Орды Подземья: Пером и лютней

Феос не могла не признать, что големы, во многом наивные и беспечные, проявили удивительную осмотрительность, когда речь зашла о приюте для союзников (или все-таки пленников?). Для ночлега им предоставили старый склад, единственная дверь которого выводила в заполненные големами комнаты. Можно было отодвинуть доску и спуститься к воде по узкой тропинке, но оттуда приходилось поворачивать назад: река была глубока, а ее скалистые берега – отвесны. У передумавших спасителей не было ни шанса улизнуть незамеченными. Разумеется, кого это не смутило, так это Дикина. Без всякой задней мысли он восхитился «жуть как неприступными скалами», а потом, в ожидании, когда закипит принесенная снизу вода в котелке, зарылся в содержимое старых ящиков, которые Вален пустил на растопку. Развести костер решили снаружи – на верхней площадке, откуда открывался какой-никакой вид и сглаживались мысли, что они в тюрьме. – Может быть, герои соберут себе собственного големчика? – поинтересовался кобольд, демонстрируя Феос приличный набор суставчатых металлических пальцев и круглых глаз на спицах. – Если это не твоя обычная болтовня, то приступай, малек, до того, как големы попытаются разобрать на запчасти нас, – Вален поморщился, глотнув чаю, и Феос с опаской последовала его примеру. Даже кипячение и целый брикет сушеного мха, брошенного в котелок, не отбили у воды привкус ржавчины и мела. Феос уговорила себя сделать несколько глотков, чтобы сберечь остатки воды в бурдюках, но смерть от дизентерии так и не показалась ей желаннее смерти от жажды. Один только Дикин принялся шумно хлебать из кружки. – Но ведь Вален и босс что-нибудь придумают, правда? Вален и Феос переглянулись над его головой – столь редкий момент единодушия, что даже в мрачном взгляде другого виделось что-то обнадеживающее. – Мы не можем просто выйти на площадь, малек, постучать мечом о щит, или как там поступали герои древности, и вызвать Агхааза на поединок. Во-первых, он не явится, во-вторых, даже если явится, то с дружками, и будет то же самое, что и наверху, только хуже. – И нам не хватит ни зелий, ни заклинаний, чтобы пробраться во дворец незамеченными и украсть источник энергии, – добавила Феос. – Да и как можно незаметно выкорлупать из камня немаленькую сферу прямо над плечом неспящего голема? Кобольд взглянул на них едва ли не с жалостью. – Ммм, Дикин думает, босс и Вален не тем заморачиваются. Здесь никто ничего не делает так, как это бывает по-настоящему. Значит, и героям просто надо делать все, как в книжках, – красиво! Дикин будет вдохновлять, босс – противостоять, а Вален – бить морды. И за ними потянутся. Значит, так! Дикин встает перед големами Феррона, исполняет воинственную песнь и произносит зажигательную речь! Или что-нибудь одно, по настроению. Големы вдохновляются и несутся вновь громить город! Босс и Вален бегут впереди, чтобы их не затоптали, и врываются во дворец… Жестикуляция Дикина становилась все более бурной, воздух свистел под взмахами его пятерни, и Вален отсел подальше, чтобы развоевавшийся кобольд не награждал его тычками в плечо. – Вален ведь не приврал, когда говорил, что его цеп рвал на куски очень-очень больших демонов? – Не врал, – сухо сказал тифлинг. – Если бы речь шла об одном Агхаазе, я бы с ним управился. Даже двух или трех таких могу на себя взять, но если навалится целая кодла, я не смогу сдерживать их всех. – Выманить бы его из дворца… – пробормотала Феос. – Разве что головой Феррона. – Но Вален ведь на самом деле не думает поступить по-сволочному? – строго осведомился Дикин. – Да какой смысл выманивать Агхааза, малек, если мы выполним для него работу? – Дикин не уверен, что Агхааз вообще может выйти из дворца, – впервые в затуманенных торжествующей дымкой глазах кобольда появилось сомнение. – Дикину