Нихрена не сказка

Василиса с порога завыла, а потом, убедившись, что травма не следствие моего жестокого обращения, накормила, истопила баню и тут же сдуру вывалила все, что обо мне подумала, когда я увел Сашку в лес. Разочаровывать ее в ее домыслах и оправдываться я не стал, изобразил скорбь и чистый-мытый ушел на огород, типа обижаться. Некоторые сами не знают, чего хотят, а уж женщин пытаться понять я давно бросил. Сашка, ковыляя кругами, то и дело оказывался рядом, так и норовил попасть мне под горячую руку. Бесил, в общем. Смотреть на него было тошно. Примерно как на теленка с двумя головами. Мерзость притягивала. На примере легендарного Челентано я переколол все дрова во дворе, пытаясь собраться с мыслями; вскопал огород в безуспешной попытке вырыть хоть какую-то идею; хотел еще стены побелить, но понял, что это уже перебор – ночь на дворе и вроде негоже Василису перед соседями компрометировать своей нездоровой активностью, она хоть и дура, но своя. Родись у меня такое, я бы тоже железно спятил. Одно я знал наверняка: топить уже было поздно – щенок вырос, в корыто не умещается; с болотом не прокатило; завести в лес – так он местный, легко дорогу обратно отыщет. Может, волчьими ягодами накормить? А что? Я видел, где они растут. Открою пасть и нашпигую как гусенка «по самое не могу» и буду так держать часа два, пока не издохнет, а потом в сад подброшу, мало ли… может, он чего неспелого обожрался. Благодарственно уставился на полную луну, пославшую эти светлые мысли, и напрягся. По дорожке трусило ОНО. С веревкой на плече, в сторону кладбища. Полночь. И что ему так резко приспичило? Не иначе гроб поднимать будет. Любопытствуя, как в деревнях молодежь развлекается, я прокрался следом. Засмотрелся с уважением на чужие причуды. Вот же… бестолочь, ни узлы вязать не умеет, ни ветку выбрать. Видно же, что эта тонкая, а та трухлявая. Пока раздумывал: помочь или ну его на фиг, пацан приспособился и радостно сиганул с березы, напротив той, на которую накинул петлю. Как я и предполагал, ветка, которой Сашка соблазнился, оказалась подпорчена короедом. Я подошел, присел рядом, вытащил сор из волос, потрогал шишку на макушке. «Ничего. До свадьбы заживет». – Я смотрю, ты к жизни какой-то не приспособленный. Могу поспособствовать, научить тебя правильные узлы вязать. И дерево надо заранее было выбрать. Да и вообще, кто же это на березах вешается? Он потер шею. – Это осина. На такой Иуда удавился. – Ясно. Ты, значит, Иудин последователь. Фанат то есть. Точно не береза? – Точно. А чем вы недовольны? – Не люблю непрофессионалов. – Мож, покажете? – На себе? Он старался быть серьезным, но комизм ситуации пробил и его. Двое придурков под полной луной, на кладбище с веревкой, на куче обломанных веток. Мы валялись в траве и весело ржали, пока я не глянул на него и не споткнулся об эти губы. Встрепенулся и моментально отвел взгляд в сторону. – Пойдем домой, пока мать не потеряла. – Ага. Я ей как раз среди ночи по срочному делу понадоблюсь. Давай еще потрещим. – Ну давай. И как часто ты этим занимаешься? – Да ни разу еще, чтобы по-настоящему. Я посмотрел на кучу трухлявых обломков. – А не по-настоящему, выходит, часто? – Ну так… пару раз за день, лет с двенадцати. Я крякнул. Если бы я с двенадцати лет по два раза в день пытался свести счеты с жизнью… да я бы сейчас уже сеть клубов самоубийц открыл, а этот… С интересом посмотрел на его шею. Гематомы от сегодняшнего, естественно, появятся, но только и всего. Ничего более серьезного нет. Провел ладонью по травмированной коже. Он придвинулся ближе, задышал жарким и трепетным, потерся о руку: – Ночь-то какая, – провел языком по губам, в темноте блеснули зубы. – Особенная… Кажется, он мне «Вия» цитирует. Почему он так похож на Василису? На ту прежнюю, особенно губами. Я оценивающе глянул на дерево, потом на Сашку, опять на дерево, и подумал, что он мог головой основательно приложиться. Решился предложить помощь: – Хочешь… Он проследил за моим взглядом и, неверно истолковав, поежился: – Сам как-нибудь разберусь. Поднялся и прихрамывая поковылял к дому. Несчастная бестолочь. Я догнал его. Поднял на руки. – Не валяй дурака. Донесу. – Мать вас вызвала, чтобы меня убить? – Ну да. Для этого и позвала. Мясом обещала рассчитаться. Корова ваша сколько весит? А то боюсь, что продешевил. За умных я, как правило, не меньше трехсот килограммов беру. – В ней как раз столько и будет. Дорого я маме обхожусь. Зорьку зарежет, на что жить сама станет, если все мясо вам отдаст? Может, хоть часть картошкой возьмете? Или… я знаю, где много груздей. Давайте я вам грибов насобираю, вы же их любите. Мы вам в бочки по осени засолим, они нынче как мясо идут. По той же цене. Я вам маленьких отберу. Соглашайтесь, не прогадаете! Пока он эту чухуйню нес, я его еле тащил, пытаясь сдержаться и не заржать. А еще надо было не уронить. У ребенка не было детства, между покосами и сбором урожая он любил читать криминальную хронику, носить платья, мечтал о косметике и туфлях-лодочках сорок третьего размера и страдал паранойей. Может, поэтому и хотел сменить пол, чтобы никто не опознал. Наверное, он так в разведчики готовится. Ошибка