Яблочное зернышко

Уснул Корвин с немалым трудом, а утром был хмур и задумчив, то есть, практически выглядел, как и всегда, только вот обычно он не мрачнел как туча, предвещающая затяжной ливень. Марин, как и всегда, молчал, пожелав ему доброго утра. Только поглядывал тревожно да временами касался, словно удостоверяясь, что никуда его напарник не вздумал деваться и не развеивается, как видение. Небо сегодня решило сжалиться, жара заметно спала, так что до деревни они добрались даже раньше, чем закат принялся полыхать всеми своими красками. Деревушка была в принципе немаленькая, и даже с трактиром, в котором рыцари и поужинали, и купили еще мешок крупы и несколько копченых рыбин для разнообразия походного рациона. На ночлег устроиться удалось на сеновале, в трактире комнат в наем не сдавали, а уехать на ночь глядя из деревни было бы по меньшей мере странно. Промолчавший практически весь день Марин, устроив лежбище в куче прошлогодней соломы, подобрался к сумрачному напарнику, помогая снять тяжелые латы: — Кори, я расстроил тебя? — Нет, просто открыл мне глаза на правду. Я сам расстраиваюсь. Это непросто — попрощаться с домом. — Есть легенда… — Марин кашлянул, сенная пыль забивалась в горло, и говорить было больнее обычного, но он не зря весь день вспоминал. — Легенда о том, что когда-то по Древу Миров можно было путешествовать. Проходить из мира в мир через Врата. — Врата давно закрыты как раз из-за чужаков… — То, что было открыто однажды, можно открыть снова, — пожал плечами Марин. — Главное, найти. — Да. Главное — найти. А теперь засыпай. Нам предстоит долгий путь. Марин попил воды из фляжки, попытался устроиться на плаще, но сон не шел никак. Привычка засыпать рядом с напарником давала о себе знать, а Корвин вышел с сеновала то ли по нужде, то ли просто так, и не возвращался. Где-то неподалеку раздавались приглушенные голоса, бубнили, мешая уснуть. Наконец, они стихли, послышались шаги. — Расспросил местного охотника. Говорит, что ничего толком не знает, что-то в тех Малых Граблючках неладно. — Гиблючках. Малые Гиблючки, сказал Магистр, — хмыкнул Марин. — Название говорящее, правда? — Ага. А что такое «гиблючка»? — Гиблое место, так, вроде, трясина называется. — Малые Трясины? Около гор? Звучит как-то странно. — Да нет, почему? Это мы сейчас едем более-менее по возвышенности, там дальше Озерово, если я правильно помню карту. Ну и Гиблючки. Корвин снова обнял его, уже привыкнув засыпать вот так, потом вспомнил, что сегодня еще не лечил напарнику горло, а пропускать лечение не стоит. Если бы это было в его мире, за девять лет от ранения не осталось бы и следа. Но все, чего он сумел добиться — это возможность Марину говорить. И то, зимой тот предпочитал молчать неделями напролет, не тревожа ноющее от холода горло. Но прекращать Корвин даже не думал. Облизать, облизать еще раз, потом начать целоваться, совмещая приятное с полезным. И в этот раз тело отозвалось сразу, стоило только Марину крепче сжать пальцы на плечах. Взаимно отозвалось: желание напарника он был способен ощутить, даже не прикасаясь к нему: менялся запах, становилась горячее кожа, быстрее и мощнее начинало биться сердце. Корвин решил, что слияние их тел пойдет на пользу обоим. Чем теснее установится связь, тем быстрее выздоровеет горло Марина. Хотя даже снять навсегда боль будет отлично. Но как это сделать здесь? В памяти смутно всплывали образы того, как следует поступить, вот только у них не было с собой никакой мази, чтобы облегчить процесс. Обычно Марин покупал нужное у знахарей по пути, а сейчас им на оных не везло. Придется пока что отложить задуманное. Оставалось только закончить лечение так, как в последние два раза, хотя и здесь Марин умудрился перевернуть все с ног на голову, а вернее, извернуться и приняться ласкать Корвина