кажется, что сначала Агхааз сел на трон, а потом уже дворец построили вокруг него, а не наоборот… А! Может быть, герои забегут во дворец, скажут Агхаазу гадость и быстренько выскочат, а он от злости пробьет башкой потолок и завалит себя камнями? – Такой глупости я даже на сцене не видал. – Дикин – новатор! Военный совет, даже не начавшись толком, грозил перетечь в очередную ссору, но тут на коньке крыши послышалась возня. Заскрежетали по дереву когти, и один из крылатых шпионов Агхааза – на сей раз нечто среднее между бесенком и жабой – свесился вниз. Неодобрительно оглядев взятые на изготовку цеп Валена, меч Феос и кружку Дикина, существо сбросило на землю грифельную доску. Она тут же оказалась в лапах Дикина, но сразу за этим последовал разочарованный вздох: в чистописании големы достигли куда меньших успехов, чем в декламации, а может быть, изобрели собственный алфавит для обладателей негнущихся пальцев. Убедившись, что без его помощи содержание манускрипта так и останется тайной, шпион пропищал: – Владыка Агхааз напоминает, что с ним был первым заключен союз, и невозможно его расторгнуть, себя не посрамив. А если честь немногое для пришлых означает, пусть думают они о выгодах достойного союза и помнят, что еретик Феррон не дарит благодарности иной, кроме словес пустых. Ответ? Он читал текст настолько монотонно, что Феос не сразу сообразила, что последнее слово уже не относилось к посланию Агхааза. – Скажи Агхаазу… – Вален зажал ладонью пасть Дикина, – мы думаем. Возмущенное мычание кобольда заглушил громкий плеск в реке, но, поглядев вниз, Феос увидела только блуждающий огонек, потерянно мечущийся над водой. Под шумок посланец Агхааза взмыл в воздух, на лету доставая из сумки на животе очередную грифельную доску. Времени, чтобы нацарапать два (или четыре) слова ответа, ему понадобилось подозрительно много. – Хватит нам посиделок, – Вален опрокинул на костерок остатки чая и принялся затаптывать шипящие угли. Феос возражать не стала, хотя возвращаться в пыльную духоту склада не хотелось: теперь ее не оставляло ощущение, что скалы и развалины вокруг скрывают десятки любопытных глаз и ушей. Они с Валеном и Дикином действительно попали на сцену, и големы не просто жили историями о борьбе за власть, коварстве и предательстве, но и убивали ради них. – Вален ведь сказал, что думает, не потому, что правда думает? Зловещий тон кобольда был подкреплен мощным тычком в бедро тифлинга, но вмешательства успевшей испугаться Феос не потребовалось. Вален скривился от удара, но только придержал Дикина за костяной гребень, удерживая на расстоянии. – Охолони, малек! Я сказал, что мы думаем, потому что… потому что надо думать, когда, кому и что говоришь. – То есть Вален… – тифлинг прижал палец к губам, и кобольд понимающе кивнул, – не-не? – Мы храним секрет. Вводим в заблуждение. Готовимся нанести внезапный удар. Пасть Дикина приоткрылась, круглые глаза вновь затянулись поволокой. – А план? Теперь ведь нужен новый план, неподслушанный! – Придумаем. Только подальше от чужих ушей и на свежую голову. Вален отодвинул доску в стене, и кобольд без возражений полез в темную дыру, все с тем же мечтательным видом. Феос могла поклясться, что недостатка в свежих планах после пробуждения у них не будет. Но прежде чем она успела что-то сказать, кобольд вернулся. – Дикин утром проверит, что Вален не наврал. И… в общем, Дикин извиняется. Он должен был бить Валена словами, а не кулаком. – Какое облегчение, – пробормотал тифлинг, но уже после того, как за кобольдом вновь упала доска. Феос почувствовала, что ее лицо растягивает широкая глупая улыбка. – Поверить не могу – вы нашли подход к Дикину! – Может быть, я убедился, что не смогу дать ему отпор в честном бою. Феос невольно вспомнила разъяренного Валена, в чьих лапищах перепуганный Дикин