резидента. Самоликвидация. – Возьму тебя в счет оплаты. Остаток ночи проведешь со мной. И не вздумай отнекиваться. Сашка дернулся и затих, только в темноте сверкнули на меня два ошалелых глаза. Вот же клоун. Представил, как с ним Василисе весело – стихийное бедствие. Жаль, что пацан. Я пошел к себе наверх, улегся, поулыбался случившимся мыслям, послушал, как трещит сверчок, как, фыркая, плещутся из ведра колодезной водой, как скрипят половицы под шагами, и чуть не заорал в голос, когда придурок внезапно возник передо мной неизвестно откуда, абсолютно голый, целомудренно прикрывающий ладонями передок. В отличие от меня, решившего так неудачно постебаться, Сашка воспринял полученную информацию всерьез и заявился отрабатывать долг. Я разве что не прослезился – чего на пацана пенять, ежели я сам идиот: нахуя, спрашивается, позвал? Разве что выяснить, что он юмора моего не понимает. Но не терять же лицо – с серьезным видом приподнял край одеяла: – Чего встал? Не бренчи кокушками, ложись. Двухметровая ледышка стыдливо проскользнула в кровать, вибрируя всем телом. – Я не… – Чи… – прижал палец к его губам. – Жили-были старик со старухой. У самого синего моря. Забавный малец трогательно захлопал на меня ресницами, поднимая ураган. Сказ о Русалочке воспринял недоверчиво, про Лягушку-царевну ему явно не понравилось: долго возмущался поведением царевича, выдавая версии про то, как можно было использовать лягушачью кожу. Я слушал и мрачнел. Логика у него была напрочь женская. Чтобы отвлечь, рассказал про Царевну-лебедь, где царевич показал себя молодцом и приличным хозяйственником, про Волка, который долго был у царевича на посылках, пока между ними не пробежала лохматая черная кошка с пустым ведром, посыпавшая дорогу к примирению крупной солью. Хотел еще что-нибудь из забавного вспомнить, но увидел, что Сашка уснул, пригревшись. Откинулся на руку, позволяя любоваться губами, которые были точь-в-точь Василисиными. И глаза у него были как у Василисы. И волосы. А Василиса в юности была вылитая… закусил палец, стараясь об этом не вспоминать. Вот же природа учудила. Завернул его плотнее в кокон из одеяла, обнял, так и не придумав, как же его отговорить от бредовой затеи с кастрацией, и провалился в сон. Потом вырастет, повзрослеет и осознает. Только ведь ПОТОМ ничего не вернуть. Потом поздно будет. Мне ли не знать. Когда ощутил чьи-то неумелые попытки протолкнуть язык мне в рот, спросонья потянулся к чужим губам. Впустил. Зажмурился, не собираясь открывать глаза на заглянувшее солнце. Блаженствовал, облизывая и заласкивая две несмелые нежности с запахом молока и меда. Целовался, не желая выныривать из сна. Она была все та же, прежняя. Крепко обнял, подмял ее под себя и все же разодрал веки. И долго после этого пялился на притихшего подо мной. Что с этим делать, Господи, подскажи. Ну не убивать же его, в самом деле? А если он в меня влюбится… Идея, заглянувшая в непроснувшийся мозг, пришлась мне по вкусу, да и целоваться с ним было увлекательно. Удостоверившись, что я не сержусь, он потянулся ко мне отманикюренными царапками, пытаясь выпутаться из одеяла и притиснуться ближе. Потыкался теплым носом на грани между «ой как интересно» и «трындец как страшно», и радостно сообщил мне на ухо о том, что читал, что первый раз это жутко больно, но он не боится, так как полностью мне доверяет. Я просто опешил – какой еще первый раз? А что потом – продолжение отношений? Со мной, что ли? Один из нас однозначно больной. Или оба. Но все же не удержался, провел ладонью по длинной ноге, не в силах отказать себе в удовольствии подразнить сосунка. Хотя следовало бы отшлепать и выгнать его к чертовой матери к матери. «Почти оксюморон», – хохотнул я и забрался к нему под одеяло, решив быть последовательным и… пощекотать. Он закопошился, не зная, каким боком ко мне повернуться. Меня это забавляло какое-то время, пока я не глянул на собственный трущийся о тощее бедрышко член. «Обычная утренняя эрекция, – успокаивал я себя. – Причем тут мальчишеская задница, с упоением провоцирующая меня? Чтобы я с мальчишкой?! На фиг-на фиг». Но трусы почему-то снял. В голове четко зафиксированные статьи УК РФ – «не дождетесь» – смешались с картинками нескромно выставленных на обозрение чужих ягодиц. Считая, что владею собой прекрасно и выдержки мне хватит на семерых, положил его на живот, полизал разведенные услужливо полушария, уселся сверху, устраиваясь между ними поудобнее, увлажнил их своей смазкой и начал размеренно двигаться назад-вперед, потом лег, прижался грудью к его спине и вполне отчетливо ошарашенно осознал, что, пожалуй, вот так ведь могу и кончить. Подсунул под него руки: одной обнял поперек груди, зажав пальцами сосок, другую, словно делал это ежедневно – под живот. Обхватил ладонью его пенис. Он пискнул и попробовал перевернуться. Слегка прикусив за шею, шепнул в затылок: – Лежи смирно, Лягушонок. Сашка тут же шире развел ноги, пытаясь меня быстрее соблазнить, и замер подо мной, то ли повизгивая, то ли поскуливая. Я коварно не поддавался еще какое-то время, сунул под него подушку и сколько хватило терпежа массировал его задницу, потом все же перевернул на спину и, слетев с катушек, заскользил