Невроз навязчивых состояний

Первое, что осмыслил Хованский, когда в его сознание пролез неприятный резкий звук, это то, насколько ему дискомфортно. Мокрая кофта приклеилась к телу, спутанные волосы лезли в глаза, на щеке отразились узоры покрывала, гнусно пахло прогорклым потом. Привычно проклянув себя за несдержанность и любовь надраться с вечера, забывая об утренних последствиях, Юра который раз поклялся себе больше никогда не пить. Когда странный звук повторился, он наконец открыл глаза и уставился на незнакомую стену, нависавшую над не менее незнакомой кроватью, на которой лежало что-то более или менее узнаваемое: его собственное тело, почему-то в расстегнутых, однако неснятых джинсах. Воспоминания ударили под дых, когда взгляд наткнулся на знакомый рюкзак. Хованский резко сел, зарываясь пальцами в волосы от бессильной ярости, и громко простонал. Воспоминания казались ему такими сюрреалистическими и неправдоподобными, что он даже ущипнул себя несколько раз за руку, а когда почувствовал боль от щипков, со всей силой ударил кулаком по колену. Это не помогло, хотя и продемонстрировало великолепную работу его рефлекторных дуг. Тем более — яркое доказательство того, что произошло, он видел на полу: на него смотрело окровавленное лицо Кузьмы из смятой фотографии. Юра застонал громче, проклиная себя за все. Стыд теперь не просто накрывал с головой: им хотелось захлебнуться и подохнуть, прямо здесь, на кровати, чтобы больше никогда не вспоминать вкус губ Ларина, думая о мертвом друге. Вкус губ Ларина… Хованский едва успел прикрыть рот рукой и остановить рвотный рефлекс, что был готов вот-вот высвободить содержимое его желудка прямо на ковер. Быстро-быстро, как собака, что отряхивается от воды, Хованский покачал головой, пытаясь избавиться от неприятных картин перед глазами. Не помогло: ни язык Димы, ни его рука на члене, ни его губы не хотели исчезать, а только порождали все новые волны стыда. Хованский чувствовал, как краснеет от этих мыслей и как ему становится все противнее от осознания собственной неконтролируемости. Мало того, что он целовался с мужчиной, мало того, что он это делал с Лариным, мало того, что, судя по всему, ему это понравилось… Он трахался буквально через минуту после того, как узнал, что его друг мертв. К стыду теперь добавлялся гнев, а выдерживать такую ​​невыносимую смесь мозг просто не мог, поэтому Юра наклонился над своим чемоданом и покопался в заднем кармане, доставая оттуда почти пустую баночку с успокоительными, которую прихватил с собой из Питера и которой пользовался с того самого момента, как нашел в почтовом ящике мертвого котенка. У него, как и у Кузьмы, глаза были открыты. Привычным движением Юра забросил три таблетки в рот и, набрав достаточное количество слюны, проглотил их. Горький вкус прошелся по гортани, заставляя Хованского понять, что ему этого мало. На дне того же кармана лежала фляжка, к которой он ни разу за эти месяцы не прикасался, следуя какому-то непонятному обещанию, данному самому себе. Сегодня его можно было нарушить. Сегодня что угодно можно было нарушить: он и так давно уже отплыл от безопасных вод в шторм, где ему дрочил Ларин, а он получал от этого удовольствие. Вздрагивая от этой мысли, он залпом выпил все содержимое фляжки, чувствуя, как она смывает комок в горле. Сейчас ему было совсем наплевать на собственную печень: лучше уж умереть от цирроза, чем быть подорванным или зарезанным каким-то психопатом. И так проблем было много: мертвый Кузьма, секс с Лариным, и, похоже на все, еще и полное отсутствие героя-любовника. Хоть его рюкзак и до сих пор лежал на полу, не было никаких признаков того, что