болтался, словно тряпочка, но постаралась отогнать эти мысли. Пока раздражительность тифлинга выливалась в добродушное ворчание, с ним было приятно иметь дело – а что до темных сторон, так они были у каждого. – Знаете, а мне их жаль, – вдруг призналась она, – вот этих големских героев и злодеев. Создатель играл ими в куклы, а они… может быть, и не чувствуют на самом деле, но ведь верят, что чувствуют. Разыгрывают эти спектакли всерьез. – Я думаю, они не играют, – ответил Вален после такой паузы, что Феос успела заподозрить неуместность своих излияний. – Это проще всего – жить так, как будто есть только свои и чужие. Нет, даже не так. Когда тебе нет нужды заботиться о своих, а чужие – это не просто враги… это куски мяса. Не нужно думать, не нужно ни к чему стремиться, твоя радость, смысл твоей жизни – убийство, как можно больше убийств. Мясо никогда не кончится, значит, и радость будет бесконечной. Речь Валена стала монотонной, как после вспышки ярости в Шаори Фелле, и Феос вновь напряглась, не зная, как быть. Вален явно говорил о чем-то личном, но смотрел мимо нее, и наверняка не ждал ни удивленных восклицаний, ни расспросов. – По крайней мере, големам Создатель удосужился придумать идеалы. – Что, в общем-то, не означает, что за них стоит умирать, – пробормотала Феос, – или убивать. – Теперь, наверное, я должен сказать: «Но какой у нас выбор?», а вы, миледи, ответить, что выбор есть всегда? Феос передернулась. – Мы и так по уши погрязли в неприятностях, так что, теперь еще и в шаблонах погрязать? Но, в самом деле, не можем же мы явить големам Создателя во всем блеске его славы! А что еще могло бы их впечатлить? Блуждающий шарик над водой подпрыгнул в воздухе и взмыл ввысь, но рассмотреть его как следует не получилось: вновь скрипнула поднятая Валеном доска. Поймав взгляд Феос, тифлинг дернул уголком рта: – Может, в таком месте и при таких драматических обстоятельствах кому-нибудь из нас приснится вещий сон? Перед глазами Феос мгновенно пронеслись все ее кошмары. – О таких вещах вы лучше договаривайтесь с Дикином! – от чистого сердца произнесла она.

* * *

– Дикин подежурит первым! Удивление Феос, с чего это кобольд решил побыть паинькой, быстро сошло на нет: стоило им с Валеном улечься, как из угла послышались шепот и звяканье струн: под видом бдительности Дикин явно собирался предаться вдохновению. Глаза зудели так, словно в них песка насыпали. Пытаясь дать им отдых от магии, она стянула с пальца кольцо темновидения, и кромешная тьма тут же навалилась почти физической тяжестью. Феос инстинктивно глотнула ртом воздух, пытаясь не думать о гробах под толщей земли и похороненных заживо, и монотонный бубнеж Дикина, подбирающего строчки, вдруг показался скорее уютным, чем раздражающим. – Слушай, тифлинг, война началася… рога не чеши, в поход собирайся… вредным не будь, в поход собирайся… с бардом не спорь, в поход собирайся… – Малек! – Валену быстро надоело слушать перечень своих недостатков. Дикин затих ненадолго, но творческий порыв оказался сильнее, свистящий шепот послышался вновь. Правда, Феос так и не узнала, на чем он остановился: темнота перестала давить, сделалась мягкой и уютной, и, незаметно для себя, Феос провалилась в сон. На сей раз ей не снилось вообще ничего, и даже во сне она удивлялась этому. Наконец ей приснилось, что Дикин толкает ее в бок и приговаривает: «Твоя очередь, босс!», и Феос что-то пробормотала в ответ и, кажется, даже приподнялась, но тьма окутывала ее, словно одеяло, и когда Феос наконец вынырнула из сонной хмари, Дикин уже звонко храпел у нее под боком. Ругая себя последними словами, Феос резко села – и чуть не заорала от ужаса, увидев совсем рядом два отсвечивающих красным глаза, глядящих на нее из темноты. Не сразу ей удалось сообразить, что это светятся в темноте глаза Валена – один Тир ведал, какой свет они отражали, ведь Феос не могла разглядеть даже собственную руку. – Вы кольцо обронили, миледи, – произнесла темнота голосом Валена, а затем что-то теплое и шершавое коснулось ее руки, вложив в нее потерянное украшение. Умом Феос понимала, что все это проделывал Вален во плоти, но все равно, сердце перестало стучать, как бешеное, только когда кольцо вновь оказалось на пальце, и разрушенный склад, и тифлинг, и сопящий Дикин вновь обрели конкретные очертания. – Извините, я заспалась, – Феос нервно запустила пальцы в волосы, пытаясь понять, не вызвана ли ее паника каким-то забытым сном. – Ничего страшного, я не спал. Да тут и тихо было все время. Големы топчутся у себя, а к нашей двери не подходят. – Значит, не удалось увидеть вещий сон? – Нет. Снились всякие… глупости, – Вален поморщился. – Театр, марионетки, големы эти с их речами. Что наяву, что во сне, чуть не спятил от этого. Да уж, похоже, сильно я переоценивал свои силы, когда мальчишкой собрался сбежать с бродячим театром. – Так вот когда вас назвали «королем драмы»? – Чего не скажешь, чтобы заполучить бесплатную рабочую силу. Но я тогда всерьез верил, что буду не декорации таскать и не за пивком герою-любовнику и благородному резонеру в кабачок бегать, а сыграю сразу короля Девкадеда, а то и Спиро Помраченного. Феос так и не сумела представить себе Валена в черном волнистом парике, с подведенными глазами и приклеенными мушками, с надрывом декламирующего: «Как тяжко в суровую зимнюю пору сидеть за решеткой в темнице сырой!» – Тир Справедливый, только не говорите, что Спиро был героем вашего детства! – Только не говорите, миледи, что в десять лет ваше сердце не обливалось кровью на сцене казни. – Я даже в десять лет знала, что его спасут!.. Ну хорошо, в первый раз я немножко переживала. Но мне всегда больше нравилась сцена, где герцог заключает Спиро в куб модронов и дарит его Амальфии. И она ставит флакон с отравленными духами на куб, не зная, что в нем бьется о стены ее возлюбленный. – Тот, кто писал эту сцену, вообще не представлял, как работает куб модронов. – Но как это смотрелось: Амальфия расчесывает волосы, слабея с каждым взмахом щетки, и тут Спиро начинает петь их песню… «Открой дверцы моего сердца», как-то так? – Нет-нет, я сейчас вспомню! – Вален щелкнул пальцами и напел хрипловатым, но приятным баритоном: – «Я в тебе, а ты во мне – заперты дверцы моего сердца. Ключ потерян, не найти – быть тебе вечно взаперти!» – Да, и последние две строчки они начинают петь дуэтом! Я на этом месте каждый раз ревела. Если подумать, это ведь такая глупость, но когда думаешь, что Амальфия слышит голос своего возлюбленного даже через разделяющие их планы… – Ну, положим, мне эти любовные глупости еще были неинтересны, а вот схватка с бехолдером и тэйские колдуны … – Какие же страшные у них были голоса! Я, кажется, до сих пор помню это предупреждение: «Одним глазом глядит и одним глазом спит…» – «Одним чарует, одним негодует…» – «Одним терзает, одним замедляет, и глазом одним в камень обращает!» Последнюю фразу они произнесли одновременно, ничуть не хуже Спиро с Амальфией. – А почему вы все-таки не сбежали с бродячим театром? – Не сложилось. – Знаете, это так странно, что вроде мы выросли в разных мирах, а что-то общее у нас было. – Едва ли что-то кроме представлений, – но сказал это Вален не так сухо, как мог бы. – Собственно, я поначалу и терся в театрах просто потому, что там проще срезать кошельки. Очевидно, во взгляде Феос отразилось удивление, потому как тифлинг пояснил не без гордости: – Тогда-то я был костлявым и юрким, как врок, и пальцы были куда ловчее. Что поделать: если у тебя ни дома, ни родни, разжиться духовной пищей в Сигиле куда легче, чем набить желудок. – Ужасное, должно быть, место. – Ничего подобного! То