членом по его стояку, введя палец глубоко ему в анус и шевеля им там в поиске простаты, которой и занялся, понимая, что творю беспредел. Пацан дернулся и глухо застонал, обхватив мои бедра ногами, начал активно шустрить. Шутка сменилась глубоким петтингом, а потом вообще черт-те чем. Мы лежали мокрые и липкие. Не знаю как он, я так точно был не в себе. Это что я?! только что делал?! с ним?! По-моему, надо валить, иначе я его в следующий раз однозначно трахну, а это уже другая статья и за такие вольности дают больше. Понимая, что буду выглядеть не комильфо, я три дня честно изображал из себя Шахерезаду: рассказывал, обещал, умасливал, в постель больше не звал, в глаза не смотрел, пытаясь не втянуться, хотя так и подмывало отвести на сеновал. А он все норовил прижаться, поедая меня глазами и тем смущая меня и свою гостеприимную мать. Я ловил себя на рассуждениях о том, что жизнь коротка и… какая в жопу разница. А потом оправдывался тем, что необходим ему, а потом опять напоминал себе, что это статья. В городе немало таких «не таких», продающих себя за деньги или покровительство, выживающих кто во что горазд, подстраивающихся под ситуацию в поисках сильного плеча или хотя бы маломальской поддержки и защиты. Есть и такие, которые в клубах и на плешках ищут не то и не другое – они спасают себя от одиночества, чтобы не ложиться в постель одному, чтобы не сойти в четырех стенах с ума. Несчастные дети испорченного поколения, вынужденные лицемерить и лгать, чтобы жить. Сашке там не место, пусть лучше здесь, на природе, невинный и неиспорченный. И как по сердцу пилой – родной… мой, и тут же холодным, струей из брандспойта – а что подумают обо мне соседи? Только очевидное: что я с трансвеститом живу. Как юрист я принял решение давно, как человек я медлил, отчаянно цеплялся за «а может быть…» Пагубная обреченность. И вековая усталость констатацией факта как приговором: ОН – не ОНА, просто еще одно зеркальное отражение – не она, не она, не она – эхо между скал, лабиринт, где давно уже никто никого не ждет. Ошибка и сбой программы, не стоило и приезжать. Забив на приличия и прикрываясь срочно свалившимися делами, на четвертые сутки я взял билет и рванул домой, вырвав из мозга очередное «не сбылось». Сашка предсказуемо провожать меня не кинулся, да я не очень-то и расстроился. С подавленной и растерянной Василисой я распрощался на перроне с облегчением и чувством, что сюда больше не вернусь и вряд ли еще когда ее увижу. «Да кому вы сдались со своими проблемами, – с обидой непонятно на кого думал я под стук колес. – На фиг-на фиг. Не хочу, не буду, не желаю. И вообще, староват я для таких дел. Найдите себе волшебника помоложе и изгаляйтесь, в русалок там превращайтесь, или чего он там хотел удаляйте». Вернулся домой с чувством, что что-то проглядел, не «легко отделался», как показалось в первые минуты освобождения, когда я запрыгнул в остановившуюся электричку, а именно проглядел. Что-то важное, лежащее на поверхности, царапнувшее в самом начале оголенное как провод нутро. Что-то было… Что? Да и когда бы я успел? Пожал плечами на неожиданно вспыхнувшую подозрительность и тут же отвлекся, подхваченный чередой неотложных дел. Не успел порадоваться, как все и началось. Сашка настойчиво являлся ко мне ночами, во сне, то вскрывающий напильником себе вены, то с гадюкой на шее, то медленно цедящий ацетон, тоскливо заглядывая мне в глаза; в ошейнике, на цепях, усердно роющий себе могилу, а пару раз даже в гробу, заваленный горами разлагающихся ядовитых цветов. Я вскидывался на мятых простынях и шел писать Василисе, сетуя на дурной сон. Дался мне этот щенок! Раньше куда как понятнее было: снилась только та, из моей минувшей жизни. Сизый пепел над средневековой площадью. Обгоревшая дощечка «Ведьма». Я, рыскающий среди сваленных в ров трупов, провонявший потом и кровью насквозь. Впечаталось в подкорку навязчивое желание сбежать в монастырь с осознанием собственной вины и клеймом на лбу – «неудачник», которым я и добиваю себя из века в век, непонятно зачем каждый раз перерождаясь. Тоскливо потягивался, хрустнув костями, и в очередной раз отстукивал банальное: >Ты как? И усаживался ждать, вглядываясь в размытые сумерки за окном. >Нормально – неизменно приходил от Василисы ответ. По этой скупой фразе, всегда одинаковой в любое время дня и ночи, я понимал, что она врет. Про Сашку спросить не решался. Вдруг еще подумает не пойми что. Успокаивался дня на два, а потом все повторялось, только с более зловещими подробностями. В одну из таким жутких ночей я вспомнил стариков в электричке, песню дурацкую со словами, что нельзя возвращаться к былым возлюбленным, и концовку «а вы не выслушаете совет» и, обливаясь холодным по́том, принялся перетряхивать чемодан, надеясь найти свечу, что дала мне та юродивая с напутствием, что когда уж совсем припечет… Припекло. В Бога я не верил, эзотерикой не увлекался, но сейчас мне было абсолютно до фонаря, чем и как избавляться от наваждения. Я согласен был и Дьяволу услужить. Гребанный огарок куда-то задевался. А Сашка, изобретая все новые изощренные методы самоумерщвления, преследовал меня по ночам, исподволь намекая на