Невроз навязчивых состояний

Перекошенное лицо, заляпанное кровью. Раскрытые глаза и отсутствующий взгляд. Кровь, кровь, кровь. Ларин отвернулся, чтобы его не стошнило. Юра упал на кровать, сворачиваясь в клубочек и пряча голову в руках. Дима смотрел, как вздрагивают его плечи и ненавидел себя за то, что не понимает, что ему делать. Никогда еще он не попадал в такую ​​ситуацию, и никогда еще его собственные эмоции не отказывали ему. Поэтому он стоял, как оловянный солдатик, чувствуя, что руки прилипли к бокам и сейчас абсолютно неподконтрольные ему. У него тоже щемило сердце, и холодный страх расползался по телу, однако он почему-то все еще находился в непонятной прострации. Факт просто не дошел до его сознания — по крайней мере так, как дошел до Юры, чьи всхлипывания быстро переросли в громкие рыдания. Диме не столько было жаль Кузьму — и он хотел прибить себя такую ​​черствость, сколько этот несчастный плачущий клубок, что сейчас дрожал перед его глазами. Руководствуясь непонятным ему импульсом, Ларин опустился на кровать рядом с Юрой и обхватил его руками. Хованский прижался спиной к Диминой груди, позволяя крепче себя обнять и продолжил всхлипывать. Рука Ларина залезла в растрепанные кудрявые волосы и начала нежно их теребить, медленно опускаясь ниже, на его шею, плечи и спину. Он делал это очень легко, вспоминая, как успокаивала его в детстве мама — поглаживая одними кончиками, пальцами проводя по лопаткам и позвоночнику, монотонно гладил, расслабляя нервный клубок у себя в руках. И, судя по всему, ему это удавалось — Юра постепенно затихал, рыдания сменились глубоким дыханием и сопением. А потом вдруг он перевернулся на другой бок, утыкаясь лицом в грудь Ларина — на его рубашке мгновенно расползлось пятно от слез. Дима затаил дыхание, не переставая поглаживать спину Хованского и чувствовал, как тот трепещет под его прикосновением. Поцелуй был кошмарным отклонением от плана — и он возненавидел себя за него в ту самую секунду, когда оторвал губы от виска Юры: закрыв глаза, молясь всем богам одновременно, чтобы Хованский не почувствовал, не заметил, промолчал. Однако то, как замерло тело в его руках, разбило все эти молитвы полностью, опуская разгоряченное сердце Димы в пяты. Когда он почувствовал небесно-легкое прикосновение мягкой кожи к собственным губам, он заново поверил, неуверенно отвечая неуклюжим поцелуем в уголок рта. А потом еще одним, уже прямо над горячим дыханием Хованского. И еще одним, что так же не остался без ответа, — его тонкие губы оказались в плену губ, дарующих горящую боль желания. Ларин наконец открыл глаза и сразу увидел мокрые ресницы Хованского, что дрожали под его взглядом. Он не раздумывая сцеловывал маленькие слезинки, чувствуя на губах соленый вкус, что мгновенно растворялся во рту Юры, когда он жадно впивался в его губы. Хованский целовался так, будто пытался забыть то, что только что произошло, Ларин целовался так, будто хотел забыть то, что происходило в данный момент, и ни один из них не мог насытиться другим. Дима быстрым жестом перевернул Хованского на спину, а сам сел сверху. Он чувствовал сквозь ткань брюк неуверенный стояк Юры и потерся об него своим членом, который после нескольких месяцев воздержания вставал быстрее, чем ему того бы хотелось. Юра смотрел на него по-детски и испуганно, с немым вопросом в глазах — и Дима был бы рад дать ему ответ. Но его у него не было, он сам давно прекратил понимать, что делает, потому что его сознанием руководила всего одна мысль: утешить и успокоить. И он снова набросился на податливые губы Юры, снова взял его лицо в руки, не разрывая зрительного контакта. Несмело и при этом абсолютно отчаянно Хованский потянулся рукой к его ширинке, но Ларин сразу прервал этот порыв, сплетая свои теплые пальцы с тонкими Юриными. От этого прикосновения у него по спине побежали мурашки еще сильнее, чем от поцелуев, и вместо того, чтобы спрашивать себя, что же, черт возьми, он творит, Дима сам расстегнул Юрины штаны и запустил туда свободную руку. Он почувствовал, как под ним снова затрепетало тело, но на этот раз он знал, что причиной является не страх, а удовольствие — такое же, как у него, волна за волной накрывающее его с головой, из-под которого он не мог вынырнуть. Да и не хотел, обхватывая наконец рукой член Юры. Быстрые движения, такие привычные, такие родные, такие странные на чужой плоти. Прикосновение губ, такое приятное, такое опьяняющее, такое резкое, такое болезненное. Его рука, оплетающая пальцы, такая мягкая, такая невыносимая, такая любимая. Чужое семя в руке, такое липкое, такое постыдное, такое, как надо. Хованский кончил с громким выдохом, что закончился всхлипом, а потом освободил себя от нависающего тела Димы и отвернулся, снова срываясь на плач. Ларин ненавидел себя в тот момент еще больше, чем до того. Он снова отклонился от рациональности, снова затуманил разум минутным нелепым желанием и испортил все, что только мог. Поэтому, он машинально вытер грязную руку о покрывало, схватил из рюкзака кошелек и карту и пулей вылетел из их квартиры. *** Он купил авиабилеты на первый же рейс на Санкт-Петербург и долго бродил по Якутску, ощущая, как в груди разрастается огромная жгучая дыра.