Орды Подземья: Пером и лютней

Заслышав шаги Валена, Дикин как можно выше вскинул подбородок и отвернулся к стене. Сопеть он принялся так шумно, что даже немножко задохнулся, но уж очень хотелось продемонстрировать козлюке свое тщательно сдерживаемое презрение. – Эй, малек? – неуверенно позвал Вален. Дикин не пошевелился и засопел еще громче и еще презрительней, рискуя не услышать дальнейших извинений. Мук совести Валена хватило ненадолго. – Хорош дурака валять. Дикин почувствовал ручищу на своем загривке, но в последний момент козлюка передумал его хватать и просто обошел кругом. Дикин немедленно развернулся в другую сторону. – Да, я был не прав. Очень не прав. Прошу прощения. Ты это ведь хочешь услышать, малек? – Козлюка выплевывал слова так, словно они жгли ему рот. Дикин подумал. – Не-а. И скрестил на груди лапы, потому как это был куда более удобный способ показать свою неприступность и оскорбленное достоинство. – И что же тебе угодно? – Чтобы Вален раскаялся. Козлюка что-то пробормотал себе под нос; Дикин вроде бы разобрал слово «началось». – Что, я каюсь недостаточно? – Дикину не кажется, что Вален чувствует себя виноватым. Наоборот, он обижается на Дикина за то, что тот обиделся. – Я чувствую себя виноватым, – процедил тифлинг сквозь зубы. – Просто я знал, что будет все это! Ты попытаешься меня заболтать, я забуду, что хотел сказать, и… – И Вален почувствует себя свиньей. А ему этого не хочется. Козлюка молчал так долго, что Дикин успел решить, что слова «свинья» он не знает. Оказалось, что наоборот. – Слушай, малек, с тобой всегда так трудно или только я тебе настолько не нравлюсь? Дикин так удивился, что даже оглянулся. Вален стоял, весь оскорбленный в лучших чувствах, тоже скрестив на груди руки, и бард с сожалением понял, что путь его вразумления предстоит долгий. – Ммм, а разве Вален не должен говорить сейчас о Дикине и его чувствах, если хочет испросить его прощения? Почему Вален говорит только о том, как чувствует себя сам? Жаль, лицо Валена было слишком высоко, и Дикин не мог рассмотреть, какая гамма чувств на нем отражается, но его недоверчивый хмык оборвался с обнадеживающей быстротой. – Это госпожа Феос доверчивая и плохо разбирается в людях, – добавив в голос необходимой суровости, окончательно припечатал козлюку Дикин. – А Дикин столько книг прочел, что стал очень опытным и читает в душах. Вален сел на корточки, опустил голову так, чтобы их с Дикином глаза оказались вровень. Взгляд теперь у него был очень задумчивый. – Ну хорошо, – сказал тифлинг. – Если ты уж такой чтец в душах, малек, то видишь, что на моей написано, что я вовсе не хотел бы тебя убить, и очень бы жалел потом, если бы это сделал? Тогда. Ну и сейчас. Вообще. Дикин внимательно изучил его глаза. Они теперь были нормальные, синие, без всякой красноты, и даже зрачки сейчас не напоминали козлиные. Не сразу, чтобы не терять достоинства, кобольд кивнул. – Дикин думает, что да. – Может, на этом и остановимся? В голосе Валена прозвучала такая надежда, что Дикин поддался. Но всю лапу для пожатия не протянул – так, два пальца, чтобы козлюка не расслаблялся. Вообще, Дикину нравилось быть милым и доброжелательным, но в том, чтобы быть гордым и неуступчивым, тоже что-то было.

* * *