есть, конечно, местечко то еще, если тебе надавали тумаков по хребту, к которому уже живот липнет… но когда удалось перехватить что-нибудь, и никто не хочет сожрать тебя самого, это совсем другое дело! – Там красиво? – Красиво? – голос Валена прозвучал слегка неуверенно. – Честно говоря, не то что бы мне есть с чем сравнивать… Ну, наверное, если вы имеете в виду всякие мраморы и мозаики, как любят дроу, там этого почти нет. Сигил – это серый камень, серый туман и шипастая лоза. Но это не главное, уж поверьте мне. Сигил не зря называют Городом Дверей – в него стекается народ со всех планов, даже тех, какие и вообразить-то нельзя! Огненные существа, прозрачные, в нитку толщиной… Одни шмыгают у тебя между ног, другие задевают плечами башни. Аасимары выпивают с эриниями в погребках, где для них играют на флейтах гигантские грибы. Всегда шумно, везде толпы, никогда не гаснет свет в окнах. Кто-то сделки заключает, кто-то торгуется, кто-то бежит в библиотеку или Сенсориум. Нет такой диковины или такого удовольствия, которого нельзя было бы найти в Сигиле! Вален разрумянился, глаза блестели. Феос даже не представляла, что он может так потеряться в воспоминаниях, так мечтательно улыбаться, так восторженно говорить. Она сама невольно поддалась этому приподнятому настроению, но легкая атмосфера развеялась, как дым, от скрипучего голоска: – А Вален повторит про Сигил помедленнее, чтобы Дикин успел записать? Только сейчас Феос сообразила, что храпа кобольда не было слышно уже давно, да и голос его звучал совсем не сонно. Почему-то это вызвало у нее смутную досаду. – Да? А я-то думал, это твоя обязанность – наставлять темного и непросвещенного меня. Почему-то из-за привычных пререканий Валена с Дикином к досаде примешалось еще и разочарование. Феос натянула сапоги, надеясь потихоньку выскользнуть со склада, но у самой стены ее пригвоздил к полу очередной вопрос Дикина: – Босс идет пописать? – Когда ответа не последовало, он продолжил: – Если боссу не надо, Дикину надо. Можно, он с боссом пойдет? – Нет-мне-надо-освежиться, – на одном дыхании выпалила Феос и вывалилась наружу. Лишенное всякого изящества отступление не добавило ей хорошего настроения. Не увидев ничего подозрительного, Феос начала спускаться к реке и, оскальзываясь на сырых камнях, на чем свет стоит честила Дикина, из-за которого пришлось удалиться на пристойную дистанцию от стены. Не то что бы она надеялась выглядеть неземным созданием в глазах Валена – в конце концов, ее уже тошнило у него на руках, но бесцеремонность Дикина все же вызвала досаду. Как и собственное смущение по поводу его бесцеремонности – крайне неуместное чувство, когда приходится постоянно есть, спать, одеваться на глазах друг у друга. Должно быть, ей слишком долго не удавалось поболтать об интересных вещах с кем-то, кто не говорил бы о себе в третьем лице, и контраст между возвышенным и обыденным оказался уж слишком разителен. – Тлетворное влияние големов, – пробормотала Феос, пытаясь взбодриться. Она попробовала представить, что находится возле наземной речушки, но толща камня, нависавшего над головой, ничуть не напоминала беззвездное небо, а блуждающий огонек служил слабой заменой луне. Феос опустила руку в ледяную воду, раздумывая, не стоит ли на самом деле освежиться, или же пахнуть после обтирания она будет хуже, чем проржавевшее ведро. Наконец, решившись, она встала на колени над водой. Даже здесь, возле берега, глубина была приличной, и что-то смутно блестело под толщей воды: то ли очередной разрушенный механизм, то ли металлическая статуя, то ли сломанный голем. Феос наклонилась ниже, пытаясь его разглядеть – и загадочный предмет стремительно двинулся ей навстречу. Почти ослепнув от плеснувшей в лицо воды, Феос отшатнулась, но что-то ухватило ее за свесившуюся через плечо косу и дернуло вниз.