какие-то упущенные возможности. «Не отрекаются, любя». Что-то в этом было. Мистическое. Я сходил в церковь, набрал канистру святой воды. Раздобыл зверобоя и веток осины. Заплескал стены, залил потолок соседям, поставил в каждом углу по иконе Божьей Матери, рассыпал соль вперемешку с сахаром, спалил клок своих волос, подстриг ногти, три раза перекувыркнулся через себя и, утомленный этим дурачизмом, лег спать. А наутро, чуть свет, получил телеграмму с удручающе коротким «Приезжай». Вот и все. Понял – отмучился. Кто он мне? Да никто. Я не благородный граф Монте-Кристо, я обыкновенный слабак. Иван Царевич. Не Алеша Попович, не Добрыня Никитич и тем более не Илья Муромец, что Китеж-град от Соловья-разбойника в одиночку защитил. А еще я закомплексованный трус. И нет мне прощения ни в этой жизни, ни в следующей, и так будет во веки веков, я обречен. Там же Василиса одна! Кинулся заполошно из дома в шлепках на босу ногу, одумался, вернулся и, понимая, что спешить уже некуда, потому что случившегося не исправить и какая разница теперь, в котором часу я появлюсь, забронировал билет на электричку. Убеждая себя, любимого, утешая всевозможными красиво загнутыми аргументами, на которые я был мастак, что так сложилось, не виноват, и тут явно не та ситуация, в которой можно было помочь, повлиять и тем паче что-то исправить. Но ощущение неправильности не отпускало. Каждый раз один и тот же круг, точнее, три кита, на которых зиждется мое сознание – общественное мнение, общественное мнение и общественное мнение, черт его раздери. Тогда, двадцать лет назад, я принял решение за двоих, решив, что Василиса не выдержит тягот армейской жизни. Единственная обожаемая мегаталантливая дочка преуспевающих родителей-бизнесменов… и моя семья, все богатство которой состояло из серебряной ложки, ничем не запятнанной репутации родителей да офицерской чести моих предков. И сейчас в точности до наоборот, я и вот этот… И опять я побоялся взять на себя ответственность, теперь уже по другой причине, спрятавшись за мораль и общепринятые нормы, позабыл, что из каждого правила есть свои исключения. Думать об этом не хотелось. Да и поздно. Я прошел в вагон, выбрал место у окна справа и совсем не удивился, увидев закатившуюся в щель искомую свечку. А говорят, Судьбу не повернешь. Исступленно упал на колени, разобрал полы, откручивая гайки ногтями, заплатил штраф примчавшейся спасать имущество от вандализма, охреневшей от возмущения проводнице. С интересом повертел добычу в руках: выглядит примитивно для артефакта, старуха сослепу и перепутать могла. Да и пользоваться я ею не умею, если совсем уж по чесноку. А если все же рискнуть? Отдать свою жизнь взамен на твою? А что это изменит? Прошел в тамбур, попросил у куривших там мужиков чиркнуть спичкой. Загляделся на крохотный огонек. Мою жизнь на твою… Жизнь столичного адвоката на жизнь испорченного уродца-извращенца, который ничего из себя не представляет и никогда никем путевым не станет? Который всю жизнь будет вынужден батрачить на лекарства, так как иначе он просто загнется? Пока я был дома, перечитал уйму литературы. Ни одна операция, даже у самого успешного хирурга, не обходится без последствий. И ты будешь медленно убивать себя ради «высокой» цели. Ты ДЕЙСТВИТЕЛЬНО хочешь стать девочкой, или это чувство одиночества толкает тебя под нож? Насмешка судьбы и это чертово розовое платье. Я видел, как ты его примерял. Не увидел, возможно, и не снесло бы мне тогда крышу, подумав, что ты… Золотистые локоны по голым плечам, тугой корсет, в котором казалось, что у тебя есть грудь, тонкая талия, перетянутая широким атласным бантом, струящийся шелк в пол. Ложь! Неправда! Ты не она. Ты вообще… ОН. Исчадие ада. Да и я… выходит, не так далеко ушел от тебя. Выходит, я тоже из того же табуна. Язычок пламени, лизнув пальцы, потух, пока я дискутировал со своей заблудившейся в юридических терминах и воспоминаниях совестью, вместо того чтобы набраться смелости сказать – «согласен на обмен». Мне-то какая на хрен разница, я же как Феникс, опять рожусь с теми же константами: рост, вес и больные мозги. Представил, что скоро придется прощаться, целовать мертвые губы, и отвернулся. Слабак! Стоявшие в тамбуре мужики смотрели на меня с отвращением. Хотя нет – в их глазах был страх. Словно дурацкая свеча, в момент содрав лоск и лояльность, превратила меня из гуманоида с завидной внешностью в приспешника Сатаны, творящего тут, на глазах у четверых, черную мессу. С хвостом, клыками, с намотанными на шею кишками и черепами – для них, по-видимому, я смотрелся именно так. Иначе с чего бы эти здоровяки с воплем бросились от меня. Достукался… Первый звоночек. Вот и люди уже соответствующе реагируют. Скоро и собаки чураться начнут. Сполз по стенке, опустил голову на колени и решил из убежища не выходить. Да и воздуха мне не хватало, и пошло все как обычно не так, и я знал, что опоздал и уверен, что, наверное, мог бы, но… Кто он мне? Да никто. Урод. И всему виной мое разыгравшееся воображение. Возможно, это и остановило меня, когда я загасил свечу, намеренно выставив ее на сквозняк. Вроде и не виноват. Вроде само как-то так получилось. Поезд подъехал к Петушкам, и