Яблочное зернышко

Утром уже светило солнце, птицы робко пробовали свои голоса, просушивали перья и возмущались тем, сколько деревьев повалило. Марин проснулся на рассвете, потом уснул еще ненадолго, до момента, когда солнце уже точно поднялось над горизонтом, тогда встал, обулся и отправился оттирать котелок от сажи и остатков каши. Впрочем, ливень вымыл его и так почти дочиста. Костер не погас, коряга все еще рдела угольями, и вскоре он уже поджаривал над огнем куски копченого окорока. Позавтракать этого хватит, да еще и по паре яиц. В котелке отстоялась от песка вода, но кипятить ее он не стал, просто бросил в воду округлый корешок чистоцветки. Корвин ушел к ручью, раздевшись догола, принялся умываться, потом подошел к дереву. — Давай. Его конь коротко ржанул, взвился на дыбы и бухнул копытами в ствол со всей мощи. Вниз хлынул поток воды. Марин, не в первый раз видевший это, беззвучно засмеялся. Сам он предпочел бы выкупаться в ручье, но ручей сейчас был еще мутным от дождевой воды, взбившей песок и глину, а Корвин заставит вымыться. Марин чуть передернул плечами, отложил поджареный окорок на хлеб и полез во вьюки за куском полотна — вытереться напарнику. — Иди сюда, попробуй сам, — позвал его Корвин. — Тут есть еще одно дерево. Марин кивнул, разделся, прошел к напарнику, поджимая пальцы — иглы в лесной подстилке кололись. Корвин поставил его под деревом, конь снова ударил копытами со всей своей тяжеловесной мощью, послав вниз ливень чистой и очень холодной воды. Марин запрокинул голову, зажмурился, ловя капли ртом. «Хорошо…» По плечам и груди прошлись чужие теплые ладони, растирая воду. — Ручей пока слишком мутный, а это поможет взбодриться, — пояснил Корвин. — Тебе ведь нравится? — Нравится. Уточнять, что именно ему нравится, Марин не стал, только разочарованно вздохнул, когда Корвин от него отступил, накинув на мокрые плечи полотно. — Тебе бы понравилось у меня дома, — Корвин после завтрака снова возобновил рассказ о Ледайне. — Там очень красиво и спокойно, если не соваться к границам, конечно. Марин вопросительно наклонил голову к плечу, повернувшись к нему. Руки аккуратно заворачивали припасы, укладывали все на место, снимали полог. — Как и всегда, если есть граница, есть те, кто хочет ее нарушить. Не знаю, кто, но говорили, что там неспокойно. А вот в центре Ледайны все тихо. Особенно все тихо на западе, где в черное небо уходят сосны Вингартского леса, который всегда принимает на себя удар вторженцев. Пока стоит Вингартский лес, будет стоять и Ледайна с ее хрустальными дворцами, скальными замками, шпилями благословенного города Эр-Тинора. Ледайна велика, необъятна, от западных сосен до восточных морей, от северных льдов до горячих песков юга простирается могущество Королевы Драконов, — Корвин тоскливо вздохнул. Марин коротко прикоснулся к его плечу, задержал руку буквально на пару ударов сердца. — Скучаешь? Он был бы рад, если бы возможно было материализовать выдуманную или увиденную Корвином в горячке страну, он бы даже был счастлив, если бы в каком-то из Древа миров она была на самом деле. Вот только души по Древу миров могут путешествовать лишь в момент между жизнью и жизнью. — Очень. У меня ведь там остался дом, паук, яблоки. Ладно, поедем, нужно посмотреть, кого на этот раз приняли за дракона. Марин кивнул, вылил не выпитые остатки воды на угли, сходил, принес еще воды и потушил костер совсем, убрал корягу, закрыл угли срезанным дерном. Осталось только одеться, напялить доспехи и плащи и ехать дальше. — Шесть дней пути, — коротко сообщил он напарнику. — Не так уж и далеко. Если подумать, шесть дней пути — это немного, могло быть и десять, например. А еще лето, мы можем спать в лесу, зимой в лесу спать плохо, а сейчас это приятно. А еще в таверне тебя трудно лечить, ты закрываешься, не впускаешь исцеление в себя, словно боишься чего-то. Хотя мне тоже плохо, слишком много крови видели некоторые стены, вот когда мы остановились в прошлый раз в трактире, матрас был пропитан кровью, его даже не