одновременно с ним. Пусть пока еще неумело, но очень старательно. Что ж, это тоже должно помочь. Корвин на это весьма надеялся, по крайней мере. Мысли о том, отчего он сумел ощутить желание только сейчас и только к Марину, улетели в момент, когда выплеснулось семя. Корвин извернулся, погладил пальцами шрамы на горле напарника. Они слегка поблекли или это просто казалось в неверном лунном свете. Рыцарь сонно вздохнул, улыбнулся чуть припухшими от непривычной работы губами. Он всегда быстро засыпал, а после такого и вовсе мгновенно. Корвин поцеловал его в шею и улегся, давая Марину возможность улечься ему на плечо. В дыру в крыше виднелись звезды и подмигивали. Чужие звезды, незнакомые фигуры. Хотя Корвин и родных-то не помнил. Слова напарника заронили в душу, взбаламученную пониманием чуждости этого мира, крохотную искорку надежды. Отыскать Врата, открыть их — и вернуться в Ледайну? Увести с собой единственного, кто за долгие годы здесь стал ему дорог? У Марина, кажется, нет здесь родных, а работа рыцаря его тяготит, по всему видно. Постоянно в седле, в жару и холод, в раскаленных солнцем и покрытых инеем доспехах. Корвин видел, какими стали их старшие товарищи, в свои сорок лет выглядящие уже древними стариками. И такой судьбы для Марина не хотел. Что ж, значит, они будут искать Врата. Но сначала нужно выполнить задание ордена, без этого все равно не обойтись. И нужно будет расспросить Марина о той легенде, что была известна ему, все до мелочей. А, вернувшись в монастырь ордена, поискать в библиотеке. С этими мыслями Корвин и задремал, зная, что скоро начнет вопить петух, не давая поспать. После Черемух — этой деревни, на пути рыцарей должно было попасться только одно довольно крупное село — Озерово, к нему шел если и не тракт, то все же довольно убитая колеями дорога, стоило придерживаться ее. А вот после Озерова придется пробираться лесными-болотными тропами. И в Озерове стоит прикупить мазь. На всякий случай. В Черемухах не было ни своего целителя, ни даже травника. Трактирщик, у которого они позавтракали, пожал плечами и сказал, что старуха Ава померла прошлой зимой, не оставив даже ученика. — Жаль… Что ж, в Озерове нам должно повезти больше, — Корвин седлал коня. Марин, чуть виновато улыбаясь, ждал, пока жена трактирщика сварит десяток куриных яиц вкрутую — очень уж он их любил, но подобное лакомство нечасто ему перепадало. В монастыре так точно. Корвин облачился в доспех, терпеливо подождал, когда Марину принесут его любимую еду. — Ничего, в Озерном вдоволь наешься яиц, там крупное село, куры должны быть ухоженные и тоже крупные. — До него еще доехать надо, — Марин залез рукой за пазуху, воровато оглядываясь на ворота деревни и усмехаясь, вытащил три крупных ранних яблока. — Вот, тебе. — Спасибо, — расчувствовался Корвин, жадно вгрызаясь в яблоко. Эти плоды были единственным напоминанием о доме. — Я знаю, каким драконом я был бы — рожденным из яблочного зернышка, — наконец, сказал он. Марин улыбнулся: — Наверное. У тебя и вкус… яблочный. — Чешуя была бы из яблоневых лепестков и листьев. — Это было бы красиво. И охраняли бы тебя все драконы Долины. — Ага, а эльфы бы ваяли мои статуи, а дварфы ковали мое изображение на воротах. Серебряные кованые ворота с драконом… Марин усмехнулся, но слова Корвина пробудили в нем что-то. — Я видел такие врата. Давно, еще до вступления в орден. Когда у меня была семья… Но где? — А ты не помнишь свое детство? — удивился Корвин. — Мало что помню. Отца казнили, когда мне было три года, его не помню вообще. Мать осталась с четырьмя детьми и кучей долгов, так что к тому моменту, когда я получил право именоваться эйром Фланко, от нашего имения уцелел лишь флигель, где жили мама и выжившие две сестры, а от имущества — отцовский меч и старые латы. Они, кстати, рассыпались