Дикин ойкнул, когда острые холодные зубчики шестеренки скользнули аккурат между выступами его костяного гребня, пригнулся – и встретился лбом с ужасно твердым металлом. Он так и не понял, что загудело сильнее: колокол или его собственный череп. – Дикин? – взволнованно позвала сверху госпожа Феос. – Все под контролем, босс! – заверил бард, потирая лапой лоб. – И под очень низкими сводами. Даже Дикину не очень удобно тут лазить. – Мы можем просто разломать весь этот хлам, – предложил Вален. – Пока мы не знаем, на головы кому он упадет, я бы предпочла ничего тут не трогать, – возразила босс. Вален пока старался быть паинькой, поэтому спорить не стал. Но из-за того, что они постоянно искали обходные пути там, где Дикин пролезал напрямик, двигались они ужасно медленно, и дожидаться их было ужасно скучно. Поэтому Дикин еще раз приложился лбом к прохладному чугуну – теперь сознательно, чтобы остудить вскочившую шишку, – и полез дальше, разведывать новые лазы. Они ползали внутри огромной музыкальной шкатулки, сломанной и ужасно запущенной. Металл потускнел, покрылся жирной пленкой из грязи и смазки там, где она еще оставалась. Пружинки и молоточки торчали из пылевых барханов, словно кости давно истлевшего музыкального зверя, а тушки небольших, в Дикинов кулак, пауков рассыпались в прах при одном прикосновении. Дикин даже гадать не хотел, как давно они сдохли здесь от тоски и бескормицы. Однажды, правда, Дикин наступил на дуэргарские кости и ужасно перепугался, прежде чем рассмотрел, что у скелета сломана шея: похоже, бедняга неудачно упал с высоты. Но теперь и Дикин старался почаще смотреть себе под ноги… когда ему не надоедало набивать шишки. Лапа Дикина поехала на предательской жирной полосе, он ойкнул, еле успел схватиться за пружину – и повис, подрагивая вместе с ней, над бездной. Бездной големов. Даже если у Дикина от страха двоилось в глазах, их все равно было не меньше сотни. Они выстроились друг напротив друга в разных концах громадного зала, точно фигурки на шахматной доске, и даже внешне их напоминали. С одного края – сверкающие металлические гиганты, квадратные, круглоголовые, с другого – угловатые големы плоти, собранные из кусков чудовищ, все в шипах и наростах. И ладно бы они просто стояли – они все изображали что-то. Упирали руки в боки, заламывали, протягивали, грозили кулаком противоположной стороне… Дикин вдруг сообразил, что это ему напоминает: театр. Только непонятно, обычный или боевых действий. Два голема из противоположных концов вышли навстречу друг другу и встретились посередине зала, прямо под Дикином. К счастью, никому из них не пришло в голову посмотреть наверх, а звяканье пружины заглушили звуки самих големов. Голем плоти застыл, вытянув вперед лапищу руку с вытянутым указующим когтем, а серебряный голем со звоном скрестил на груди руки. – Мятежники! Бессовестные твари! – проскрежетал голем плоти. – Кто дал вам право попирать закон, веками освященный? Признайте заблуждения свои и пред Агхаазом смиренно повинитесь! Его противник не двинулся с места. – Уж сотый раз ведем мы этот разговор и не дадим вам нового ответа. Никогда! Нам тирания Агхааза ненавистна. Ему служить извольте, коль хотите, но разве не на то Создатель дал нам волю, чувства, разум, чтоб решать могли свою судьбу мы сами? – Бесценный жизни дар растратил он на вас, чтоб вы хвалы за это возносили, почитая наместника законного, владыку Агхааза! Тогда, быть может, прощения Создателя добьемся и удостоимся его мы возвращенья! Дикин моргнул, отчаянно жалея, что нельзя отпустить хотя бы одну руку и прочистить ухо. Големы правда так разговаривали? Серебряный голем вздохнул – точнее, прогудел. – Не могу сказать, что мне хоть сколько это интересно. Пять веков прошло. Сколько можно ждать, в подвалах этих жалких прозябая и покрываясь пылью? Здесь больше пищи нет уму и сердцу, и места – телу. – Обязаны мы ждать! На этом самом месте поклялись мы и клятвы той