высушили, я спал на полу. Марин криво усмехнулся: иногда Корвин казался пришельцем из иного мира в самом деле. Но ночевки в лесу — это хорошо. Еды у них пока достаточно, в обед можно будет остановиться в каком-нибудь трактире или же купить жбан молока и пирогов в любой деревне по пути. — Едем, Кори. Первая деревня, которая им попалась, стояла далековато от основного тракта, но была явно благополучной: указатель с названием подновлен, крепок, да и само название внушительное — Дубы, не Дубки какие-нибудь. С тракта в сторону деревни как раз сворачивала телега, лошадь гладкая, сытая, телега поскрипывает от приятной тяжести пузатых мешков, да и мужик на телеге тоже себя голодом не морит, по всему видать. Впрочем, хорошо живется в дне езды от крупного города, еще и поблизости от оплота рыцарей, в этом сомневаться не приходится. — Здоровы будьте, эйры, — весело поприветствовал их возница. Рыцарям ехать придется в самую глушь, туда, где возвышаются горы. Как там селяне выживают, неизвестно, но что-то сеют и собирают, раз не все поголовно стали охотниками. Марин кивнул, негромко ответил обычным благословением ордена. Они в деревню заезжать не собирались — слишком рано для обеда, да и крюк давать от тракта и обратно не хотелось. В крайнем случае, пообедают в седлах на ходу холодной копченой утятиной. — Там на пути будет еще одна деревня, а дальше уже сплошной лес, надо будет купить еды на пять дней впрок. Но ума не приложу, что дракону могло понадобиться в тех горах, они, конечно, прекрасны, чтобы прятаться там или переночевать пару раз, но взрослому дракону там будет слишком неуютно, горы молодые, а дракон предпочтет пролететь лишнее расстояние, но найти приют надежнее, — недоумевал Корвин. — Если же это зверь-дракон, уже пошли бы слухи о растерзанных охотниках, о пропавшем скоте, о пожарах, в конце концов. Может быть, там контрабандисты, но куда они идут и откуда, никаких троп нет. Может, подземные тоннели гномов? Те строят на века, тоннели не обрушатся. — М-м-м? — заинтересованно повернул к нему голову Марин. С гномами он сталкивался очень редко, вернее будет сказать, что видел издали, но никогда не общался. Их мало в человеческих городах, а они с напарником и вовсе туда заглядывают раз в год от силы, все больше их носит по чащобам и буеракам. А Корвин все-таки старше, наверное, видел больше. — Гномы, вернее, дварфы, как они себя называют — искуснейшие мастера в любом деле, требующем кузнечного мастерства, а также добыче руды. Они предпочитают жить под землей, их роскошные города ничуть не уступают тем, что стоят на поверхности. Конечно, многие дварфы выходят на поверхность, чтобы торговать с драконами и эльфами, предлагать свои услуги. Они мастера камня и металла, все, что можно сотворить из них, дварфы сотворят. А еще они изобретатели. У меня дома от подземного источника к дому была проложена труба из камня, по этому желобу вода попадала, если ее накачивать, в огромный чан, там она нагревалась, наливалась в ванну, а чтобы не вычерпывать воду, в низу ванны было отверстие. Вынимаешь запечатывающий его камень, вода уходит вниз, далеко в сточные канавы. Мне больше нравились купальни драконов, огромные подземные пещеры, в которых текут горячий и холодный источники, смешиваясь. Они проходят через всю пещеру. В качестве светильников там цветные кристаллы. Марин вздохнул. Он, вообще-то, имел в виду местных гномов, а они были… другими. Желчные и жадные недомерки, в основном содержащие меняльные и закладные конторы. Потому их и не любили люди. — А эльфы? — спросил он, настроившись на то, чтобы слушать очередную сказку Корвина. — Эльфы, — Корвин вздохнул. — Раньше эльфы были веселым народом, жили в лесах, охотились и пировали. И это отчасти сгубило их расу. Вернее, их гордость… эльфы — отличные наемники, телохранители, стражи, барды и танцоры, ювелиры и портные. Говорят, что теперь эльфы не слышат голос деревьев в наказание за свое прежнее высокомерие. Они все еще самые искусные следопыты и охотники, но друидов больше нет