Девушка из Берлина: Жена Штандартенфюрера

Наконец он настал, день моей свадьбы. Я проснулась счастливейшим человеком в мире и немедленно побежала на кухню за моей утренней чашкой кофе. Гризельда уже вовсю готовила завтрак и попыталась настоять, чтобы я хотя бы подождала, пока она его сервирует и съела хоть что-то, но я была слишком взволнована, чтобы есть. Я сама сделала себе кофе и только было расположилась за столом, как в кухню зашла мама и немедленно на меня набросилась. - Аннализа! Ты ещё не приняла душ? У нас нет времени на то, чтобы сидеть и распивать кофе, мы опоздаем! - Мама, церемония начинается только в двенадцать. Сейчас семь утра! - Да, и тебе ещё нужно уложить волосы, одеться, после чего ехать на другой конец города! Так что марш в душ сию же секунду, фраулейн! - Уже почти фрау! - Иди уже, ради всего святого! Я закатила глаза, но всё же встала и направилась в ванную. Мама была, вообще-то, права: самой большой тратой времени будет сама дорога в одно из административных зданий СС, где и будет проходить церемония. Даже церковь Рейхсфюрера уже не устраивала: все члены его любимого СС и СД должны были жениться по его правилам и в им установленном месте. Когда Генрих впервые упомянул, что церемония состоится в административном здании в присутствии самого Рейхсфюрера, я сначала решила, что он шутит. Но когда он добавил, что даже алтарь там будет не христианский, а языческий германский, и что вместо священника объявлять нас мужем и женой будет он, Гиммлер, я решила, что эта страна точно сошла с ума. Едва я вышла из душа, я услышала громкий голос бабушки Хильды, доносившийся снизу. Говорят, что Гитлер - отменный оратор, так это они ещё её не слышали! Я была более чем уверена, что поставь её за трибуну минут на пятнадцать, и она сама организует свою собственную еврейскую национал-социалистическую партию, а немцев обратит в гонимых. Я не сдержала улыбки при этой мысли и начала расчёсывать волосы, когда мама открыла дверь в мою комнату. - Аннализа, ты никогда не высушишь твою гриву ко времени! Давай подрежем их, солнышко. Когда ты переедешь в ваш новый с Генрихом дом, у тебя всё равно не останется времени за ними ухаживать, так что давай сделаем это сегодня. - Мама, нет! Даже не думай! - Я всегда страдала от какой-то нездоровой привязанности к своей косе, и оберегала её с преданностью, какую должна бы была питать к своему фюреру. Только вот коса мне была куда дороже, чем этот самый фюрер. - Родная, после сегодняшнего дня твоя жизнь полностью изменится. Теперь твоей главной ролью будет роль жены; ты должна будешь заботиться о своём муже и всех его потребностях, готовить, стирать, убирать, чистить его форму, и следить, чтобы в доме всегда был порядок. И не забывай про свою дневную работу в театре, если ты, конечно, не решишь её бросить. Ты и вправду считаешь, что со всем этим у тебя останется время на твои волосы? Со всей свадебной суетой у меня как-то не было времени подумать о том, что в скором времени будет из себя представлять моя замужняя жизнь. Не буду скрывать, идея готовки и уборки меня не очень-то прельщала, но я что-нибудь придумаю. Одно я знала точно: моя коса остаётся. - Отрежешь волосы только через мой труп, мама. Она обречённо вздохнула. - Тогда иди на кухню и подсуши их над газовой горелкой. И смотри, не сожги их! Пару часов спустя, когда я уже была одета и заканчивала накладывать макияж, бабушка Хильда снова нанесла мне визит. К моему удивлению, в этот раз она была куда спокойнее, чем в день моей помолвки и, вместо того, чтобы клясть на чем свет стоит моего 'никуда не годного жениха-нациста,' молча села на мою кровать, наблюдая за мной через зеркало. - Здравствуй, бабушка! - Я сняла пару бигудей у висков и подколола локоны шпильками. - Не будешь