с перрона на меня смотрело… Чудо. Именно так я это и окрестил, набожно осеняясь перстом. Оно обстригло косы и было без юбки. Не в том плане, что совсем оборзело и не прикрыло исподнее ничем: Сашка был в брюках, и смотрелось это до дрожи дико. – Тебя в армию забирают? – первое, что спросил я, выходя из вагона, забыв, что не далее как пару часов назад успел и оплакать, и похоронить, и, кажется, даже отрыдаться. Он пропустил меня через омут своих глаз, ставших из васильково-голубых пронзительно синими. – Саша? Ты меня слышишь? Он молча дернул плечом, махнул на машину и, не раскрывая дорогой рта, довез до калитки. Дальше объяснять не пришлось. – Как же так? Она ничем не болела. Как она умерла? Не желая пускаться в пространные разговоры, он показал головой на крюк под потолком, на котором в прошлый раз искрилось чешское стекло. Как он выдержал Васькины сто сорок? Выходит, на совесть строили. После кладбища, посидев, как и положено, за поминальным столом, народ стал расходиться. И тут только до меня дошло, почему Сашка так выглядит. Пугающее, тоскливое одиночество, которому нет предела. Эта мутация, ошибка природы больше смерти боялась остаться одна, хотя вокруг три деревни народу и родственники среди них наверняка есть. Людей становилось все меньше и меньше, они потихонечку расходились, прощались. Сашку старались не замечать. Мужики за порогом кривились, женщины отводили глаза. Он не плакал. Никому не падал в колени. Он все понял и, уже ни на что не надеясь, просто терпеливо ждал, когда закроется дверь за пришедшими проводить в последний путь его маму, и ему никто не сможет помешать. Катастрофа никому не нужной человеческой жизни. «Не такой», «не как все». – Собирайся давай, поехали. Он судорожно всхлипнул и уткнулся мне в шею. Под рукой задрожали худенькие лопатки. Кажется, впервые за сегодняшний день он перевел дух: – Я умею готовить пиццу. Воротник моей рубахи через минуту стал хоть выжимай. Заколотили досками ставни и двери. Перебрав его гардероб и рассудив, что без ветхих ремков обойдемся, из вещей взяли только платье цвета фуксии и фотографии. Я привез его к себе под покровом ночи, выкрутив лампочку в подъезде и залепив жвачкой соседский глазок, завел в квартиру, объяснив на недоуменный взгляд, что это примета такая, надежная. В соответствии с энергией инь и ян – чтобы слаще жилось. Он зарделся, совершенно не врубаясь в китайскую технологию взаимодействия стихий и мечтая о чем-то о своем. Я показал ему комнату для гостей, где предложил располагаться, выдал спальные принадлежности, объяснил, на кой хрен тут биде и как включать душ. Ушел чуть свет, закрыв на пять замков и запретив в письменной форме, в оставленной на столе записке, подходить к двери, окну и телефону – в ужасе, что кто-то его у меня засечет: непонятное существо неопределенного пола. Пришел на работу, включил комп и, напустив во взгляд деловую серьезность, принялся с умным видом изучать научные статьи, дабы докопаться, с чего вдруг меня, тридцатипятилетнего завидного холостяка, потянуло на тинэйджеров неправильно ориентированных. И… что теперь делать? Чем лечить? Пойти в бордель и заказать себе корректирующее изнасилование или вызвать лучше к себе на дом, чтобы Сашка посмотрел, может, чем вдохновится. Советы были противоречивые, в большинстве своем все предлагали попробовать, а потом прополоскать рот с мылом. Радости это не вызывало, хотя мыла в доме было хоть заполощись. Не представляя, как вести себя с ним, и не желая возвращаться слишком рано домой, чтобы снова не оскверниться кощунственными действиями, я насочинял себе кучу дел и засиделся допоздна в кабинете. Я не гей, но если я правильно понял, то и он не гомосексуалист. Это просто тело мужское, а так это девочка. И то, что мы там целовались, это ничего не означает. То есть нет, означает! Я ей нравлюсь как МУЖЧИНА. Обрадовался тому, что хотя бы тут разобрался, закрыл офис и, счастливый, порулил к себе. По дороге заскочил в магазин, купил босоножки на каблучке сорок третьего размера, совершенно не удивив продавца, заявившего, что с сорок первого по сорок пятый нынче самый ходовой; узкие джинсы, рубашку на выпуск, косметику и пирожные. Решил, что лифчики и трусики она купит себе сама, ну раз девочка. Я, конечно, могу, но опыта в таком щепетильном вопросе у меня нет, а вдруг не угадаю. Представил, как он будет гоняться за мной по квартире и орать «Нахрена мне такой сдался», лупя меня пуш-апом по хребту, и развеселился. – Сашка, я дома! Стриженое чудовище выползло на порог, недовольно пробурчав: – Я думала, ты вообще не явишься. – Явился. Я тебе туфли искал, Золушка, – усмехнулся я абсурдности ситуации, протягивая перевязанную розовой ленточкой коробку. – Если не подойдет, заверни, завтра поменяю. – А я ноги побрила твоим станком, – он поспешил встречно порадовать меня, примеряя обновку. – Зачем? – Ну как же… неприлично же в постель с волосатыми. – Это с грязными пятками неприлично. Придется тебя отшлепать. – Сам, что ли, побрить хотел? Я живо представил эту картину в красках: мы вдвоем в ванне с пеной, его нога на моем плече, и я аккуратно орудую лезвием, тщательно уничтожая тонкие шелковистые волоски. По лодыжке, по