в Ледайне. Может быть, где-то в других королевствах они остались, те, кто успел бежать из Ледайны до того, как сгорел Великий Лес от молнии, брошенной творцом мира, разгневавшимся на своих созданий. Эльфы утратили и бессмертие. В Ледайне больше нет никого, кто мог бы жить вечно. Эльфы становятся деревьями, гномы обращаются в камень, драконы становятся тем, из чего родились. Но Ледайна все равно прекрасна. — А драконы… Из чего они рождаются? — Марин выслал своего коня в сторону движением колен, наклонился с седла и сорвал пышную серебристо-зеленую метелку листьев мяты, вернулся на дорогу и протянул ароматную зелень Корвину. — Кто-то из пламени, кто-то изо льда, кто-то из ветра, а кто-то всплывает из воды. Кто-то выходит из камня, есть и такие. Родители сами решают, кому они посвятят ребенка, благословение какой стихии он должен получить. Есть и проклятые, те, кому по той или иной причине удалось получить благословение двух стихий, хотя зависит от самой стихии. Камень уживется со всеми, вода лишь с камнем, льдом и ветром, пламя уживается с камнем и металлом, металл уживется со всеми кроме воды. Кому не повезло, их раздирает на части, иногда буквально. Представь, что твои руки хотят сгрести лаву вулкана, а ноги — топтать лед севера, причем каждая конечность тянется в свою сторону. — Жуть какая. Жаль таких. А если бы ты был драконом? Марин в который раз осмотрел монументальную фигуру напарника, причем, от доспеха эта монументальность не слишком и зависела. Корвин был крупным мужчиной и без лат, сам Марин не мог сравняться с ним в росте, да и статью пока еще уступал, и серьезно. Но он брал другим и не слишком обращал внимание на различия в их силе и габаритах. — Если бы я был драконом… Наверное, я был бы кем-то из каменных, скальным, крупным, черным. Они мне нравятся больше всего. Когда такой пролетает над Долиной, как-то сразу понятно, что Ледайна под защитой. Или я был бы серебряным, они все очень веселые, как текучий ручей, вертятся все время. Или водным, каким-нибудь морским. Не знаю, я хотел бы быть каким угодно драконом, кроме ледяных, они очень уж суровые. Марин подавил в себе порыв подъехать к нему ближе, снова коснуться светлых волос. Ему казалось, родись Корвин драконом, был бы стальным, с острыми бликами на лезвиях вычерненого гребня, со спокойным взглядом, в котором таится огонь, как таится он в любом кованом клинке. Да, он почти мог представить себе этого дракона — могучего, широкогрудого, с мощными крыльями, способными накрыть тенью небольшую деревню. — Но я человек. Если б я был драконом, я б вспомнил хоть что-то о полете, о небе. А я помню яблоки, статуи и паука. — Может, еще вспомнишь? Марин порылся в седельной сумке и достал еще одно яблоко. — Может быть. Но тогда я бы мог превращаться и сейчас, а за девять лет у меня даже глаза не становились янтарными, не так ли? Марин всерьез задумался. Глаза у напарника были серые, как сталь. Иногда становились почти черными, иногда светлели до призрачной голубизны летнего неба. Но янтарными… нет, не бывали. Он со вздохом покачал головой. — Я не дракон, — подытожил Корвин, впился зубами в яблоко. Жара начинала понемногу наваливаться, даже прохлада мокрой травы не спасала от духоты, вязким маревом ложившейся на плечи. Ехать под палящим солнцем, стоящим в зените, становилось просто невозможно, им навстречу уже с час не попадалось ни одного селянина, да и в обратную сторону дорога была пуста, насколько можно было рассмотреть. Марин махнул рукой на относительно прохладный лес, предлагая съехать с дороги и переждать самую жару под сенью густых крон. Корвин направил коня туда, безропотно согласившись, что переждать необходимо, коням нужен отдых. Да и людям не помешал бы. Ручьев и речушек в этой части страны было вдоволь, долго искать не пришлось. А у ручейка и попрохладнее было, и в небольшой заводи можно было искупаться, смыть пот и пыль. — Обойдемся холодной утятиной? — предложил Марин, которому не слишком хотелось сейчас возиться с костром. — Обойдемся, по