Девушка из Берлина: Жена Штандартенфюрера

Париж, Июнь 1940 Этот дождь, кажется, никогда не закончится. Из постели вылезать совершенно не хотелось, да и что за смысл? На улицу не выйти, а внутри отель Ритц был наводнён высокопоставленными офицерами - новыми хозяевами Парижа. Сам фюрер, говорят, собирается приехать, чтобы лично осмотреть ещё один поверженный город, да и какой! Ведь после Великой Войны именно здесь, на французской территории, был подписан унизительный Версальский договор. Было вполне объяснимо, почему он не мог дождаться, чтобы ткнуть французов носом в свою очередную победу: смотрите, смотрите на нас, расу завоевателей, марширующих по вашим улицам в то время как вы склоняете перед нами головы. Для Рейха дела не могли идти лучше: западная Польша была давно оккупирована, вместе с Францией и Норвегией. Как немка, я должна была бы радоваться нашим победам, но только вот мне отчего-то было совсем не весело. Рейх уже забрал моих родителей, которых я не видела целый год, в течение которого нашим единственным средством сообщения были редкие телефонные звонки, чтобы убедиться, что у всех всё было хорошо. Про Адама и доктора Крамера, которым пришлось бежать из страны, спасая свои жизни, я и говорить не стану. Так много других людей из бывшего еврейского района также исчезли, либо погибли от рук своих мучителей в форме, либо были согнаны в концентрационные лагеря, как наши бывшие портные, Либерманы. Мой старший брат, Норберт, служил сейчас где-то под Варшавой и писал мне длинные письма, говоря, как он хотел, чтобы всё уже наконец закончилось, и жизнь пришла бы в норму, и он мог бы вернуться домой. После короткой осады Варшавы, главной задачей Вооруженых СС стала организация гетто для местных и немецких евреев и постоянный надзор над ними. Массовые расстрелы также стали вполне обыденной практикой; Норберт никогда не писал мне об этом, но я-то знала, что ему приходилось в этом участвовать. Тон его писем становился всё более и более безрадостным. Урсула, и та не смогла составить мне компанию в этой поездке, но хотя бы по приятной причине: они с Максом ожидали их первенца в следующем месяце, а поэтому она не хотела рисковать и путешествовать на такое длинное расстояние. Помню, как в первый день, когда они только поделились с нами новостями, у нас с Генрихом состоялся серьёзный разговор. - Они выглядят такими счастливыми, - сказала я, пока мы шли домой после праздничного ужина у Макса и Урсулы. - Поверить не могу, что скоро они станут родителями. - Они ждали этого ребёнка больше трёх лет, конечно, они на седьмом небе. - Задумчиво отозвался Генрих. - Надеюсь, что это девочка. - Почему девочка? Он слегка пожал плечами. - Потому что если это будет мальчик, то он станет всего лишь ещё одним солдатом для Рейха. К сожалению, всех арийских детей только в этом качестве и видят в наши дни, а особенно тех, кто родились у офицеров СС. Как только он родится, Рейхсфюрер лично его окрестит, затем они начнут учить его маршировать и отдавать салют, после чего последует Гитлерюгенд, его первый кинжал с надписью "Кровь и Честь," и всего через несколько лет Рейх получит ещё один до мозга костей индоктринированный продукт, эсесовца, слепо верящего в идеалы своего фюрера и готового отдать жизнь за победу национал-социализма. Вот поэтому-то я и надеюсь, что это девочка. Я задумалась на какое-то время. Грустно было это признавать, но Генрих был на сто процентов прав. - Ты поэтому детей не хочешь? - я наконец решилась задать вопрос, который мучил меня уже долгое время. Он обнял меня за плечи и прижал к себе. - Я очень хочу детей, любимая. Пять или даже десять. Я рассмеялась. - Но только это будут не наши с тобой дети, - продолжил он. - Это будут дети Рейха. Я прекрасно его понимала. Хоть я и не делилась ни с кем подобными мыслями, даже с Генрихом, но втайне я была рада, что до сих пор не забеременела. Я очень хотела родить ему детей, но со всем происходящим сейчас в наших жизнях, со всем ежедневным риском, я не могла вынести мысли о том, что могло бы статься с нашими детьми, провались мы и попадись в руки Гестапо. Рейх у нас так просто государственной измены не прощал. - И что ты предлагаешь? - спросила я его после паузы. - Подождём, пока