как раз в том неудачном бою… — он коснулся шарфа, кашлянул и потянулся за фляжкой. — А сейчас твоя мама и сестры еще живы? Марин покачал головой. — Белый мор скосил всех. Через год, как я стал рыцарем ордена. — И ты где-то видел ворота с серебряным драконом? — Корвин задумался. — Я обязательно вспомню, — пообещал Марин. Дальше ехали молча. Марин то и дело кашлял, прикладывался к фляжке с водой, морщился: горло ныло и саднило, словно в нем копошился десяток горячих муравьев. — Плохо? — Корвин подъехал ближе. — Полечить? Марин размотал шарф, показывая горло. Рубцы на нем казались немного воспаленными, но, как ни странно, их было то ли меньше, то ли они сами уменьшились в размерах. Корвин облизал их, пытаясь утишить боль напарника. Может, это и не помогло, но до вечера, когда нашли подходящее место для привала, Марин кашлял поменьше. — Как самочувствие? Рубцы становятся меньше, но у тебя болит горло, меня это беспокоит, — Корвин привлек к себе напарника. — Болит, может, заживает? — прохрипел Марин, утыкаясь ему в плечо лицом. В давно знакомых и почти родных руках напарника было спокойно и уютно, и даже горло прекращало беспокоить, словно его успокаивало тепло тела Корвина. — Может быть, — Корвин обнимал его, надеясь, что это хоть немного помогает. В этот раз он хотел ограничиться только поцелуями, все же решив, что Марин мог растревожить горло, когда ласкал его, или это сделало семя Корвина. Но у напарника было свое мнение, и поцелуями дело не ограничилось. Они едва не сожгли свой ужин, увлекшись ласками, Корвину пришлось снимать котелок с огня и есть, пока Марин дремал после всего, укутанный в одеяло. В отсветах костра Корвин видел, как вспухают и становятся ярче рубцы, а затем уменьшаются, словно гаснут. Может быть, это было к лучшему, скоро они совсем исчезнут, а там и горло заживет изнутри. Корвин едва успел сшить его магией, когда Марин умирал на той тропе. Еле удалось оттащить его от края жизни. Ему снова вспомнился тот день, так ясно, словно это было буквально вчера: стояла поздняя осень, на удивление сухая и солнечная, но весьма холодная. Он получил от магистра задание уничтожить зверь-дракона и отправился в путь, не мешкая. Прибыл он как раз к моменту, когда тот примерялся, как бы перекусить жертву. Дальше Корвин вернулся в сознание, уже сшивая разорванное горло незадачливого собрата-рыцаря. В глазу зверь-дракона торчал меч. То, что рыцарь очень молод, он понял уже внизу, в крохотном селе, куда привез Марина, почти не приходившего в себя все время пути. Тот потерял много крови, и пришлось задержаться на седмицу, отпаивая его травами, пока Марин не смог хотя бы прямо держаться в седле перед Корвином. Его лошадь и рассыпавшиеся и покореженные доспехи рыцарь прихватил с собой. В ордене Марином занялся лекарь, так что Корвин с чистой совестью оставил спасенного на его попечение. Потом навестил. При виде немого и страдающего от боли парня он чуть не прослезился. Тогда-то и вспомнил об искусстве исцеления при соприкосновении дыхания. В Ледайне он жил в яблоневом саду, много магии, много света, много тепла. Вдруг получится поделиться? И он поцеловал Марина. Тот не шарахнулся, как можно было бы ожидать, только прикрыл глаза, позволяя чужим губам и языку завладеть его ртом. В следующий раз он даже улыбнулся, прежде чем закрыть глаза. Потом — ответил, чуть позже — осмелился опустить руки на плечи рыцарю. Через два месяца он сумел прохрипеть свое имя и согласие на вступление в орден. Утром Корвин снова облизал ему горло, потом намочил шарф в ручье, встряхнул. — Здесь хороший ручей, он протекал через луг с лечебными травами. Должно помочь. Марин только улыбнулся ему — горло жгло, там уже копошился явно не десяток огненных муравьев, а добрая сотня. Прохладная вода на некоторое время утихомиривала