такой жаре совсем не хочется ничего горячего. Марин разоблачился из доспехов и поддоспешного, всерьез раздумывая, не отправиться ли дальше без верхней части стальной скорлупы. Если что, одеться он успеет, а вот если станет нехорошо от жары… Это будет хуже. Корвин посматривал на заводь, раздеваясь. — Поплещемся? — предложил он. — Это поможет переждать жару, станет легче, если намокнуть. — Угу. К воде Марин устремился едва ли не бегом, с приглушенным уханьем влетел в казавшийся мелким ручей — тот оказался довольно глубоким, ему по грудь, хоть и узким. Следом вошел Корвин, принялся обливаться из сложенных ладоней. Марин тоже плеснул ему на спину, беззвучно рассмеялся, снова плеснул, дурачась. Корвин брызнул и на него водой. — Тебе становится легче? — Да. Не люблю жару. Марин подобрался к нему ближе, воспользовавшись лежащим на дне ручья округлым камнем, поднялся вровень, обнял, чувствуя жар чужого тела. Контраст с холодной водой был разительным. Корвин обнял его за пояс, прижал к себе еще крепче. Можно было сколько угодно твердить себе, что Корвину оно без надобности, раз не реагирует ни на баб, ни на мужиков, ни на Марина. Но сейчас Марин послал все доводы лесом и сам потянулся к нему, осторожно касаясь загорелой кожи на шее, провел по ней языком, слизывая вкус еще не смытого до конца пота и чистой воды. Корвин не спешил отстраниться или сказать, что ему это не надо. Просто держал Марина в объятиях и позволял себя облизывать, сколько заблагорассудится. Иного отклика от него тот так и не получил, и почему-то это даже немного расстроило. Но Марин был упорен и отступать не собирался. Может, он просто что-то не так делает? Что-то же должно пробудить в напарнике чувственность? Потом Корвин решил сам показать, как и где именно надо облизывать напарника, чтобы тот потерял голову. Из воды они выбрались, но как и когда — Марин не запомнил, снова закрыв глаза и полностью отдаваясь на милость ласкающих его тело языка, губ и рук. Корвин снова принял его семя в горло, проглотил и отстранился, глядя посветлевшим взглядом. В этот раз он даже не был настолько отстраненным, как обычно, дыхание слегка частило. Марин открыл глаза — взгляд у него еще «плыл», полный неги и неугасшего желания. — Иди сюда. Я хочу попробовать… — Хорошо, — согласился Корвин, не вполне понимая, что попробовать. Начал Марин с поцелуя, потому что именно это он и хотел — ощутить свой вкус на губах Корвина, горячие губы, только что ласкавшие его так, как не принято ласкать даже женщине своего супруга. Потом осмелился не просто поцеловать его в грудь, а остро прикусить кожу рядом с соском, втянуть ее в рот, оставляя отметину. Корвин ахнул, вздрогнув от этой ласки. Тело разогрелось и не думало остывать, требуя еще внимания. Марин ощутил холодок предвкушения, свернувшийся змейкой в животе, на пробу вместо ласкового поглаживания — царапнул и сжал его плечи так, чтобы вогнать коротко обрезанные ногти в кожу, снова укусил, оставляя метку рядом с другим соском. Его действия возымели успех, причем немалый. До воспламенения от страсти Корвину было далеко, но в бедро Марину уже что-то уперлось. Он мысленно возликовал и продолжил, старательно, вкладывая в это всю душу и все, что чувствовал по отношению к Корвину, расцвечивая его кожу алыми следами, спускаясь все ниже к бедрам, немного опасаясь опустить взгляд и оценить на вид то, что чувствовал. Но сделать это все-таки пришлось. На счастье Марина, природа увлеклась лепкой мускулатуры Корвина, заострила внимание на его лице и на член вдохновения уже не хватило. Все могло быть куда внушительнее, если исходить из стати рыцаря. По сравнению с Марином, он, конечно, был покрупнее, но ненамного. Рыцарь кивнул себе мысленно, облизал губы и попробовал повторить то, что делал с ним самим Корвин. Жаль, что не смотрел в свое время, приходилось импровизировать. Было неудобно, быстро уставали челюсти, приходилось все время помнить о том, что зубы нужно держать подальше — а куда их вообще девать? Попытка взять больше едва не