Невроз навязчивых состояний

Дима цеплялся за сучок дерева, пытаясь подтянуться. Ему это удавалось плохо — руки были слабыми, ногой не было на что опереться. Олег снизу настойчиво пыхтел, подгоняя его двигаться быстрее. Наконец, схватив какую-то другую ветку, Дима смог подтянуться и зацепиться ногами за ствол, как обезьянка. Он оттолкнулся и наконец-то смог дотянуться до настила досок, схватился руками за одну из них и юркнул внутрь. Там было темно и тесно, летали мошки — это никак не напоминало дом, пусть и на дереве. Даже условный дом не напоминало — это был обычный куб из трухлявых досок, едва скрепленный гвоздями и веревками. Не увидев внутри абсолютно ничего интересного, он занес ногу и с силой ударил по стене. Доска пошатнулась и медленно отвалилась. Удар ногой попал прямо в печень. Дима свернулся в две погибели, тяжело хватая воздух ртом. Он не мог ухватиться руками за живот, чтобы уменьшить боль — они были стянуты за спиной. Он и видел уже мало что — глаза пекли после неоднократного использования перцового баллончика. Следующий удар пришелся в голову. Дима упал, пытаясь скрыть ее коленями, но от этого веревка врезалась в запястья, оставляя за собой жгучую боль. Ларин уже не понимал, что именно у него болит — боль находилась в каждом уголке тела, заползла в каждую клеточку, распространяясь с космической скоростью. Он просто умолял самого себя вытерпеть это, крича в голос и выплевывая проклятия, не чувствуя в себе сил сдерживаться. Он никогда не был борцом — между бегством и борьбой он всегда выбирал бег. Поэтому и занимался в детстве легкой атлетикой, поэтому и бегал в юности, поэтому всегда поддерживал свое тело в форме — даже в особенно тяжелые моменты. А сейчас, когда он так сокрушительно подвергался ударам и никак не мог защититься, в его затуманенный мозг не могла не проникнуть мысль о том, как глупо это все было. Чужие руки перевернули его с лежачего положения в сидячее. В воспаленные глаза ударили лучи яркого света. Дима попытался зажмуриться и почувствовал, как на отслоившуюся сетчатку накатываются слезы. Следующий удар пришелся прямо в переносицу - и до того сломанную и залитую кровью. Ларин закричал от боли, снова утыкаясь носом в колени, пытаясь остановить вибрацию в костях. Когда ему на голову вылилось ведро холодной воды, все тело сковало замороженной болью. Митя описал ровный круг на льду, останавливаясь перед импровизированными воротами. За несколько десятков метров от него стоял Олег, махая ему рукой. Митя махнул ему в ответ, однако это вызвало у друга только недовольное пожатие плечами. Он присмотрелся внимательнее и понял, что друг зовет его к себе. Где-то слева громко засмеялся его одноклассник, в ответ ему прозвучал смех еще одного товарища. Дима инстинктивно обернулся, чтобы посмотреть, из-за чего они смеются, но их отвернутые от него лица и активная жестикуляция убедили его, что объектом их смеха является не он. — Скорее давай, — Олег снова нетерпеливо махал рукой. Митя тронулся с места, искусно скользя по ровному льду. Река замерзла довольно недавно, и сегодня они впервые с лета своей небольшой компашкой выбрались поиграть в хоккей. Час расчищали лед от навалившегося снега — сейчас он неаккуратными кучками валялся по периметру их импровизированной площадки. Еще полчаса ставили несчастные ворота из ветвей и палок. Они выглядели жалко, но азарт подталкивал мальчиков заканчивать их строительство быстрее и приступать к игре. Коньки томились на чердаке почти полгода, и Митя успел по ним соскучиться. Очередное его грациозное па остановилось посередине. Нога вместе с коньком по колено провалилась под тонкий лед. Панически пытаясь вынуть ее из пролома, Митя почувствовал, как проваливается вниз еще больше и начал истерично звать на помощь. Ларин не мог регистрировать, на какой участок тела приходятся удары, только чувствовал, как раз за разом руки поднимают его из лежачего положения, а затем бьет нога. Куда-то. Где-то в теле завибрировала, зарождаясь, боль, а потом слилась с остальными ноющими чувствами по