это жжение, как и прикосновения Корвина, но потом все начиналось по-новой. Единственное, что он мог — не показывать напарнику своей слабости. В остальном-то все было отлично, а что приходилось молчать — так ему не привыкать. До Озерного добирались в молчании, Корвин снова улетел в свою Ледайну и бродил там среди яблонь. Или спал с открытыми глазами, кто его разберет. Это было привычно и даже хорошо, потому что серьезный и приземленный Корвин Марина пугал. Озерное, как ясно было из его названия, стояло на берегу самого крупного из полутора десятков озер, безымянных на карте, но среди местного населения имеющих свои имена. Это было — Зерцало, овальное, спокойное в безветренную погоду, оно в самом деле казалось зеркалом, отражающим мир. Тревожили его поверхность только стаи уток, которых тут разводили. Так что обедали и ужинали рыцари утятиной, запеченной, жареной и копченой. Ну и, конечно же, яйцами. Видно, они и пробудили в памяти Корвина очередное воспоминание. — Мне нравятся яйца, особенно воздушные, они такие красивые, похожи на голубые вихри, среди которых спит маленький дракончик, такой кроха, совсем мелкий, еще ничего не понимает, но уже иногда обижается и плюется магией. У огненных красивые яйца. У каменных иногда красивые, иногда нет, те, которые яркие камни, те милые, сапфировые я любил, они прохладные и синие, а если присмотреться поближе, то дракончик приоткрывает глаз и смотрит на тебя. Самые некрасивые у скальных, похожи на огромный булыжник, даже не отличишь. Марин хрипло выдыхал и счастливо улыбался: это было все равно что вернуться домой — эти рассказы о драконах Ледайны. Он даже не подозревал, что влюбился в них, привык и сродинился, как с Корвином. Его потерянный мир был теперь дорог и Марину. Эйр Фланко отдал бы свое право на имя и обращение «эйр», лишь бы помочь другу и напарнику вернуться. Рассказы рыцаря слушали и селяне, посмеивались — слава эйра Корвина Кордела гремела на все королевство. Но всегда приятно послушать славную байку о неведомых землях, особенно после трудового дня. В Озерном Корвин, наконец, купил то, что хотел — травница у них была, и сразу три грубоватых глиняных горшочка перекочевали в суму рыцаря. — Той мазью, что синей ниткой перевязана, трижды в день мажь ему горло. То, что с зеленой ниткой, разводи в воде — на три глотка — с ноготок снадобья, и пусть медленно пьет. Про горшочек с красной ниткой травница ничего не сказала, только посмотрела на Корвина как-то так, что тот сразу все понял и смущенно поблагодарил. Травники, особенно женщины, зачастую были еще и ведьмами, ничего удивительного, что она и без вопросов узнала, зачем он явился. В дорогу взяли еще утятины и вареных яиц, по такой жаре немного — вечером придется их уже съесть. Даже Корвин, собираясь, увязал нагрудник, наплечники и наручи в узел, а поддоспешную куртку распахнул на груди. Ехать в полном облачении не представлялось возможным — металл раскалялся, а поддоспешное пропитывалось потом настолько, что можно было выжимать. — Утешает, что впереди лесные тропы, там будет прохладней. — Угу. Как сказали им в Озерном, до Малых Гиблючек — примерно дня два пути, если эйры рыцари не собьются с тропы. Были когда-то и Большие Гиблючки, но уже лет десять как ушли под трясину. — Она тут все поглощает, верней, раньше поглощала. А еще Корвина попотчевали очередной порцией слухов о том, что дракон или не дракон, но вот что-то там есть такое, но кто или что — неведомо. Не говорят. На всякий случай, следовало готовиться к встрече со зверь-драконом. Самый крупный экземпляр, которого Корвин встречал за все время, что служил ордену, был размером с пару лошадей, вместо крыльев имел какие-то кожистые опахала, не могущие приподнять его даже на волосок над землей, ни ядом, ни огнем, ни прочим не плевался и магией не