закончилась плачевно, из-за нее он так разнервничался, что вцепился в бедра Корвина едва не до синяков. — Успокойся, — Корвин погладил его по волосам. — У тебя получилось неплохо для первого раза, правда. Мне понравилось. Закончить можешь и рукой. Это было привычнее, хотя сам Марин такие ласки не слишком жаловал, прибегая к помощи своей руки только когда реально не с кем было расслабиться, а хотелось. Но Корвин улыбался и жмурился, явно получая удовольствие даже от столь нехитрого вида ласки. Марин почти поймал момент, когда его тело напряглось, слегка выгибаясь, наклонился, ловя губами густые капли семени. Было странно. Собственное семя на губах Корвина было солоноватым и горьким. А вот Корвин на вкус был… как яблоко, сладковатый. Он даже пожалел, что позволил ему пролиться мимо, но решил, что наверстает все в другой раз. Он ведь будет еще — этот другой раз? Ведь и сам Корвин сказал, что для первого раза все вышло неплохо. Корвин притянул его к себе, заставив лечь на нагретую солнцем траву. Марин безропотно подчинился, опустил голову на его плечо, прикрыл глаза… и вскоре уже задремал, восполняя силы. А, скорее, утраченное спокойствие. И позволяя старшему товарищу размышлять над тем, что это оно такое сейчас было. Корвин не знал, как ему относиться к случившемуся. Это его, да, наверное, напугало. Иногда ему казалось, что он сам не понимает, почему с ним происходит то или иное, почему он не может возбуждаться, когда ласкает Марина. А сейчас возбудился. Но почему? Сладко саднили следы укусов и царапины, он осторожно провел рукой по бедру, скосил глаза, рассматривая уже почти затянувшиеся ранки от ногтей. Он ведь едва не кончил, когда Марин вцепился в него, пережидая бунт непривычного тела. Почему так? Может быть, он просто возбуждается от мучений? О таком Корвин знал, иногда бывает, что с получаемой болью не сравнится никакая попытка лаской доставить удовольствие. Странно… В себе он никогда такого не подозревал. Да и мучениями то, что происходило, он бы не назвал. Марин явно не желал доставлять ему боль, просто он был слишком порывист. Корвин решил, что надо будет разобраться с этим попозже. Как говорил Диармат: «Спешка хороша только в ловле вылупка, летящего со скалы». Так… А кто такой Диармат? Корвин помотал головой. Иногда он и сам думал, что Ледайна — просто плод воображения метавшегося в горячке подростка. Но ведь он видел ее во сне, знал ее жителей, мог описать свой дом, пусть и довольно скупо. Зато он помнил свои яблоки, множество яблок на ветвях деревьев. Марин тотчас приподнял голову, обеспокоено посмотрел ему в глаза, еще немного сонный, но встревоженный. «Что-то случилось?» Чуткий парнишка, отличный напарник, справедливый и честный рыцарь, он нравился Корвину. — Спи-спи, еще есть часок, потом жара спадет, и поедем дальше, — Корвин вернул его обратно. Успокоенный, тот снова придремал, опустив голову на плечо и закинув ногу и руку на напарника. Корвин прикрыл глаза. Тепло и спокойно. Так что даже сомнения закрадываются, что там впереди, как бы ни бурелом, через который кони не пройдут. Гроза всласть посвирепствовала в лесу. Может, потому никого навстречу они и не видели. Ну да это они посмотрят потом, даже если дорогу завалило, можно объехать. Не выкорчевало же половину леса? Все равно ехать придется, им задание выполнять. Через час пришлось разбудить Марина, как бы хорошо они тут ни лежали, странный дракон сам собой не улетит. — Еще шесть дней пути, как бы не больше. Если лес повален, придется несладко, тропы и без того не назвать удобными. Марин закивал, принялся собираться. Доспехи надевать все не стал, только поножи, остальное вместе с поддоспешным увязал в тюк. Коню-то без разницы, что рыцарь на нем в полном вооружении, что рыцарь отдельно, латы отдельно. — Рубаху накинь, спечешься заживо на солнце, а у нас никакой мази нет, — Корвин, казалось, неудобств от того, что находится в полной броне, не испытывал. — Угу, — не стал спорить Марин, натянул рубаху, свернул и отправил в сумку плащ. Без доспехов