Дима возвращался сюда после того, как вылетел за дверь со скоростью гепарда. Потом Юра вспомнил, что же разбудило его от короткого сна — теперь он мог идентифицировать тот звук. «Неужели предусмотрительный Димочка забыл прихватить ключи?» - быстро промелькнула мысль, пока он осторожно подходил к двери. События последних недель научили его, что открывание двери без детальных расспросов уже вряд ли когда-нибудь вернется в привычку, поэтому, внимательно рассмотрев пустой коридор в дверной глазок, Юра аккуратно притворил дверь. За ней действительно ничего и никого не было — ни Димы, ни хозяйки, ни психопатов с пистолетами и хлороформом. Уже закрывая дверь от греха подальше, он опустил взгляд и заметил обычную коробку из-под обуви, стоящую подле стены. Юра мгновенно похолодел, чувствуя, как бешено начало биться его сердце. Он смотрел «Семь» и после того, как чуть не расплакался вместе с Брэдом Питом на том-самом-моменте, навсегда запомнил, чем может закончиться открывание таких коробок. Он секунду преодолевал желание закрыть дверь, забаррикадировать квартиру и истерически звонить в полицию, когда где-то в закоулках собственного сознания его остановил голос, удивительно похожий на Димин: «Тебе не кажется, что эта коробка слишком маленькая для головы?». Поэтому Юра присел и уставился на нее, ожидая хоть чего-то, что бы намекнуло на ее содержание. Крови не было, что радовало, поэтому он осторожно и брезгливо поднял, как дохлого таракана, крышку, с опасением заглянув внутрь. Никакой головы там не было — только кусок картона, напоминающий авиабилет и лежащий на чем-то небольшом и овальном. Затаив дыхание, Юра поднял яркую бумажку и увидел, что же лежало под ней. Мизинец. Посиневший, отрубленный мизинец, с такой знакомой ровной ногтевой пластинкой. Увидев его, он уже не мог контролировать свой организм и вывернул все, что было в желудке, наружу. *** Хованский злостно продирался сквозь толпу людей с чемоданами. Он натянул шапку на глаза и шел, потупив взгляд, к месту посадки, стараясь не наступать никому на ноги и не сталкиваться с людьми. Уже подбежав к концу очереди на Санкт-Петербург он услышал сзади пронзительный выкрик своего собственного имени и едва удержался, чтобы не спрятаться за чьей-то спиной. Третий месяц удачных бегов — и на тебе, фактически на финишной прямой его распознали. Он ссутулился все больше, пряча голову в плечи, и молясь, чтобы этот выкрик был одиночной ошибкой. — Хованский! — напротив него выскочил радостный школьник, с удивлением рассматривая недовольное лицо Юры. — Вы ошиблись, молодой человек, — недовольно прошипел Хованский, отворачиваясь. — Ну, Юра, я же тебя узнал. А все думали, что вы погибли! — Кто «все»? Кто «вы»? — рявкнул он на школьника. Тот испуганно отступил несколько шагов назад, но, похоже, уходить не собирался. — Ну, все, в интернете. Вы с Лариным. Вы же так одновременно исчезли, все думали, вас подорвало в том взрыве. — Кто думал? Кто? О чем ты? — Юра еле сдерживал себя, чтобы не потрясти его за плечи. — Да все, — парень отчаянно жестикулировал, — было столько теорий. Некоторые считали, что вы сбежали, некоторые, что вас убили и закопали трупы. Я лично думал, что ты свалил на Мальдивы какие и подстроил все это. — И что, я на Мальдивах, по-твоему? Убил людей ради этого? Друга собственного зарезал? Сдрысни отсюда и ни слова о том, что видел меня. Парень обиженно отступил, бормоча что-то о неблагодарности и шизофрении, но Юра его уже не слушал, протягивая контролерше билет, с которого ранее тщательно стер неаккуратно нацарапанное сзади карандашом послание: «Если хочешь видеть своего любовника живым, немедленно возвращайся домой».