* * *

…Наконец-то она смогла рассмотреть эту рыбу! Почему-то Феос казалось, что та будет зубастой, белесой и пучеглазой, словно уродливое порождение морских глубин, но она оказалась маленькой, плотной и пульсирующей, словно сердце. Вдох – по плавникам и упругому хвосту проходила алая рябь, выдох – они окрашивались черным. Только лишенные всякого выражения глаза оставались неподвижными, но при этом до странности человеческими – миндалевидными, с яркими белками и багровой радужкой. Они горели из непроглядной тьмы, и наконец Феос поняла, что в действительности смотрит на существо в капюшоне. Сначала она приняла его за Кавалласа, но лодочник был текучим, как вода, и вязким, как тина, а это создание было твердым и холодным, словно ледяная глыба. «Я – Жнец, – прозвучал голос в голове Феос, – Привратник». Сразу после его слов она разглядела в темноте множество дверей – огромных, как храмовые порталы, и крошечных, как мышиные норы, распахнутых и закрытых. Одни слабо светились, другие словно были скрыты туманом. Даже не подходя к ним, Феос чувствовала холод и тепло, запах моря и могильный смрад, шум леса и городской гул. – Я умерла? – спросила Феос, и ее слова растворились в пустоте, даже у нее самой не вызвав ни удивления, ни страха. «Ты в Привратницкой, где тебе сейчас не стоит быть. Я не рад и не возмущен тем, что ты пришла, но ты должна сейчас же меня покинуть». Жнец не прикоснулся к ней, но Феос мягко развернуло к рассохшейся дверке с резным косяком, точь-в-точь, как в башне Создателя. «Ступай». Но Феос, словно магнитом, потянуло в другую сторону, к воротам из голубовато-белого льда. От них тянуло почти невыносимым холодом, от которого склеивались ресницы и пропадало дыхание, но Феос не могла оторвать от них взгляда. Она сделала шаг, затем другой, уже увидела перед собой покрытые резьбой створки – и тут же снова повисла в пустоте вдалеке от всех дверей. «Нет. Тебе еще рано отправляться туда». В голосе Жнеца не слышалось даже раздражения – он просто констатировал факт. Зато сама Феос заговорила, будто капризный ребенок: – Но почему?! Она выворачивала шею, пытаясь вновь увидеть ледяные ворота, за которыми – она знала это с той ясностью, которая бывает разве что в снах, – скрывались белая пустошь, черные камни и алая кровь на поле бесконечного боя… ее цель, конец всего ее пути! Но удалось ей разглядеть только Жнеца, на сей раз бесконечно далекого. Алые глаза потухли, и только отблески огней от порталов играли на темной холодной фигуре. «Твое сердце все еще бьется, я слышу ток крови в твоих венах. Слушай и ты. Будь живой. Иди на звук». Рассохшаяся дверца вновь оказалась перед ней, и не успела Феос опомниться, как ее ноги зашлепали по воде. Она шла по длинному затопленному коридору, а впереди, почему-то по воздуху, вновь плыла рыба. Шлепки вначале звучали звонко, потом – все глуше, и, наконец, превратились в надрывный лающий кашель.