бедру, в паху. В штанах стало жарко. – Нельзя бритвой, будут потом ноги как борода у Деда Мороза. Я тебе завтра депилятор куплю. – Купи. Он взял пакет с пирожными, кружку с чаем и свалил к себе в комнату. Я только прибалдел. Крикнул огорошенный: – Ты еще скажи, что голова болит. Кушать расхотелось. Налил себе кипятка, кинул в стакан лимонную дольку и сел у его двери. Мне стало скучно. Поскребся. – Если что, я тут. – У тебя совесть есть? Ты с работы на четыре часа задержался, мог бы и позвонить. – Зачем? Я же тебе наказал трубку не брать. Ты что, сердишься? – Нет, я тебя перед фактом ставлю. Мне же с тобой теперь жить. Надо как-то до твоего ума довести что плохо, что хорошо. Чтобы зафиксировалось в памяти, и чтобы ты так больше не делал. Мы это по зоологии проходили. – Ты это серьезно? – Серьезнее не бывает. Мы в ответе за тех, кого приручили. – Терпеть не могу Экзюпери. – Вообще-то я тебя имел в виду. – Блин. Ты точно баба. Я тебе еще даже зубную щетку не предложил, а ты уже вещи свои распаковал. Сашка выглянул. – Щетку зубную я сам нашел, а ты чего под дверью сидишь? – Зайти стесняюсь. Вдруг ты в неглиже. – Я даже растянутый. Не вполне уверен, что достаточно, но я потерплю. – Я не гей. Он серьезно посмотрел на меня: – Ты на что намекаешь? – Давай спать? – Давай. Перед моим носом хлопнули дверью, не предложив войти. Вот же сука. – Завтра я тебе, дрянь малолетняя, фен-шуй устрою по всем правилам китайского этикета, – мстительно прошипел я, удаляясь в свои апартаменты. Меня не просто обломали. Меня обидели. Унизили. Меня! В моем же собственном доме! Так умыть! Принял душ и весело фыркнул: «Вот же Сашка дает». Теперь я точно не усну. Только так подумал, как сразу и отрубился. Утром проснулся на запах, прошлепал на кухню и, утащив гренку со стола, хлопнул Сашку по тощей заднице: – Привет, любимая, я соскучился! – и обиженно: – Ты мне вчера не дала. – Я и сегодня не дам. Если во столько же заявишься. – Сегодня футбол. Я приду еще позже. – Зачем я тебе? – Ну все, началось. Пойми, я нормальный мужик с полагающимися мне развлечениями: футбол, бильярд, девочки. Сашка швырнул в меня фартук и сквозанул из кухни. Я поплелся за ним утешать. – Оговорился. Прости! Это же не повод подпрыгивать и истерить. Девочек больше не будет. Сашка! Он выглянул из своей комнаты: – Правда? – Сто пудов! Конечно же, мы оба шутили, но в этой шутке, как говорится… Я снова застыл, глядя ему в глаза. Наваждение. Тряхнул головой – ни к чему мне сейчас ни глюки, ни видения. – Я серьезно, ты во сколько придешь? – спросил он, когда, помирившись, мы пошли завтракать. – Не знаю. Постараюсь тебя не гневить. Хочешь, по городу покатаю, поужинаем где-нибудь? Я знаю уютный ресторанчик. Можно сгонять в кино на диванчик. Еще могу предложить сауну, теннис, бильярд. В клубы я не хожу. Выставок сейчас, кажется, нет. Футбол, я так понял, тебя не интересует. Корма на зиму запасать не надо. Грибы тут собирать негде. И опять волной накатило вожделение. Я смотрел на его губы, и мне хотелось их практически до выхода в астрал. Не правильные они были, не мужские. И вообще все в нем было неправильное, не поддающееся объяснению, но вызывающее вполне определенные мысли: подхватить под ягодицы, чтобы он скрестил ноги на моей пояснице, прижать теснее, острее почувствовать его всего кожей и зацеловать, заласкать до беспамятства эти губы, в точности похожие на ее. «Транссексуализм – это стойкое неприятие своего пола, когда половое самосознание не соответствует биологическому полу человека и приводит к формированию убежденности в «неправильности» своего пола». Он не гей. Это абсолютно другое. Вот же я ублюдок! Мальчишка наверняка думает, что раз я единственный человек, который согласился приютить его у себя и… У него-то и выбора не остается, кроме как молчаливо уступить. Чему? Моим домогательствам?! В его глазах я не иначе старый развратный, распутный педофил, охочий до малолеток. От отвращения к самому себе и видимой не иначе как в хороводе статей УК ситуации я взвыл и вылетел из квартиры вон. Вот же я мразь! На чертовой работе чертовы мысли были исключительно про этого чертова трансвестита. То есть транссексуала. В общем, про ту непонятную заразу, что я притащил на себе, то есть к себе. Вспомнился фильм «Чужой». Черное десятиметровое чудовище на Сашку не походило нисколько. Погуглил не вполне понятную терминологию и обнаружил, что девки с сиськами и членами выглядели достаточно интригующе. Если он ограничится только тораксом… Принялся читать про имплантаты для груди, неожиданно для себя увлекся. Это действительно было интересно. Как правильно выбрать? Выходило, что у женщин после операций форма груди отличается, потому что поставили по-разному и фирмы-производители различные. Откинулся в кресле и начал через стекло пристально разглядывать прелести женского персонала своего офиса. Самая внушительная грудь была у Светланы Игоревны. Долго смотрел, пытаясь определить на расстоянии, потом плюнул и вызвал: – Михайловская, зайдите. Главный специалист по реорганизации и ликвидации юрлиц подхватила папки и, увидев сквозь стекло мою неприветливую физиономию, заспешила на зов в мой кабинет. Я сдвинул