснело от холода, а в волосах запутались снежинки; Юнги протягивает Тэхену стакан с горячим чаем и усмехается. - Тебе вызвать такси? - Что? - непонимающе говорит Тэхен, грея замерзшие руки о бумажный стаканчик. - Нет, я тут простоял черт знает сколько не просто так. Куда ты собрался? - Никуда. Тэхен многозначительно смотрит на тяжелый рюкзак у Юнги за спиной и произносит: - Я же вижу, что ты куда-то идешь. - У тебя что под курткой? - А? - непонимающе спрашивает Тэхен. - Под курткой, спрашиваю, что? Кофта с капюшоном? - Да, - неуверенно говорит Ким. - Да, с капюшоном. А что? Юнги поднимает взгляд в вечернее зимнее небо и, поежившись, говорит: - Уже стемнело, конечно, но он может тебе пригодиться. ~ - Ты знаешь, что технически это проникновение на частную собственность? - спрашивает Тэхен, когда они перепрыгивают через высокую ограду, которую недавно установили вокруг стройки. - А еще тут должны ходить смотрители. Ты слышал, что они все-таки собираются здесь все сносить? - Сейчас слишком поздно, чтобы здесь кто-то был, - отмахивается Юнги. - А это, технически, вандализм, - усмехается Тэхен, когда Юнги достает из рюкзака баллончик с краской. Мин берет в руки еще одну банку и кидает ею в Тэхена. - Замолчи и помогай мне, раз увязался. Внутри недостроенного здания холодно так же, как и на улице. Юнги и Хосок редко приходили сюда зимой - забираться наверх слишком тяжело из-за льда и тяжелых курток, а на первых этажах делать нечего. Сейчас Юнги знает, что он хочет делать. Парень трясет баллончиком, снимает с него крышку и начинает распылять краску. - Что рисовать будешь? - говорит Тэхен, повторяя действия Юнги. - Не знаю, - честно отвечает он. - Что в голову придет. Юнги не умеет рисовать, но сейчас это не имеет никакого значения - он размашистыми движениями наносит на стены то, что приходит ему в голову, не задумываясь над тем, что именно получается. Тэхен продолжает что-то говорить, и Юнги, вставив наушник в одно ухо, не слишком усердно прислушивается к чужой болтовне. Тэхен, в отличие от Юнги, рисовать умеет - он выводит на стене какую-то картинку, и в темноте Мин не слишком отчетливо видит ее очертания. Юнги слушает голос Тэхена, но слышит голос Хосока. Его детский, еще не сломавшийся голос - громкий, настойчиво пробивающийся сквозь общий тихий галдеж. Юнги смотрит на Тэхена, но видит Хосока. Его расправленные плечи, спутанные волосы и яркие, смеющиеся глаза - светлые, настойчиво пробивающиеся сквозь темноту. Юнги роняет баллончик с краской на пол и подходит к большой бетонной перекладине. Однажды Юнги и Хосок решили заехать в здание на велосипедах - Хосок, не удержав равновесия, врезался в столб, сильно ободрав о него колено. Юнги помнит ту панику, что почувствовал, когда увидел чужую кровь; Хосок громко смеялся, сбивчиво бормоча что-то о собственной неловкости, и периодически шипел от боли. Тогда Юнги достал бинты, что стал носить с собой после самой первой встречи с Хосоком, и неаккуратно перевязал чужое колено. Хосок нес какой-то бред о том, что из-за этого может не остаться шрама, а потом, когда боль унялась, долго благодарил и извинялся. Юнги стоит напротив перекладины, слегка наклонив голову набок, и сжимает ладони в кулаки. Мин перестает слышать чужой голос и музыку, бьющую по уху; он широко отводит руку за спину и со всей силы ударяет по холодному столбу. Юнги чувствует, как рвется его кожа, как горячая кровь начинает стекать по костяшкам пальцев, но продолжает наносить удар за ударом, с каждым разом впечатывая кулак в шершавую поверхность все сильнее. Он ждет слабости, но она не приходит - Юнги чувствует прилив освобождающей ярости и вкладывает ее всю в новые удары. Ногти больно впиваются в ладони, а разбитые костяшки теряются в крови, стекающей вниз по пальцам; если бы Юнги мог видеть, то заметил бы, как красные капли летят на его лицо и одежду. Тэхен резко сжимает Юнги со спины; Мин начинает вырываться, удивляясь тому, откуда у него столько сил. Но Тэхен продолжает сдерживать его - Юнги пинается, пытается освободиться, но Ким не дает ему, и вдруг Юнги слышит, как Тэхен кричит ему прямо ухо: - Хватит, ты, истерик сраный! Перестань орать! - Юнги закрывает рот и только сейчас понимает, что все это время кричал; он не может вспомнить звука своего голоса, но чувствует, как сильно саднит в горле. - Бери рюкзак и беги! Юнги тупо стоит на месте, чувствуя, как ярость начинают затмевать усталость и боль. Тэхен, быстро схватив их рюкзаки и взяв Юнги за руку, начинает бежать. Краем глаза Юнги замечает свет фонаря, слышит, как чей-то низкий голос требует выйти на улицу; Мин, зажмурившись, заставляет себя бежать. Он бежит вслед за Тэхеном, чувствуя, как их рукопожатие становится влажным от пота и крови. Друзья бегут, накинув капюшоны на лица; Юнги думает, что стройка давно осталась позади, но они продолжают бежать. Их ноги тонут в сугробах, а Юнги пару раз поскальзывается на заледеневшей дороге, но Тэхен продолжает тянуть его вперед, за собой, и Юнги кажется, что он слышит, как бешено бьются их сердца. Тэхен и Юнги падают на землю в каком-то переулке; Юнги ошарашенно смотрит на свои разбитые трясущиеся руки и не может сжать ладони в кулаки. Парень переводит взгляд на Тэхена - тот сидит, опустив голову на грудь и, закрыв глаза, тяжело дышит. Юнги холодно - джинсы мгновенно промокают от снега, а снегопад, опускающийся на лицо, раздражает покрасневшие щеки. Постепенно паника унимается, и Юнги понимает, что здесь спокойно - что только их с Тэхеном дыхание сбивчиво; что мягкий свет фонарей, освещающих переулок, убаюкивает город. - Помоги мне, Тэхен, - выдыхает Юнги, не замечая слез, скатывающихся по щекам. - Что? - шумно дыша, спрашивает он. Юнги неуклюже пододвигается ближе к другу, кладет голову ему на плечо и, проглатывая слезы, судорожно шепчет: - Пожалуйста, Тэхен. Пожалуйста, помоги мне, сделай хоть что-нибудь, Тэ, пожалуйста, помоги мне... - Мы ждали, когда ты попросишь, - тихо отвечает Тэхен, обнимая Юнги за плечи.