великой нарушать не вправе! – Отдайте нам энергии источник. Что вам с него? А мы уйдем искать свою судьбу, и некого вам будет обвинять в смущении рассудков молодежи. – Могу лишь вернуть ответ вам дерзкий: никогда! Голем плоти выпрямился во весь свой немалый рост, кожистые крылья за его спиной затрепетали. Теперь он не просто указывал на противника одним когтем, а всей пятерней нацелился ему в лицо… и тут пружина под Дикином трынькнула и прогнулась еще сильнее. Упасть он не упал, но повис аккурат между спорщиками. С одной стороны на него уставились два сверкающих хрустальных диска, с другой – два отполированных обсидиановых шарика. – Мммм… привет вам, ну и все такое, – пролепетал кобольд. Ему вдруг очень захотелось печеной картошки. Или варенья. Или их вместе, только чтобы по желудку перестал гулять тоскливый холодок. Сверху посыпались металлические обломки. Они по-особенному громко, почти демонстративно звенели, ударяясь о голову серебряного голема и плиты пола. Вскоре в проломе показалась госпожа Феос, а потом – Вален. Уже впятером они уставились друг на друга, не говоря ни слова, и Дикина вдруг напрягла эта неопределенность. Голем из плоти опомнился первым. Громадная туша покачнулась и опустилась на одно колено. – Посланники Создателя! Боги из машины! – проревел он, указывая наверх. – Послан знак всем маловерам! Устрашитесь! Тихий изумленный гул прошел по рядам големов. Те, которые из плоти, без малейших сомнений последовали примеру своего предводителя, а металлические заволновались еще сильнее. Кое-кто среди них тоже стал опускаться на колени. Разумеется, Дикин не мог ничего прочесть по искусственным глазам и грубому лицу серебряного голема, но если умение читать в душах не отказало барду на этот раз, то чуть дрогнувшие металлические губы означали: «Да чтоб тебя!» Он не опустился перед Дикином на колени и не тронул его, просто развернулся и зашагал прочь, чеканя тяжелый големский шаг. А Дикин наконец позволил себе отпустить пружину и тихонько соскользнуть на пол, чтобы не рухнуть на него кулем от переизбытка драматических впечатлений. Хорошо, что прирожденное изящество никогда не отказывало Дикину, поэтому полную кроткого достоинства позу он принял сразу же, как перестали дрожать коленки: спину выпрямил, плечи с крыльями расправил, но руки скромненько сложил на животе и самую чуточку потупил взгляд. И, разумеется, не забыл отступить от голема плоти подальше: и чтобы тот с высоты своего роста оценил образ, и чтобы сходу не раздавил кулачищем, если вдруг что. Отдуваться Дикину пришлось одному за всех: разумеется, Валену и госпоже Феос не хватило ни изящества, ни скорости соображения, чтобы изобразить божественных посланцев. Они спрыгнули на пол рядом с Дикином и теперь оглядывались, настороженные, напряженные. Даже умное выражение лиц не догадались сделать. – Тут что творится? – шепотом спросила госпожа Феос. – Ну, типа, мы опять крутые, босс. Поэтому нам надо выглядеть сложно. Не сказать, что госпоже Феос сильно помогла эта подсказка, но пока что, впрочем, их непосредственное участие в спектакле не требовалось. Одни металлические големы уходили, печально поскрипывая, другие оставались, а громадный голем плоти так и держал драматическую паузу. Дикин слышал, что он тихонько считает про себя. Когда прошла минута, голем стремительно распрямился – лапищи взметнулись вверх, перепончатые крылья за спиной развернулись. Дикин обнаружил, что снова сидит на полу: то ли его сбило потоком воздуха, то ли самым видом живой горы из мертвой плоти. – Узрели, нечестивцы?! – взревел голем. – Устрашились? А теперь – УМРИТЕ! Похолодевшее сердце Дикина болезненно затрепыхалось в желудке, но страшенным загнутым когтем голем указывал не на пришельцев: по команде големы плоти накинулись на металлических. Те, кажется, даже не пошевелились, погребенные под грудами противников. Сначала слышались только глухие удары и скрежет металла, потом отвратительно сочные звуки разрывов, и вот из копошащихся куч в разные стороны полетели металлические конечности. Да, это были просто големы, и не очень-то симпатичные на вид, но Дикину чуточку поплохело, когда оторванная бронзовая голова, вращая уцелевшим хрустальным глазом, прокатилась по камням мимо него. Голем плоти небрежно расплющил ее ногой и ощерился в улыбке: – Владыка Ахгааз безмерно счастлив будет видеть вас, посланцы. Со всем почтеньем прошу вас следовать за мной. – Следовать? – с заметным отвращением переспросил Вален. – А ты не забыл объяснить, зачем нам это надо? Шипастое било цепа покачивалось в воздухе, готовое ударить голема, и пусть тифлинг едва доставал макушкой противнику до середины груди, тот вовсе не стал презрительно хохотать. Обсидиановые зрачки уставились на черный костяной шар, двигаясь с ним в такт. – Он рвал на куски демонов и покрупнее тех, из которых ты сшит. Так что выбирай: или говоришь, что тут происходит, или этот цеп отведает твоей плоти. Дикин даже не ожидал, что Вален может говорить столь патетично, но, видимо, это был самый доступный язык для литературно выражавшихся големов. Громадина склонилась в нижайшем поклоне. – И в мыслях не имею прикосновением иль словом оскорбить посланников Создателя! Лишь живыми послужите вы замыслам владыки Агхааза. На уме имею то же, что в словах я излагаю: идите же со мной к владыке, обрадуйте его своим явленьем и повесть нашу, что из плоти и металла за века слагалась, но к концу идет, из первых уст узнайте и судите. – Главный нам расскажет, почему големы дерутся друг с другом, потому что только он все это знает, – перевел Дикин. – Ну, хорошо, – сказала госпожа Феос и подняла Дикина с пола, – веди нас к своему владыке. Но что насчет них? Они тоже пойдут с нами? Она указала на големов плоти. Закончив расправу над металлическими, они стояли среди куч искореженного металла, не приближались, но и не уходили, и все как один смотрели на Крииза. – Угодно ль вам процессию собрать, чтобы пред вами шла, ликуя? – учтиво осведомился голем. – А может, пусть они несут останки нечестивцев, их хуля, или Создателю хвальбу возносят? Все можем мы исполнить. К разочарованию Дикина, госпожа Феос и Вален ответили единодушным отказом. Впрочем, Крииз стоил целой процессии: его задница перекрывала коридоры, от поступи дрожал пол, а башка с противным звуком скребла потолки. Да и вообще, жили големы на удивление тесно, перестаравшись с превращением подземных залов в понарошечный город с домами, улицами и площадями. Понарошечный – потому что вместо настоящих построек тут были одни стены с окнами и дверями, да и то не больше трех на здание. В комнатах были столы и стулья, кровати и полки, сложенные из грубо обтесанных камней. Даже рынок у големов имелся: продавцы чинно восседали за каменными прилавками, разложив на них пластинки слюды, обломки механизмов и даже (Дикин, приглядевшись, сморщил нос) куски големских тел. Дикин решил думать, что это запчасти. Толку от всего этого големам было никакого: они еле разворачивались в своих странных жилищах, и прямо на глазах Дикина постройки раз десять рушились от случайных тычков. Големы тут же принимались за их восстановление, случайно задевали какое-нибудь строение по соседству, и все