обладал. Просто огромная хищная ящерица-переросток. — Там знахарка дала мазь, смазывать тебе горло три раза в день. А еще пить… — вспомнил Корвин. Марин приподнял бровь, улыбнулся, мол, ну, давай, попробуем. Шрамы зудели, только самообладание не позволяло ему тянуть руки к горлу и чесать его. Корвин достал горшочек с мазью, принялся смазывать шрамы. — Они подживают, это хорошо. Марин не закрывал глаз, смотрел прямо на него, чуть откинув голову назад. Глаза у него были красивые, карие, с мелкими зеленоватыми лучиками, разбегавшимися от зрачка, и тремя такими же зелеными колечками, последнее из которых окаймляло радужку. Яшмовые глаза, — вспомнилось выражение из той, прошлой жизни. Корвин нанес мазь на шрамы. — Не завязывай пока горло, пускай их обдует ветром. Марин кивнул, свернул свой шарф, сунул его в сумку и поднялся, жестами показывая, что пойдет за дровами. Раз уж они остановились здесь, надо приготовить ужин. Корвин не возражал, ужин так ужин. А он пока сходит за водой. Тем более что ему еще поить снадобьем напарника. У него и кружка была — серебряная, правда, изрядно помятая и чуть ли не пожеванная. Но она отгоняла ночную мелкую нечисть одним своим видом. А еще из нее можно было пить. Когда Марин приволок охапку хвороста, его уже ждало разведенное в трех глотках ключевой воды снадобье, окрасившее ее в коричневатый, чуть опалесцирующий цвет. — Медленно и неспешно выпей это. После первого же глотка Марин почувствовал, как унимается жар и зуд в горле, послушно допил все, растягивая, мелкими глоточками. — Как хорошо! — Оно помогает, отлично, — возликовал Корвин. — Но это не значит, что ты перестанешь меня лечить? — Марин поймал его за плечо, посмотрел так серьезно. — Конечно же, не перестану, лучше сочетать, — кивнул Корвин. Его младший товарищ просиял и взялся за костер и готовку с утроенным рвением, удивляя Корвина. — Тебе настолько нравится лечиться? — Мне нравится, когда ты прикасаешься, — Марин улыбнулся и чуть покраснел. — С нашего первого поцелуя. — А мне очень нравится прикасаться к тебе, если тебе это важно. Марин кивнул: — Важно. Все, что связано с тобой. — Почему? — не понял Корвин. Каша была готова, так что можно было есть ее. Корвин даже не замечал, что хлебает ее, едва сварившуюся, горячую до невозможности. Марин лишь развел руками — ответа на вопрос напарника он не знал. Просто бережно хранил в своей памяти все его истории, каждое слово, жест или действие. Он помнил о том, что Корвин больше всего любит сладкие яблоки, а кислые — не так сильно, что ему нравятся чеканные серебряные вещицы, вроде его кружки, хотя только лишь она в его владении и имеется. Все, что касалось эйра Корвина Кордела, собиралось, обдумывалось и пристраивалось в некий образ рыцаря, казавшийся самому Марину рассыпавшимся витражом, который ему предстоит кропотливо собрать воедино. — Я оставил тебе твою порцию, — Корвин отставил котелок. Из костра выстрелил уголек прямо ему на руку, рыцарь стряхнул его обратно. Это тоже была занятная особенность эйра Кордела — он не боялся горячих угольев, раскаленного железа и любого жара. Сам же всегда был горяч, будто внутри него вместо крови текла расплавленная магма. Если бы Марин своими глазами не видел, что при ранении Корвин истекает столь же алой кровью, что и он сам, он предпочел бы верить в свой домысел. Он аккуратно доел кашу и отправился мыть котелок и набирать в него воды для травяного отвара. Корвин отправился сорвать мяты, чей запах чувствовал издалека. Ее вкус рыцарю нравился, а еще проложенное мятой на ночь поддоспешное на жаре не так сильно пахло потом. При мысли о том, что сегодня, возможно, он все же перейдет черту в отношениях с Марином, что-то внутри подрагивало, и определить, какое чувство просыпалось от этого, он был не в силах: страх? нетерпение? желание? Он