сегодня меня отчитывать? - Да к чему мне тебя отчитывать? - Она пожала плечами. - Ты уже всё для себя решила. Может, я и против твоего решения, но я всё же не перестану общаться с единственной внучкой только потому, что её новый муж - последный putz! - Бабушка! Перестань его так называть! - 'Putz' и 'meshuggeneh' были, пожалуй, единственными словами на идише, которые я знала, и то только благодаря их частому использованию моей бабушки в адрес членов партии и их жён или любовниц. - Как бы то ни было, я пришла не ругаться. Хочу дать тебе что-то, свадебный подарок. Она подошла ко мне, вынула что-то из кармана и надела мне на шею. Она сделала это так быстро, что я и не поняла сначала, что это было, пока не разглядела как следует кулон - золотую Звезду Давида. Я сразу же стиснула её в кулаке, готовая сорвать её в ту же секунду, если кто-то войдёт. - Бабушка! Совсем с ума сошла надевать на меня это?! - 'Это,' как ты снисходительно его назвала, было подарком, который моя мать получила от твоего пра-прадеда, прежде чем они навсегда покинули Польшу, девочка моя. Он сам сделал эту звезду, чтобы служила напоминанием о том, что где бы мы не оказались и кем бы не стали в глазах общества, эта звезда будет всегда напоминать ей о том, кто мы на самом деле есть. Это не просто красивая безделушка, это символ, память, напоминание о том, что ты действительно принадлежишь к богоизбранному народу, как было писано в Торе, а не в этой книжке этого полоумного Гитлера. Ты принадлежишь к богоизбранному народу, и должна этим гордиться, что бы все вокруг не говорили. Моя мать дала это мне перед смертью, а я вручила это твоей матери, когда она выходила замуж. Теперь мы обе согласились, что она должна стать твоей, чтобы потом ты передала её своей дочери. Я знаю, что носить ты её, конечно, не сможешь, никто из нас не носил, но ты можешь хранить её в каком-нибудь тайном месте, и когда настанут тяжкие времена, ты вынь её оттуда и вспомни, как наши праотцы страдали в Египте, и Господь спас их. И снова спасёт. Эта звезда будет давать тебе силы, когда будет казаться, что надежды уже не осталось. - Я увидела, как бабушка украдкой смахнула слезу. - Аннализа, я только молюсь Богу каждый день, чтобы не склонили они тебя на свою сторону, чтобы ты не стала одной из них... Я почувствовала, как слёзы начали жечь глаза. Я никогда и не подозревала об этом маленьком фамильном сокровище, и уж тем более никогда не думала, что моя бабушка боялась, что я начала симпатизировать политике партии, чьей едва ли не первостепенной задачей было создание свободной от евреев Германии, что по сути означало убийство тех, к кому я принадлежала. Мне вдруг стало ужасно стыдно, что, погружённая в своё счастье, я совершенно забыла о том, что творилось в стране. Нет, даже не так: я нарочно закрывала на это глаза, потому что меня это не касалось, и если я этого не видела, то, может, ничего и не происходило, может, это были всего лишь слухи, распространяемые антиправительственной пропагандой. Только вот это были отнюдь не слухи, и в руке своей я сжимала напоминание об этом: маленькую шестиконечную звезду, которую мои менее удачливые соотечественники должны были теперь носить нашитой на на одежду. - Бабушка, я никогда не стану одной из них, клянусь тебе, никогда. И Генрих, он тоже не такой, он знает обо мне, и всё равно на мне женится. Бабушка явно удивилась такой новости, но всё же отреагировала куда спокойнее моей матери. - Он узнал, что ты еврейка? - Я сама ему сказала. Он ответил, что ему всё равно. После короткой паузы бабушка улыбнулась. - Ну, может, он не такой уж и putz, как я думала. Я улыбнулась в ответ. - Раз уж он такой терпимый к нашему роду, может, он согласится на небольшое одолжение старой женщине? - Хитро добавила она.