жалюзи. – Светлана, подойдите ко мне. Михайловская, опустив на нос очки и читая вслух отчет, придвинулась. Потом замерла, посмотрела на мои пальцы, ощупывающие ее два лотка, залилась жарким румянцем и зашептала проникновенно: – Иван Иванович, вы мне тоже давно нравитесь. Даже очень. Я просто не решалась, все-таки десять лет разницы. Я удивленно поднял на аналитика глаза: это она о чем? Работу запорола или клиента «жирного» упустила? Собрал брови домиком, пытаясь найти разумное объяснение вспыхнувшей внезапно страсти и не прерывая изучения объекта наблюдения в попытке определить на ощупь фирму исследуемых инородных тел, которые, с моей точки зрения, там присутствовали. – Вы такой метросексуальный, такой современный. Не зря все наши девки по вам сохнут. Завтра пятница, у меня как раз муж уезжает на рыбалку. Предлагаю встретиться на нейтральной территории. Я знаю одно потрясающее место, практически безлюдное и очень уютное. – Чего?! – Ну как же… Вы ведь вроде как настойчиво намекаете. Мы вдвоем уставились на мои руки, мнущие все это время ее бюст. Я резко отдернул ладони. – Я?! Нет. Я решил в медицинский поступать. Смежную специальность освоить, пока еще интерес есть. На маммолога хочу отучиться, а то вдруг работы не будет, так я хоть с голоду не пропаду. Говорят, они нынче востребованы. Пока сотрудница прибывала во временном ступоре, в который я ее вверг своими откровениями, я решил дожать: – Кстати, ты разбираешь в имплантатах для груди. Посоветовать что-нибудь можешь? – Вам? – Михайловская!!! Приди в себя! Жене. – Так вы еще и женаты! – Что-то я не уловил: ты в восторге или в панике? Женат. Недавно. Буквально со вчера. Только никому. Тс-с-с! Я ее выкрал. Она дочь известного чеченского олигарха. Ей бы в жизни родители не разрешили за меня выйти. Это же горцы. Они любви не признают, у них только два варианта: бизнес и кровная месть. Думаю, может ей внешность изменить? Грудь увеличить. – Лучше перекрасьте. Неизвестно, какие потом последствия будут. Вдруг неправильно встанет, или не приживется, или лопнет. А сколько ей лет? Последнее ее, кажется, волновало больше всего. – Семнадцать. Почти. – Ну вы точно… Царевич! Вы же юрист! Как вы могли?! – Михайловская окинула меня взглядом, в котором стрелка на шкале моей креативной ценности метнулась от «Ну ты и…» до «Вот ты!..» Эта женщина умела проигрывать. А уж как она лихо перестраивалась – я аж залюбовался. Прирожденная стерва и незаменимый работник. А какой потенциал! И полет мысли! – Не иначе бес попутал. Думаешь, надо вернуть? – призвал я ее в советчицы. – Да вы что! За счастье надо бороться. – Ты так считаешь? Ну тогда лады. Иди работай. И никому. Тс-с-с-с-с! – приложил я палец к губам и сделал страшные глаза. – Могила! – услышал я от посвященной, с заговорщицким лицом покидающей мой кабинет. Ну все, тылы я себе прикрыл. Сплетен не миновать. Завеса тайны на должном уровне, так что можно и помечтать. Поднял жалюзи и уставился через стекло на мужиков в отделе. Подумал про волосатые задницы, брезгливо поморщился. Ужас-то какой! Вытянул из кармана телефон и полистал фотографии. Провел пальцем по чужим губам. Почему? Почему ты, гаденыш-отродье сатанинское, так похож на нее? Закрыл глаза, горько усмехнулся – только ты пацан. А я? Современный мужчина из продвинутого века, и жить надо согласно зову сердца и возможностям кошелька. Раз ты сам этого хочешь, я могу тебя сделать счастливым. «Нас», – шепнул прочухавший выгоду мозг. Серое вещество у юриста – эта та еще штучка, приспосабливается на лету, оправдать может все что угодно, не корысти ради, а спортивного интереса для. Чего я туплю в самом деле? У него есть мечта, и я ее осуществлю. В результате – все в ажуре: мы будем обоюдно счастливы. Возможно, дело ограничится одними сиськами. Полазил еще по сайтам. Если без бороды как у Вурст, то это, пожалуй, даже сексуально. Задумался. Мда… С моей ориентацией явно что-то не то. Набрал номер. Вот же зараза, вчера истерил «ты не звонишь», сегодня трубку не берет. Мозги у него точно девчачьи. Не знает, чего хочет. Не ведает, что творит. И не удивлюсь, если семь пятниц на неделе обнаружится. Думать об этой оглобле с россыпью родинок вдоль шеи как о мужчине совершенно не получалось. Шалые мысли циркулировали от лизания пальчиков на его ногах до… того самого отверстия, что наверняка у него было узеньким и гладеньким, тугим и бархатистым, влажно чмокающим и… Долбанул кулаком по стене и вылетел из кабинета, крикнув опешившей секретарше: – Я на совещание в Министерство культуры. – В прокуратуру, вы, наверное, хотели сказать, – донеслось мне вслед. – В нее самую, – бубнил я. – Приду и добровольно сдамся. И пусть мне назначат химиотерапию или еще какие работы по исправлению психики. Траншеи рыть или трубопровод прокладывать. «Нельзя же так в самом деле мозг убивать», – думал я, открывая дверь собственной квартиры и на пороге вспомнив, что не заехал в аптеку, а дома наверняка нет ни вазелина, ни детского крема. В какой-то порнушке я, правда, читал, что можно туда кусок масла… рванул к холодильнику: «интересно, а килограмма хватит?», и замер на полдороге. Он что тут творил, эта Золушка, мать его за ногу?! Это он что, к