всё не кончится, - просто ответил Генрих. - А что, если это никогда не кончится? Что если они завоюют всю Европу? Что если полмира станет частью Рейха? - Невозможно. Они этого никогда Гитлеру не позволят. - Почему ты так уверен? Наша военная машина пока никакого сопротивления не встретила. - А когда наконец встретит? Когда остальные всё-таки увидят, что мы, "представители высшей расы," также сделаны из крови и костей. А когда они выиграют свою первую битву, они поймут, что немецкая армия вовсе не непобедима, как они раньше думали. - Генрих посмотрел прямо перед собой и вздохнул. - И тогда Рейх падет. Я почувствовала нехорошие мурашки на коже. Хоть я и ненавидела правящий в стране режим, но вот мысль о падении самой страны меня пугала. Я всё ещё помнила годы депрессии после окончания Великой Войны и, хоть я сама и была совсем малышкой, да и семье нашей всегда было что поставить на стол, само настроение нации, массовый голод и безысходность навсегда запечатлелись в моей памяти. Не смотря на мою религию и происхождение, я всё же была немкой, и мне совершенно не хотелось снова увидеть свою страну на коленях. - И тогда что? - едва прошептала я. - Тогда, моя дорогая, мы будем наконец свободны. - Покорены. - Нет, свободны, - Генрих повторил твёрдым голосом и ободряюще мне улыбнулся. - И тогда мы сможем родить всех наших десятерых детей. Я снова выглянула из окна. Дождь лил как из ведра, будто проливая все слёзы французской нации. Но, даже при оккупации, французы не сдались, пусть это и означало уйти в подполье. Завтра я должна была встретиться с одним из бойцов французского сопротивления, который, согласно словам Генриха, станет нашим радистом здесь, в Париже. Моей задачей было доставить ему первое сообщение. Зазвонил телефон. Я взяла трубку, думая, что кто-то звонил Генриху, но портье с сильным французским акцентом на другом конце провода спросил "Мадам Фридманн." - Я слушаю, - ответила я. - Вас спрашивает некий господин, он представился как мсье Норберт Мейсснер? - Норберт! Это мой брат! Благодарю вас за звонок, прошу вас, скажите ему, что я сейчас же спущусь. - Непременно, мадам. Я наскоро переоделась в платье, кое-как убрала волосы в пучок и едва ли не бегом бросилась вниз навстречу моему нежданному, но так горячо любимому гостю. Я почти не узнала его вначале, высокого, широкоплечего офицера в серой полевой форме Вооруженых СС, облокачивающегося на стол для регистраций. Мне не верилось, как же он вдруг повзрослел и возмужал всего за год службы. - Норберт! Я подбежала к нему, и он с лёгкостью подхватил меня на руки, расцеловав меня в обе щёки. - Моя любимая сестрёнка! - Широкая улыбка играла у него на лице. - Как же давно я тебя не видел! А ты стала ещё красивее. - А ты стал старше! - Он наконец-то опустил меня на пол и я слегка ущипнула его за небритую щёку. - А это что такое? Бороду отращиваешь? - Прости, я в дороге вот уже два дня, времени побриться не было. Хотел тебя сначала увидеть. Даже улыбка его больше не напоминала ту беззаботную и юношескую, какую я привыкла видеть. А ещё я заметила две глубокие вертикальные линии у него между бровей; он, должно быть, много хмурился в последнее время. - Я так рада видеть тебя, Норберт! Но как ты сюда попал? Он пожал плечами. - Мой командир дал мне увольнительную за отличную службу. У меня есть целая неделя, но дорога занимает столько времени, что с тобой я смогу провести всего пару дней. - Я и на пару часов была бы рада тебя видеть! Идём к бару, отпразднуем твой приезд перед ужином. Ты ведь сегодня с нами ужинаешь, верно? Генрих так обрадуется, когда увидит тебя! Он всегда о тебе спрашивает, хочет знать, хорошо ли там с тобой обращаются. Знаешь, если тебя там что-то не устраивает, он знает много важных людей и может позвонить кому-то, если ты попросишь. - Пусть он в таком случае позвонит своему начальнику Гейдриху и попросит его перестать расстреливать невинных людей, - тихо сказал Норберт, подбирая с пола свой походный вещмешок, но затем быстро добавил, - Прости, я не хотел этого говорить. Не нужно тебе о таком слышать. - Мне же не пять лет, Норберт. Я прекрасно знаю, что происходит вокруг. - Нет, не знаешь, Аннализа. - Он покачал головой, и я увидела