начиналось заново. Живые существа давно бы поубивали друг друга за такое или взбесились бы сами, но терпение големов казалось бесконечным. А сколько же их самих тут было! Одни огромные и неповоротливые, как Крииз, с длинными чешуйчатыми хвостами, когтистыми лапами, рогатыми башками (Вален косоротился, когда на них смотрел – наверное, чуял дьявольскую плоть). Другие ростом чуть побольше госпожи Феос и на вид почти как сшитые из кусочков люди, но все равно страшные. Третьи крошечные и юркие, но с такими же дьявольскими рожками и перепончатыми крыльями, как у больших. Дикин попробовал поймать такого малыша, чтобы рассмотреть поближе, но големчик тяпнул его за палец и унесся прочь. – Сердитые тут все, – вздохнул Дикин, посасывая укушенное место. – Конфликтом мы зовем то колесо, что в действие приводит тачку жизни, – строго отозвался Крииз. Прозвучала эта фраза подозрительно знакомо. Только необразованный Вален пропустил ее мимо ушей, а вот госпожа Феос удивленно хмыкнула. – Вы читаете кормирскую классику? – Создателя слова обязан знать тот всякий, кто не камнем мнит себя и не куском металла безъязыким. Дикин мог бы зуб дать (задний, желтый и раскрошившийся), что эти слова сказал не Алсигард: мастеру Тимофаррару хорошо спалось под «Превосходнейшую и печальнейшую трагедию о Тротуле и Кекавмене», и зевать во всю пасть он начинал как раз на диалоге огородников о смысле жизни. Дикин хотел поправить Крииза, но посмотрел на его когти, вспомнил расплющенную голову металлического голема и решил, что это будет невежливо. – Но если миролюбием не смазать колесо, оно скрипит, визжит и увязает. Недолог будет тачки этой путь, – как показалось Дикину, с некоторым вызовом процитировала госпожа Феос. Крииз, однако, не усмотрел в ее словах намека. – Ах, миролюбие! – вырвалось из его груди вместе с печальным гулом. – Так жили мы, пока Феррон, проклятый нечестивец, не надругался над святым заветом. И рухнул дружный дом, любовно возведенный! – Коль рухнул дом, то не спеши ругать того, кто кирпичи клал мастерком железным: быть может, в чертеже была ошибка, – пробурчал Вален. – Что? В Сигиле тоже ставят фаэрунские пьесы. Он это явно сказал нарочно, и паузу выдержал – тоже. И в его бурчании Дикин уже научился распознавать притворные нотки. Тифлинг так наслаждался их с боссом оторопью, что бард все же попытался объяснить: – Ммм, Дикин никогда не думал плохо о Сигиле, но просто сам Вален выглядит таким темным… – Смотри, Дикин, еще големчик! – громко сказала госпожа Феос. И правда, еще один крошечный крылатый голем устроился на камне, точно ящерка, и быстро водил тонюсеньким грифелем по крошечной доске. Поймав взгляд Дикина, големыш ощерился, поклонился и поднялся в воздух, прижимая к груди исписанную табличку. – Он что, записывает за нами? Чтобы у Валена не осталось сомнений, големчик и двое его коллег, пристроившихся на соседнем камне, снова прилежно заскрипели грифелем. – Конечно же: владыка Агхааз быть должен в курсе всех бесед, – почтительно подтвердил Крииз. – И потому не смею более тягаться я в знании Создателя словес с его посланцами: лишь Агхааз на то имеет право. Прошу меня простить, я умолкаю. – Прекрасно, – только и сказал Вален. – Я бы сказала, что не нравится мне это, если бы мне тут уже не нравилось абсолютно все, – поддержала его госпожа Феос. Не меньше десятка големышей предусмотрительно взмыло вверх или попряталось среди камней. – А Дикину здесь нравятся деревья. Босс не думает, что они довольно милые? Дикин решил быть дипломатичным, чтобы шпионы записывали не только плохое, да и големский парк стоило похвалить