Сокровища пионерского лагеря

Насчёт долгого смеха Урри, конечно, угадал. Вот только смеялся не я, а Серёжа, который вдруг вспомнил о нашей общей шутке о том, как мило бы общались профессор с шефом… и теперь выходило, что они правда общались! Но мне вот смешно не было. Вообще совсем не было, потому что… это же как надо было так общаться, чтобы один сначала оставил другому клад, а потом украл его же изобретение?! — Не может так быть… — прошептал я, наконец. — Не может… Разве Ваш шеф — русский? Разве он?.. — Что до моего шефа, то вопрос тут сложноват, если честно. С ним что понять… Ведь записку же он написал не моргнув и глазом. А потом уж выяснилось, что он каждое слово понял! Как тут утверждать? — Урри пожал плечами. — Но в остальном… Если вот тут правда, то выходит, он решил тебя похитить не только ради музея. И потом, видно, подговорил кого-то мне растрепать про клад. Может, даже каким-то способом подсказал вам двоим, в какой лагерь поехать. — Ради того, чтобы мы… узнали о его старом письме профессору? — придушенно спросил я. Нет, правда, такое… слишком. — Почему ему есть дело до профессора? — А то не понял, да? — усмехнулся мой похититель, так, что меня передёрнуло. Не хочу понимать. Не хочу! Думать, что… что шутка про предложение вовсе не шутка, что есть какая-то вероятность взаимности… Разве такое вообще может быть?! Профессор абсолютно… Далёк от подобного, я уверен. Только вот… так бы и обо мне могли сказать. А что я? Что я, в итоге? — Так не может быть, профессор… — Профессор очень миленький, а столько лет назад, сколько прошло с написания письма, наверняка, был ещё… — Сергей, — холодно отчеканил я, сверля друга взглядом, — даже если профессор и милый, я тебе запрещаю об этом говорить таким тоном и такими словами. — Эл, ну ты не можешь сказать, что я совсем не прав, — скрестил руки на груди он. — Не можешь. Если даже ты… — Но в их время! — тут же возразил я. Даже и в наше опасно. И, наверное, так и всегда будет. Так что… О чём может идти речь? Впрочем, вполне возможно, что профессор и понятия не имел, как всё обстоит. — А время при чём? — хмыкнул вдруг Урри. — Знаешь ли, есть такая штука — любовь, и… — Любовь… — повторил я, почему-то безрадостно. Что-то не нравится мне… не нравится в разговоре о ней. Может быть то, что я понимаю… — Другое дело, что та ещё подстава втягивать нас в свои отношения, — будто не услышав меня — хотя, что он мог мне сказать? — продолжал Урри, снова хмурясь. — Шеф… тот ещё шеф. Как и обычно. Надо бы… надо бы, что ли, с этим покончить. Для начала, спросить профессора. А для самого начала — утащить сокровища в тот дом. Дальше… разберёмся.

***

И снова же, к моему удивлению, всё шло спокойно. Мы добрались до дома, а я вполне спокойно добрался до лагеря. Правда, Зоя пыталась дознаться, где Серёжа и что там делает, но я ей отвечать не собирался. Профессор, правда, ждал, что мы сразу отправимся домой. Пришлось сказать… — Мы не закончили с одним странным делом… Можно мне спросить? — О чём, мальчик мой? — без тени беспокойства, что расстраивало больше всего, поинтересовался он. — У Вас… был когда-нибудь знакомый, которого звали бы Сашей? Профессор уставился на меня, медленно на его губах появлялась счастливая улыбка. — А что же, он всё-таки вернулся? — с надеждой прошептал он. — Как ты узнал про него? Где о?.. — Нет, — как ни трудно было, смог возразить я, — просто… давайте выйдем. То есть, пойдёмте в машину, я думаю… Вам бы лучше узнать там. — Что же?.. — создатель тут же побледнел. — С ним?.. — Да нет. Ну… ну пойдёмте, прошу. Не могу я тут объяснить! И, наверное, мой расстроенный вид его убедил. Довольно быстро мы добрались до машины и даже отъехали от здания лагеря. В лесу, когда уже особенно было нас не видно, профессор остановил машину и в тревожном ожидании взглянул на меня. — Что случилось, Элек? — Вот, — коротко ответил я, протягивая ему футляр. И отвернулся. Догадываюсь, какие сейчас эмоции… просто ужас. Чем больше проходило времени, тем тяжелее становилось дыхание профессора. Я понимал, что он плачет. Просто… по атмосфере понимал. Он шептал что-то, но я не вслушивался. Не вслушивался, не поворачивался, а потому и… — Элек! ... так сильно удивился, почувствовав тяжёлые, печальные объятия, крепкие и безнадежные.