его морщины меж бровей более отчётливо. - Ты и понятия не имеешь. Мы сидели за столиком у бара, и он рассказывал мне о своей жизни в армии, о своих новых друзьях и о том, как служба оказалась совсем не тем, что он себе представлял. - Да мы почти ничего и не делаем целый день, просто ходим туда-сюда с ружьями, и всё. Ну какая это армия? - Норберт усмехнулся. - А самое смешное, что мы охраняем евреев в гетто, чтобы они не разбежались. А куда им, интересно, бежать? Обратно в Германию? В этом столько же смысла, сколько в том, чтобы охранять овец в поле с пулемётом, как будто они в один прекрасный день возьмут и нападут на тебя! Некоторые из них настолько измождены, что едва ходят до работы и обратно, так что какие уж тут могут быть разговоры о побеге или тем более восстании. Норберт помолчал какое-то время, а затем улыбнулся, вспомнив что-то. - Знаешь, я там одному мальчишке хлеб и молоко тайком ношу, а он делится им со своей матерью и маленькой сестрёнкой. Его зовут Мойше, ему всего девять, но он смышлёный не по годам! Когда я был в его возрасте, меня ничего, кроме того, чтобы погонять мяч с друзьями, не интересовало. Детям теперь приходится так быстро расти. Я взяла его руку в свою. Я так хотела вернуть того другого, беззаботного Норберта, каким он был до фронта. Я хотела стереть из его памяти все те ужасы, что ему уже пришлось пережить. - Ты мне писал, что у тебя там много друзей? - Я решила сменить тему, чтобы отвлечь его от его невесёлых мыслей. - Они хорошие ребята? - Да, очень хорошие. Мы все очень дружны. Когда мы только стояли под Варшавой, они мне стали как братья. Я знал, что любой из них готов был отдать жизнь, прикрывая меня, и я бы сделал то же ради них, - Норберт ответил с задумчивым видом, но затем наклонился ближе и проговорил едва слышно, - вот только если бы они узнали, что я - еврей, то повесили бы меня на первом же дереве, и глазом не моргнули. - В таком случае тебе очень повезло, что ты выглядишь, как образцовый ариец. - Я попыталась пошутить, но вышло как-то грустно. - Как и тебе. - Норберт взял обе мои руки в свои. - Я так по тебе соскучился. По маме и папе тоже. И по моему приятелю Мило. Я так жалею, что не ценил этого всего, когда мы жили в нашем старом доме в Берлине. Я бы всё отдал, чтобы только вернуть всё назад. - Я знаю, родной. Я тоже. - Меня скоро повысят, - вдруг сказал он после неловкого молчания. - Правда? Поздравляю! А почему тон такой грустный? - Да потому, что я и сам не рад. Они только что закончили строительство нового лагеря, Аушвиц, и мой командир предложил коменданту мою кандидатуру вместе с несколькими другими офицерами, как "безупречных подчинённых" и "преданным идеалам Рейха солдат." - Норберт тряхнул головой. - Так что как только я вернусь в Польшу, я стану одним из старших надзирателей в этом лагере. Только не говори пока никому, это пока ещё...секретный объект. Новый лагерь в Польше? Им что, немецких не хватает? Я вздохнула. - Ну, может всё ещё и не так уж плохо? Это же не может быть хуже, чем охранять гетто? Вместо ответа Норберт вдруг вскочил на ноги и салютовал кому-то за моей спиной. - Heil Hitler, герр Группенфюрер! Я обернулась и чуть не расхохоталась. Я готова была поклясться, что "герр Группенфюрер" доктор Кальтенбруннер нарочно следовал за мной из одной страны в другую. Но, судя по адъютанту рядом с ним, отдающим распоряжения насчёт багажа его командира, он также прибыл сюда для подписания мирного договора. - Heil Hitler, солдат. А почему это ты, интересно, держишься за руки с замужней дамой, а? Или ты кольца у неё на пальце на заметил? Я не могла не улыбнуться при виде его уже знакомой ухмылки и привычки вгонять людей в краску. - Она - моя сестра, герр Группенфюрер. - Ах, сестра? - лидер австрийских СС подмигнул мне. - Да, я теперь вижу семейное сходство. А я-то уже начал беспокоиться, что вы изменяете мужу с рядовыми СС, фрау Фридманн. - Нет, герр Группенфюрер, я изменяю мужу исключительно с высокопоставленными офицерами, рангом не ниже генерала. Он ничего не сказал, только ухмыльнулся ещё шире. Норберт и адъютант доктора Кальтенбруннера обменялись быстрыми взглядами. Оба явно понятия не имели, откуда мы вообще друг друга знали, и почему я обменивалась