машинально растер в пальцах листок мяты, усмехнулся — а вчера еще не задавался такими вопросами. Что-то менялось. В нем? В мире вокруг? Скорее, конечно, в нем, уже то, что он способен желать кого-то, нет, желать именно Марина — это даже не звоночек, это набат. Он смирился с этим телом, с этой жизнью и этим миром. Корвин отбросил в сторону истерзанную мяту и вернулся к костру. Спустя полчаса в котелке исходил ароматнейшим паром травяной чай, и Марин, зачерпнув его кружкой напарника, сунул ему в руки, обеспокоенно заглядывая в глаза: — Ты в порядке? — В полнейшем, — рассмеялся Корвин. — А что, снова улетел в Ледайну? — Нет. Я узнаю, когда тебя уносит в тот мир, сразу. По… наверное, по взгляду. А сейчас ты чем-то опечален или расстроен. — Я просто смирился с этим телом, только и всего. Марин кивнул, порылся в поясном кошеле и достал гребень, которым и принялся вычесывать русую гриву напарника. Как тот умудряется собрать на нее разный лесной мусор, он не знал, просто привык уже выбирать из светлых волос сосновые и еловые иглы, листочки, крыльчатки ясеня, семена и травинки. — А ты хотел бы… дойти до конца сегодня? — Дойти до… о… — Марин на миг даже перестал выглаживать гребнем пойманную прядь, потом наклонился, почти касаясь губами уха Корвина, шепнул: — С тобой — да. Корвин несмело улыбнулся. — Со мной… А ты представляешь, что это? — Я не девственник, если ты об этом. Хотя прежде не спал с мужчинами, — голос Марина был спокоен и даже чуть насмешлив. — А ты? — Я не помню. В этом мире точно ни с кем не спал. — А в том? Судя по твоим действиям, ты помнишь, каково это — кого-то ласкать. — Возможно. Когда я попал сюда, мне было… Не знаю даже, сколько. Сказали, что лет двадцать, так что я решил, что пусть так и будет. Хороший возраст. Двадцать лет. Молодость. Марин фыркнул — куда уж лучше. В двадцать лет мало кто воспринимает тебя как личность. Впрочем, оно и в пятнадцать так, и в двадцать пять будет так же. Пока они с Корвином — простые рыцари ордена, всерьез их не воспримет никто. Да и не надо, честно признаться. Потому как стоит повысить статус, начнется грызня за власть и интриги. Нет уж, этого точно не надо. Звезды снова стали робко поглядывать вниз, ожидая, когда в свои права уже вступит луна. Марин убрал гребень и теперь просто перебирал тяжелые пряди волос напарника, не отдавая себе отчета, что выглядит сие действо слишком интимным. Впрочем, на людях он никогда так не делал. Он и прикасаться к Корвину себе не позволял, когда возвращались в монастырь. Вне него было проще. Корвин молчал и наслаждался прикосновениями. Отчего-то было так тепло внутри. По виску и скуле скользнул выдох, потом его уха коснулись слегка обветренные губы Марина, разомкнулись, чтобы захватить в плен мочку, сжать ее крепкими острыми зубами, посылая по телу волну дрожи и жара. — Ах-х-х… — Корвин сам не ожидал от себя такого судорожного выдоха. Марин не собирался останавливаться. Его руки скользнули по плечам вниз, к груди, развязывая попутно шнуровку на рубахе, пальцы нашарили и сжали соски, словно коготки хищной птицы — добычу. Корвин принялся стаскивать с себя рубаху, чтобы она не мешала ласкам. Марин ему не помогал, но почему, Корвин понял, когда откинул снятую рубаху прочь. Его юный напарник шагнул и аккуратно устроился у него на коленях, уже тоже полуголый, без пояса и с развязанным гашником штанов. Протянул руку, расстегивая пряжку пояса Корвина, уронил его на землю, провел ладонями по напрягающимся под прикосновением мускулам. Молча, сдерживая дыхание — Корвин видел закушенную губу, видел, как нервно расширены зрачки его глаз. — Не бойся, — шепнул он. — Ничего страшного не будет. Правда. — Я не боюсь, — Марин рассмеялся, тихо, на выдохе. — Я тебя хочу. — Тогда стоит снять и штаны… Я так думаю. — Угу. Еще как