коже, отражаясь в мозгу желанием моментально отключиться. После очередного удара Диму стошнило прямо себе на ноги. Та самая рука тыкнула его лицом в колени уже против его желания, и он закричал от унижения, даже несмотря на то, что от крика его опухшие губы практически взрывались соленой кровью, стекающей вниз по подбородку и смешивающейся с кровавым ручьем из носа. Та боль, которую Ларин чувствовал, когда ему отрезали мизинец, сейчас казалась обычной яркой вспышкой по сравнению с этой смесью кровавого переломанного кошмара, который продолжал держать его в сознании, хотя в мыслях Дима и молился всем богам за возможность умереть прямо здесь и сейчас. Заглушенный ледяной и смешанной с кровью водой в ухе звук голоса не сразу воспринялся Диминым мозгом. Он тяжело дышал, пытаясь разобрать хотя бы несколько слов, но пока понимал одно — это не был голос Кирилла Зырьянова, уже полчаса находившегося с ним один на один в этой тесной комнате. Это был другой голос, тоже знакомый ему, но усталый и разбитый Ларин не мог сопоставить его с именем. Он что-то радостно рассказал Кириллу — и в этот момент Дима почувствовал, как рука отпускает его затылок, и он снова может нормально дышать. Шаги он смог различить. Так же, как и смог различить стук дверей, закрывшейся за ВиДжейЛинком, оставляя Диму в одиночестве. Те годы, проведенные в Архангельске, казались ему одной непрерывной чередой одиноких дней. Они сплелись в рутину еще в первый месяц и все никак не хотели расплетаться. И у Димы не было сил их расплетать - он как-то автоматически делал абсолютно все: и заказы, за которые боролся на фрилансерских биржах, и в магазин ходил, и бегал утром через кладбище абсолютно автоматически. По вечерам он думал, что сойдет с ума, если это будет продолжаться хотя бы еще один день, а утром вставал с чувством ненависти к самому себе и так же автоматически продолжал делать то, что и вчера. Ему катастрофически не хватало людей — и он искал их за сотни километров от себя, разочаровываясь и очаровываясь снова и снова. Он время от времени пил и надеялся, что рано или поздно эта непрерывная скука закончится, где-то глубоко в душе понимая, насколько это маловероятно. Тишина стояла уже долго: Ларин никак не мог понять сколько, но было ясно, что дольше, чем несколько минут. Он осторожно открыл правый глаз, сквозь пелену слез осматривая окружающий интерьер. Силуэт дверей, силуэт стула у противоположной стены — здесь не было ничего, что могло бы помочь ему хотя бы освободить руки от веревок. Он неуклюже напрягся и сел, опираясь спиной на батарею. Все тело ныло, но Дима, зажав язык между зубами, попытался пошевелить запястьями, чтобы хоть немного ослабить веревку. Это действие отдалось резкой болью, от которой Ларин невольно зашипел. Он снова оглянулся вокруг полуослепшими глазами, ища хоть слегка острого предмета. А затем он услышал крик. Даже его затуманенное сознание смогло мгновенно распознать этот голос — тот голос, который он так ненавидел раньше, голос, повышенные тона которого заставляли его инстинктивно морщиться и затыкать уши. Это кричал Хованский. И его боль резонировала в Димином сердце еще больше, чем собственная. — Юра, я здесь! Юра! — неистово закричал он, не обращая внимания на то, скольких усилий это ему стоило. В ответ от услышал поток отборных матов и еще один, уже приглушенный, Юрин крик. — Юра! Юра! — Ларин продолжал тревожно надрывать горло даже тогда, когда Кирилл снова ворвался в комнату и со всей силы зарядил ногой ему в лицо. Затылком Ларин ударился о батарею и сполз на пол, чувствуя, как проваливается в темноту. Как-то в студенческие годы, когда Дима не мог представить своей жизни без гулянок и алкоголя, его друг напился так, что заблевал всю комнату в общежитии. Ему было настолько плохо, что он не мог встать, поэтому так и валялся в луже собственной рвоты. Тогда Митя впервые испугался за чью-то жизнь. Он практически сразу вызвал скорую и долго сидел у ночного окна, ожидая услышать звук сирен, прорывающих темноту. Звук сирен, прорывающих темноту.