* * *

Феос не сразу поняла, что жуткие лающие звуки вырываются из ее собственного горла – все то время, что из него не извергается вода. Что-то забивало ей рот, не давая дышать, и придавливало ее к чему-то жесткому, когда она силилась подняться. Осталось только смириться – и Феос покорно лежала, выкашливая воду, пока не исчезли пляшущие перед глазами черно-красные рыбины. – Малек, тащи одеяло и красное зелье из моего мешка, живо! – скомандовал знакомый голос. Феос почувствовала, что ее поворачивают, осторожно укладывают на бок, и поняла наконец, что до того лежала, перекинутая животом через бедро Валена, и это его пальцы давили ей на корень языка. Потом она увидела и самого тифлинга: почему-то тоже весь мокрый, с прилипшими к щекам волосами, он угрюмо вглядывался ей в лицо, готовый то ли спасать до конца, то ли убивать. Дышать было больно, говорить – тем более, но Феос все равно прохрипела: – Вот так поговоришь про Амальфию… и сама станешь… девицей в беде… Рыжие брови сошлись на переносице. – Бред начинается, что ли? – пробормотал Вален и нетерпеливо крикнул: – Малек! – Дикин… бежит… со всех… ой-ей! На Феос обрушилась тяжелая, пахнущая сыростью и шерстью масса, и за то время, что Вален, шипя сквозь зубы, распутывал ее, кобольда и одеяло, Феос чуть не успела пожалеть, что не утонула. Это желание усилилось, когда тифлинг приподнял ее и прижал затылком к своему плечу. – Большой глоток, залпом! – скомандовал он. Феос и видеть-то больше не могла жидкости, не то что их пить, но горлышко бутылки ткнулось в рот с таким нажимом, что было проще глотнуть, чем остаться без зубов. Зелье обжигающей волной прокатилось по саднящему горлу и чуть не испепелило желудок, но вслед за этим по телу разлилось приятное тепло, и Феос наконец-то смогла дышать полной грудью. Ей показалось, что Вален с облегчением перевел дыхание, но сказать он ничего не сказал, и вместе с Дикином, в две руки и в две лапы, принялся неуклюже закутывать ее в одеяло. – Мне кажется, это была Меррон, – пробормотала Феос, вся обмякнув, – попыталась утопить меня, схватила за косу… давно надо было срезать эти лохмы… – Нет! – в полном ужасе вскрикнул Дикин и вцепился в ее волосы так, словно безопасность косы волновала его куда больше, чем сохранность головы. – Я тебе ее отдам, – пообещала Феос, – будешь носить с собой в рюкзаке. За такое предложение, кажется, Дикин был готов сам бросить ее в воду. Обиженно засопев, он принялся выжимать воду из мокрых тяжелых волос. – Волосы должны остаться у босса на голове, иначе как босс будет их расчесывать? Она тогда станет совсем некрасивой. – Ну, спасибо на добром слове, – вздохнула Феос. Ее уже почти не трясло, даже клонило в сон, только правый кулак никак не получалось расслабить – пальцы судорожно вцепились во что-то гладкое и округлое. Почему-то Феос уверилась, что увидит на ладони рыбку – красную и черную, пульсирующую, с человеческими глазами. Стремясь как можно дальше оттянуть неприятный момент, она спросила первое, что пришло в голову: – А как вы поняли, что надо идти меня искать? Тут так… все слышно? К ее удивлению, Вален и Дикин переглянулись, а затем дружно посмотрели на воду. – Нам явился бог из машины, – важно сказал кобольд. – Призрак-предвестник, – донеслось уточнение откуда-то с реки. Блуждающий огонек, все так же качавшийся над бурлящим потоком, подпрыгнул, задрожал и с видимым усилием развернулся в прозрачную коренастую фигуру. Феос разглядела лысый череп с темными провалами глазниц, окладистую бороду, заткнутую за пояс волшебнической мантии, – похоже, это был призрак дуэргара в удивительно плохом для призрака состоянии. Тем не менее, поклонился прозрачный полускелет с изяществом и достоинством. – Я Глоигнар, – представился он, подлетев чуть ближе, – еще одна злополучная жертва таланта.