стоит. Сейчас… Прежде чем лишиться последней детали одежды, Марин снова прикусил его ухо, уже другое. Штаны Корвин содрал с себя поскорее, обнял Марина, прижал. — А ты пахнешь как яблоки при первых заморозках. — Только не съешь… Сам Марин, похоже, собирался любовника хотя бы понадкусывать, пробуя на зуб его шею, плечи, губы, пока его не опустили на плащи. Теперь пришла очередь Корвина заласкать своего любовника до стонов и потери соображения. И он в этом преуспел, тело Марина было отзывчивым, сам он не испытывал никакого стыда, отдаваясь ласкам Корвина. Сумка с мазью была совсем рядом, Корвин отвлекся на минуту, подтянуть ее поближе и взять приготовленное травницей. У мази был приятный травянистый аромат, она легко ложилась на пальцы и не только на них. Марин, заметив заминку и правильно истолковав ее, перевернулся на живот и поднялся на четвереньки, слегка выгибая спину. Корвин, готовый отступить в любой момент, принялся подготавливать напарника к тому, что сегодня они все-таки станут любовниками в полном смысле слова. Отступать не понадобилось, в какой-то момент Марин тихо застонал, выгнулся сильнее. — Кори… Кажется, все было в порядке. По крайней мере, можно было попробовать заменить пальцы кое-чем другим. Мази, к счастью, еще хватало. Корвин пристроился, толкнулся. Было тяжело, девственное тело принимало его с трудом, но даже от этого в душе что-то со звоном лопалось, словно стальные обручи, разрывалось. Будто соитие с Марином освобождало его от чего-то чужого. Марин глухо стонал, уткнувшись в плащ лицом, сжимал ткань в кулаках, но не пытался отстраниться, скорей, наоборот. — Марин… — имя сорвалось словно само собой. Он услышал, повернул голову набок. Искусанные губы, мокрые ресницы. И подался назад всем телом, принимая его до конца, до того, что плотно соприкоснулись с легким шлепком тела. Корвин просунул руку под живот Марину, обхватил ладонью член, вспомнив, что разрядку получить должны оба. Двигаться приходилось медленно, этого пока хватало, но уже шумело в ушах нарастающее желание, захлестнуло в тот момент, когда по бедру царапнули ногти, впились, заставляя двинуться быстрее и резче. Еще несколько минут, а затем внутри поднялась волна огня, перед глазами полыхнули искры. Он даже не понял, почему, только потом, отлежавшись, заметил на грубой ткани плаща подсыхающие капли и размазанную по ладони влагу. Удовольствие было обоюдным. Корвин поцеловал Марина в плечо, не зная, как еще выразить свои чувства. Впрочем, пока не требовалось никак — Марин спал, не проснувшись даже тогда, когда он покинул его тело и поднялся, чтобы найти в сумке кусок полотна и обтереть любовника. — Надеюсь, завтра в седле ты просидишь хотя б пару часов. Ругать себя было без толку — да, не подумал, каково будет Марину после, утром. Придется присмотреть — эйр Фланко на редкость упрям и вполне может не сказать, что ему больно или плохо. Корвин улегся рядом, обнял напарника, намеренный согревать его всю ночь. Кони всхрапывали, щипали траву и совершенно не мешали. Но если вдруг кто-то надумает подобраться к лагерю рыцарей, великолепно обученные жеребцы поднимут тревогу и защитят хозяев, пока те не схватятся за оружие. Марин повернулся, прижался к Корвину. Тот улыбнулся, сам не зная почему. Льстило, что Марину нравится спать рядом. Он знал, какой тип женщин Марин предпочитает. Пышные смешливые простушки, норовящие не только попользоваться ладным рыцарем в постели, но и накормить после и сунуть с собой пирожков или ватрушек. Знал, что Марин не часто обращал внимания даже на таких, но и не отказывался, если предлагали открыто. А сейчас он выбрал Корвина, так получается? Выбрал, отдался, доверился его рукам. Как, впрочем, и тогда, когда он валялся в лазарете, неспособный говорить и защитить себя. — Я всегда буду с тобой. Всегда. Обещаю.