хотя бы за старание его создателей. Деревья из металлических труб, обмотанных пышными клубами проволоки, стояли между клумбами из железного лома, и это выглядело бы даже мило, если бы… – На них что-то заползло и сдохло? – поинтересовался Вален. За неимением настоящих плодов, големы обошлись тем, что у них было в достатке, то есть кусками мертвой плоти. Вместо наливных яблок на ветвях висели глазные, а в проволочных плетях прятались гроздья пальчиков – к облегчению Дикина, хотя бы не дамских. Как и сами големы, «фрукты» были обработаны магически и потому не воняли, но босс и тифлинг проходили мимо них с такими напряженными спинами, что Дикин понял: еще одна подобная инсталляция – и может случиться драка. Благодаря мастеру Тимофаррару бард лучше своих спутников разбирался в современном искусстве, но, как убежденный романтик, в глубине души тоже недолюбливал дадаизм. Явно не подозревая о чувствах, обуревающих гостей, Крииз безмятежно вел их через парк, а следом летели, ползли и бежали маленькие шпионы. По крайней мере, дворец посреди парка не представлял из себя ничего… этакого. Это было настоящее здание о четырех стенах, огромный куб, сложенный из блоков серого гранита. Никаких украшений не было, но отполированный камень блестел и выглядел даже нарядно. Двое големов, обтянутых ярко-красной кожей, застыли у дверей, точно раскрашенные статуи, и еще больше их было внутри: пара зеленых, пара желтых, пара серых, – и так до самой глыбы белоснежного мрамора, на которой восседал владыка Агхааз. Окон в зале не было, но нежный голубоватый свет лился из сферы, вделанной в спинку трона. То, что перед ними именно Агхааз, Дикин понял с первого взгляда, как если бы на троне была именная табличка. Этот краснорожий голем мог быть только выдающимся (по крайней мере, размерами) правителем. Он был выше Крииза раза в два, и если бы поднялся с трона, то проломил бы своды зала, как цыпленок – скорлупу. Наверное, поэтому Агхааз предпочитал сидеть неподвижно, лишь постукивая когтями по массивным книжным шкафам, служившим подлокотниками его трону. Полки шкафов ломились от книг, но, как заметил Дикин, ни на одной не было обложки. Големы-шпионы карабкались по этим шкафам сначала на колени, а потом и на плечи владыке и зачитывали ему в уши донесения со своих табличек. Крииз отвесил глубочайший поклон. – Посланцы прибыли, мой повелитель! Изволь же новую начать истории главу. Его слова растворились в тишине, которую больше не нарушал ни писк големышей, ни стук когтей по дереву. Агхааз глядел сверху вниз на пришельцев, а те, насколько помогали им рост и гордость, рассматривали его снизу вверх. Глаза у Агхааза были точно растрескавшаяся черная корочка на ране, из-под которой проступает красное мокрое мясо, и выдерживать под их взглядом позу, полную скромного достоинства, было нелегко. Хорошо еще, что спутники на этот раз не нуждались в советах Дикина. Госпожа Феос просто стояла, спокойно вытянув вдоль тела руки, и ждала, что будет дальше, а вот Вален… Дикин даже не представлял, что тифлинг может стоять так прямо, расправив плечи и не опуская головы, словно ему сам Демогоргон не брат! Даже его хвост, обычно такой подвижный, застыл, изящно изогнувшись, словно готовая к броску змея-гремучка. Агхааз мог бы раздавить его в один притоп, но Вален держался так, словно это он собирается раздавать тут приказы, – и Дикин от души понадеялся, что Вален не притворяется и не умирает на самом деле от страха. Наконец Агхааз нагляделся и удовлетворенно кивнул. Щелочки глаз расширились, точно края раны разошлись еще больше. Прекрасно поставленным