он казался моложе, походил на оруженосца, а не рыцаря. Только шарф на шее выбивался из общей картины. Корвин так и не смог понять, стесняется Марин своих шрамов или нет? Кони упрямо продвигались вперед. Наконец, когда солнце коснулось алой вершиной горизонта, они встали, всхрапнув, что означало, что с места они больше не сдвинутся, пускай люди ищут ночлег и траву с водой. На темно-синем небе высыпали звезды, словно кто-то бросил горсть жемчужных зерен, а те покатились по небосводу. Пришлось искать полянку, желательно, с ручейком или родником неподалеку, уже в потемках разводить костер, варить ужин. Корвин проследил, чтобы Марин поел, как следует. — Как самочувствие? Ничего не напекло? Лето в этом году очень уж жаркое. — Не, все хорошо, — Марин зевнул. Сытный ужин и прохлада навевали желание немедленно лечь и уснуть. Он не позволил себе лениться, взял котелок и отправился отмывать его. К его возвращению Корвин уже озаботился поддержкой костра на всю ночь, устроил постель поуютней и теперь жевал очередную еловую ветку. — Ложись. Если не уснешь, сообщи, я расскажу про Ледайну. — Рассказывай, мне интересно, — навострил уши Марин, плюхнувшись на постель. Плащи у рыцарей тоже были зачарованы на совесть от промокания, под ними можно было спокойно ехать в такой вот ливень, как выдался вчера, или спать на болоте. — Возле Ледайны находится розовое море, оно такое из-за водорослей, хотя кто-то говорит, что от крови утонувших в нем пиратов. На самом его дне, в мрачной черной расщелине, куда не заглядывает свет, и где живут ужасные слепые чудовища, стоит такой же мрачный дворец, где живет морской змей, повелитель всех морей. Он дремлет уже сотни лет, потому что настолько огромен, что если всплывет, то потопит множество островов и часть Ледайны. И поэтому он погружен в сон, только светящиеся безглазые рыбы проплывают над ним. Так говорит легенда. — А на самом деле? — Марин прижался к нему, словно ребенок, которому нянька рассказывает страшную сказку. Хотя страха в нем Корвин не видел совершенно. — Повелитель всех морей беспечно резвится и плещется в море, гоняется за кораблями и любит, когда ему подносят цветы. А в той самой расщелине и впрямь плавают рыбы, не больше. Главный страх таится не в море, хотя и там хватает ужаса, главный страх таится во льдах севера. Там, под вечными толщами льда, спят могущественные существа, не все из которых являются добрыми. — И просто холод, наверное. Каким бы ни был горячим дракон, а от холода он все равно остынет. Это было верное наблюдение, так что Корвин кивнул. — Это как и здесь, Кори. — Здесь? Ты замерз? — не понял Корвин. — В этом мире, — пояснил Марин. — Вообще я думаю, что миры Великого Древа отличаются только очертаниями земель да народами. — Возможно. Ты думаешь, я из другого мира? — В этом мире нет страны Ледайны, — вздохнул Марин. — Мне жаль… Корвин тяжело вздохнул: — Что ж, вернуться домой мне все равно не суждено. А тут у меня есть ты. Этого уже немало. Эйр Фланко улыбнулся ему: — Я у тебя буду всегда, Кори. Обещаю. — Спи уже, завтра нам весь день придется провести в седле, зато к вечеру достигнем деревни, может, получится напроситься на постой. Марин послушно повозился и утих, засыпая, оставляя его в относительном одиночестве и тяжких размышлениях на тему возможной правильности слов напарника о том, что его Ледайна находится в каком-то ином мире, а все, что он помнит, просто вспомнила из своего прошлого его душа. Значит, дома у него нет. И можно соглашаться, что Ледайна была лишь видением лихорадки, шансов вернуться туда столько же, сколько оказаться в своих фантазиях. Придется доживать свой век здесь, где дварфы и эльфы — всего лишь жалкие отблески прошлого величия своих рас, разумных драконов нет, а в море русалки разорвут любого упавшего за борт. Хорошо еще, что зверь-драконы здесь некрупные. Верить в это не хотелось, но что-то в небесах,в толще земли или в нем самом сместилось, заставляя меняться. Словно какой-то его поступок, как песчинка, сдвинул с места целую гору.