двусмысленными шутками с таким важным человеком. Тем временем я протянула доктору Кальтенбруннеру руку, и он аккуратно её пожал, после чего снова повернулся к моему брату. - Так как тебя зовут, солдат? - Унтерштурмфюрер СС Норберт Мейсснер, герр Группенфюрер. - Где служишь, Унтерштурмфюрер Мейсснер? - В Варшаве, герр Группенфюрер. - Я там был не так давно. - Так точно, герр Группенфюрер. Вы инспектировали гетто. Я - один из надзирателей. - Все верно. Ну что ж, значит, мы ещё увидимся, Унтерштурмфюрер Мейсснер. Там теперь работы невпроворот, с тех пор как Польша стала частью Рейха. Норберт щёлкнул каблуками, глядя куда-то поверх плеча Группенфюрера с лицом, напрочь лишенным всех эмоций. Доктор Кальтенбруннер повернулся ко мне. - Штандартенфюрер Фридманн тоже в составе делегации? - Нет. Просто сопровождает Группенфюрера Гейдриха. Они в Париже от лица СД. - Уже свою обычную шпионскую деятельность разводят? - Группенфюрер Кальтенбруннер никогда не скрывал того факта, что он на дух не переносил шефа Главного Имперского Управления Безопасности Гейдриха, и, соответственно, не упускал шанса над ним поиздеваться. - Нет, просто для подписания договора приехали, насколько мне известно. - А вы что здесь делаете, фрау Фридманн? - А я слышала, что тут неплохие магазины. Он рассмеялся. - Ну что ж, ещё увидимся, фрау Фридманн. - Я буду ждать, герр Группенфюрер. Я снова протянула ему руку на прощанье, только в этот раз он её поцеловал вместо обычного рукопожатия, после чего направился к парадной лестнице. Его адъютант вежливо кивнул мне, проходя мимо. Норберт вернулся в своё кресло с озабоченным видом. - Откуда ты его знаешь? - Скажем так, по какой-то совершенно непонятной мне причине судьба продолжает сводить нас вместе. - Я улыбнулась, в отличие от Норберта. - Будь с ним поосторожнее, Аннализа. Он - не тот человек, с которым тебе стоит водить знакомство. Я пожала плечами. - Я это уже слышала, Норберт. - Тем более стоит последовать моему совету. - Ну не знаю. Я, по правде говоря, не верю всем этим слухам о нём. Пока что он вёл себя исключительно как образцовый джентльмен. Норберт сузил глаза. - Я лично слышал, как этот твой "образцовый джентльмен" отдавал приказ об уничтожении всех непригодных для работы польских евреев в гетто, начиная с тех, кому за шестьдесят пять и заканчивая детьми младше восьми, инвалидами и беременными женщинами. Его слова. Я стоял в паре метров от него. Я закрыла глаза и потёрла их рукой. - Поверь мне, Норберт, я тоже много чего слышала. Я просто хочу сказать, что мне трудно поверить, что он может быть...не знаю. Злодеем. - Ну так он и есть самый настоящий злодей. И не просто злодей, а холодный, расчётливый и бессердечный злодей, какого только можно найти. - Зачем ему тогда спасать меня из Гестапо, если он такой злодей? - Когда ты попала в Гестапо? И за что? - Полтора года назад. Это было недоразумение, и я ничего не сказала, потому что не хотела, чтобы у папы случился сердечный приступ. Группенфюрер Кальтенбруннер был моим вторым дознавателем, и единственным, кто вообще взялся меня выслушать и во всём разобраться, когда первый хотел уже отсылать меня прямиком в Дахау. Так что, прости, но я не желаю слушать ничего плохого о человеке, который фактически спас мою жизнь. - "И не однажды," подумала я, вспомнив, как я чудом избежала того же Гестапо в Польше, и снова благодаря вмешательству Группенфюрера Кальтенбруннера. Норберт продолжал хмуриться, ни слова не говоря. - Не надо на меня так смотреть. Я вовсе не говорю, что Группенфюрер Кальтенбруннер такой уж замечательный человек, я просто говорю, что мне трудно поверить во все эти сказки о нём. У меня ощущение, что вы все говорите о ком-то другом, как будто у него есть какой-то злостный брат-близнец или что-то вроде того. Норберт наконец не выдержал и заухмылялся. - Злостный брат-близнец? - Ну да. Или он вроде того доктора из рассказа, "Доктор Джекил и Мистер Хайд," ты помнишь? Того, где учёный пьёт сыворотку и превращается из доброго, всеми уважаемого профессора в садиста и убийцу? Только это современная версия, "Доктор Кальтенбруннер и Мистер Гестаповец." Норберт рассмеялся. - В таком случае, сестрёнка, смотри, чтобы он ничего при тебе не пил.