рокочущим басом он осведомился: – Прониклись все величием момента? Почтительный гул големов был ему ответом; от пришельцев ответа Агхааз вроде бы не ждал. – ДА, МЫ НАЧАЛО НОВОЙ ЭРЫ ЗРИМ! – вскричал владыка так, что у Дикина заложило уши. Как ему показалось, менее громкую копию этой речи он уже слышал на площади, но големы не возражали ни против бессмысленной работы, ни против повторений. Собственно, и самого Дикина больше волновало, не закончится ли речь тем же, что и ранее, то есть клочками по закоулочкам. Агхааз, оказывается, только начал. – Вас сам Создатель нам послал, чтоб ереси Феррона истребить и в души и сердца вернуть порядок, – продолжил он, как-то хитро обращаясь и одновременно не обращаясь к боссу и Валену. – Феррон честолюбив; мечтает он занять сам это место. Но раз Создатель свой перст направил в сторону мою, что Феррону делать? Только объявить, что ложно все: заветы, правила, уклад всей нашей жизни. Создатель нам сказал: «Живите сами, совершенствуйте свой ум, читайте мои книги». Феррон же говорит: «Бросайте все, свой ум не утруждайте, лезьте вверх!» Здесь мир, покой и благость, там – война! Здесь многое постигли мы, там в темноте мы будем! Кто хочет для себя такой судьбы?! Кто не поддержит нас в негодованье праведном?! Если бы Агхааз не выглядел таким злодеем, Дикин, наверное, проникся бы его речью. Он не сомневался, что книги в шкафах – собрания старых прославленных пьес, и Агхааз наверняка прочел и вызубрил наизусть каждую. – Так что ты хочешь? – спросила госпожа Феос. Она больше не пыталась блеснуть знанием классики, но каждое слово выговаривала четко, как на сцене, – все же театральный дух големского города был заразителен. – ГОЛОВУ ФЕРРОНА! – В обмен на что? – даже Вален не говорил, а декламировал. – Вольны вы будете уйти тропой Создателя или куда еще влечет вас путь, а мы прославим ваши имена и будем вспоминать их с восхищеньем. – То есть не убьете – и на том спасибо? – уточнила госпожа Феос. На взгляд Дикина, это была не такая уж плохая сделка, но Вален вдруг твердо сказал: – Так не пойдет. Дикин ахнул, Крииз загудел, големыши запищали, госпожа Феос посмотрела на Валена, как на психа, а тифлинг невозмутимо глядел на Агхааза. – Ты хочешь, чтобы мы убили твоего врага, значит, по какой-то причине не можешь сделать этого сам или приказать своим големам. Получается, мы нужны тебе больше, чем ты нам, – объяснил он. – Владыка… – начал Крииз. – НИ ЗВУКА, ДЩЕРЬ! Дикин так удивился, что даже перестал думать о неминучей смерти. Раскрыв рот, он уставился на Крииза (или все-таки Крииз?), а потом подумал: да чему тут, в общем-то, удивляться? Все големы плоские и гладкие в нужных местах, поэтому считать себя мальчиками у них ничуть не больше оснований. Крииз покорно замолчала, но ее крылья вздрагивали, а кулаки сжимались, словно каждое дерзновенное слово Валена приносило ей боль. – Что ж надобно посланнику тогда? – с кротостью, от которой у Дикина мурашки по всему телу побежали, осведомился Агхааз. – Помощь, – твердо произнес Вален. – Раз ты знаешь, что наверху война, до тебя доходят новости из Подземья? – Пищащие во тьме мне донесли, что свой Феррон бесчинствует в пещерах, что у нас над головами, – кивнул Агхааз. – Так значит, остановив кровопролитье здесь, ты хочешь нас втянуть в войну другую? – Нам нужно справиться с големами на верхних уровнях, – перебила начавшего было отвечать Валена госпожа Феос. – Они выглядят не такими умными, как ваши… подданные, и очень агрессивны. – Жалкие кадавры – неспелый и безвкусный плод, до срока сорванный в саду трудов Создателя! Я знаю, была панель, чтоб ими управлять. Я лично переносил ее и похвалы за труд свой удостоен был. Что ж, мы договорились. Вален стоял весь багровый, и что-то подсказало Дикину, что их недолгому перемирию с боссом пришел конец. – Мы еще не… – попытался, однако, все переиграть Вален, но Агхааз возвысил голос: – КРИИЗ! Сопроводи гостей в покои, где можно дать покой и отдых смертной плоти, прежде чем отправятся они за головой Феррона! Они вышли из дворца в том же порядке, что и заходили: Крииз впереди, толпа големышей позади, но теперь Вален недолго смог молчать. Пинком отшвырнув подобравшегося слишком близко шпиона, он яростно зашептал на ухо госпоже Феос: – На кой ляд вы встряли? Мы могли бы использовать этих големов против Вальшаресс! – По-вашему, это хорошая мысль – привести кровожадных фанатиков в Лит Ми`атар? Как вы собирались ими управлять? Одни боги знают, что может прийти им в головы! – В их головах умещается мысль, что они на стороне хороших, а их враги на стороне плохих, и этого достаточно! – Достаточно для вас, а не для меня. Раз они помешаны на истреблении друг друга, то методы Вальшаресс могут понравиться им куда больше методов Провидицы! Они пререкались шепотом, но так ожесточенно, что Дикину не хватало глаз следить одновременно и за ними, и за шпионами, и за Крииз, которая молча шагала впереди, и на этот раз в ее молчании не чувствовалось прежней почтительности. Дикин задумался, как у големов обстоит дело со слухом, и тут Крииз встала как вкопанная. Вален и босс тут же замолчали. – Иначе представляла я себе день этот, – медленно проговорила големша. – Обещал отец, что сам Создатель или вестники его вернутся к нам, сияя, как энергии источник. Согреет этот свет тех, кто заветам верен был, а падшие дотла испепелятся. А сейчас?.. Что это было? Торг презренный, а не высший суд! Был ли Феррон в чем-то прав или ржа речей его нас всех разъела? Кулаки Крииз вновь сжимались и разжимались, но поза не была угрожающей… пока. – Так что все-таки сделал этот Феррон? – осмелилась спросить госпожа Феос. – Он пытался захватить трон вашего… кхм, отца или?.. – Феррон все упростил. Посмел он заявить, что мы живем неправильно и устарело все: наш образ мыслей, речь, великие Создателя заветы. «Будь проще!» – так он говорил. «Будь мельче!» – вот что это значит. Мы велики размером, значит, и величие души, словес, стремлений нам должно быть соразмерным. – Мммм, ну вот Дикин совсем маленький, а души и слов в него напихано столько, что излишки приходится сливать в книги… – Нет ничего ужасней крошечной души в огромном теле, – не слушая его, мрачно заключила големша. Дикин подумал, что за время их отсутствия в городе как-то прибавилось разрушений. Здания близ ограды парка рассыпались грудами камней, и на этот раз никто не спешил восстанавливать их из развалин. – Босс… – пролепетал Дикин, заметив под завалом неподвижную големскую пятку. Заглушив его голос, стая големышей, вереща, поднялась в воздух и унеслась обратно к дворцу. – Измена! – взревела Крииз, но тут же блестящий кулачище, прошибив одну из уцелевших стен, ударил ее аккурат в висок. Големша осела на землю, а кучи камней вокруг зашевелились, осыпаясь, и из них стали восставать металлические големы: медные, серебряные, бронзовые – целое сверкающее воинство. Вален раскрутил цеп, госпожа Феос схватилась за меч, а Дикину пришлось довольствоваться лютней. – Пройдемте с нами! Это похищенье! – важно объявил золотой голем в черной полумаске. Кажется, эту сцену Дикин тоже видел в какой-то пьесе… и если големы продолжали разыгрывать представление, то Дикину срочно требовался антракт.