бурной ночи готовился? Просо от риса отбирать и муку просеивать? Кажется, весь мой скудный провиант был собран в одну кучу на полу и представлял собой жалкое зрелище. Запасливым я отродясь не был. «В магазин, что ли, сходить затариться?» – пришла в голову запоздалая мысль. Если он этим непрозрачно намекает, что я скупердяй, то напрасно. Я же дома практически не бываю. Мне зачем тут мешки сахара, как на продовольственном складе? А если просто истерил – я посмотрел на вырванные с корнем цветы, рассыпанную по подоконникам землю – то это он зря. Цветочки я обижать не позволю. Особенно аленькие. Ну точно отшлепаю. Рыкнул на всю квартиру: – Сашка! Шайтан тебя задолбай. Кто там в кухне шабаш устроил? Быстро метнулся и изобразил «Мистер Проктер», пока я на тебя административный штраф не наложил за порчу имущества. В виде телесного наказания. Прошел в комнату, что выделил для него, и так и застыл на пороге. Зеркала завешаны сорванными шторами, картины старинные с родовыми поместьями глумливо изрезаны на полоски маникюрными ножницами, платье цвета фуксии – неповторимый шедевр из «цветной коллекции» Дольче и Габбана – залито кетчупом «Heinz». Только что-то он больно жидкий. Под ложечкой неприятно засосало. Я протянул руку к бурым пятнам именно в тот момент, когда неожиданно зазвонил телефон. – Ничего не потерял, Царевич? – Зачем он тебе, Волк? Он ничего не знает. – Да пофиг. Я видел, как ты его привез, как метался по городу. Не принимай меня за идиота – замаскировать надо? Сначала мать его в деревне ныкала, теперь ты. Признайся, он Грааль? – Серый. Окстись! Он мальчик! – И ради ОБЫКНОВЕННОГО мальчика ты расщедрился на дорогущие бабские шмотки? А ты свое лицо в зеркале видел? – А что с лицом не так? – А то ты не знаешь. Оно у тебя как луна светится. Подумал – здорово, что хоть не как лампочка Ильича. Посмотрел в потолок. Не готов я еще к этому, ой, не готов. – Ладно, признаюсь. Я гей. – И с фантазией у тебя не густо. Раньше куда как интереснее врал. Он точно не Грааль? – Чем хочешь поклянусь. – А что у тебя осталось? Цветочек аленький, так их сейчас хоть пруд пруди. Поместья – так за них такой налог, что ты верняк дурака ищешь, не чаешь избавиться. Корона – не модно. Сапоги-скороходы – у меня акции Газпрома и вертолетная площадка на крыше офиса. Так что попал ты, Царевич. Рыбку гони. Я икнул: – Лохматый, ты спятил? Ты ее у меня искал?! Золотую?! – я схватился за сердце, повалившись на пол и неприлично похрюкивая сквозь ладонь. – Думал, что я ее в горшке под цветком прячу? Я не зафиксировал звонок, это психодиспансер? – Резиденция, мать твою. – Твою. Я так понял, ты хочешь меняться. Моего парня на твою девку. – Если тебе верить, теперь получается, что твою девку на мою, – услышал я осторожное и замер. Что-то больно часто мои слова всерьез воспринимают. – Убью, если тронешь. Кишки выпотрошу, хазу по кирпичам разнесу, сердце сожру, на кол посажу без анестезии. Шкуру на барабан натяну, гланды выну и на ту иглу, что ты в брюхе прячешь, наколю, – глянул на испорченную вещь. – Кстати, что там за пятна на платье? В химчистку возьмут? – применив отвлекающий маневр, я слушал, как глухо ухает в моей груди сердце. Если эта тварь Сашку тронула, я его реально в толчке замочу. – А вот не скажу. И вообще, живот не трожь. Это моя эрозона. Я зашипел. Волк знал, чем чревато мое бешенство. – Пар из ноздрей пускать не вздумай, а то взлетишь, а мне повязки тебе менять недосуг, если подстрелят. У меня показ на носу. Не бзди, Ваня, и давай без своего любимого «пасть порву, моргала выкурю». Я, конечно, в этом не ас, но мне кажется, он приворотное зелье готовил. У него ведьм в роду не наблюдалось? А то я презабавную картину застал. У бедолаги и так с ингредиентами напряг, скреб, как мышонок, по углам, а тут я со свитой, во всей красе и в надлежащем облачении, а ля инквизитор при исполнении, он и поронял все с перепугу, а потом так смешно по квартире метался и верещал, что на костер не пойдет. Наглец хихикнул и отключился, оставив меня напрягать мозг. Эта тварь беспородная звонила с засекреченного номера. Мои красочные пожелания ему, хитрожопому, провалиться сквозь землю ушли далеко в космос. Я, конечно, верую, что как в фильме «Секрет» они обязательно достигнут своей цели, но пока суть да дело… Грохнулся оземь, аж ребра хрустнули, и… только шишку набил. Ни хрена ни в кого не превратился. Сказки все это. Походил по дому, углы пооббивал. Я Иван Царевич в конце концов или Иван-дурак?! У меня на роду написано умным быть! Сел к компу. «Свет мой зеркальце…» Тьфу, чтоб я сдох. Отвык уже с потусторонним общаться, кажется, надо так: «Покажи-ка ты мне яблочко холодильное…» У сверхтонкого последней забугорной модели компьютера вытянулся монитор. – Я, конечно, прошу прощения, это, конечно, не мое дело, но по-моему у вас склероз в ранней стадии, или недосып хронический, или… – Без «или». Не надо мне тут свои знания медицинской энциклопедии демонстрировать, все равно ошибешься. У меня предынфарктное состояние: мою невесту украли, без пяти минут жену. Монитор покрылся рябью. – У вас дипломатическая неприкосновенность. Вы уверены, что украли? Может, вы ее сами… того, ну помните, когда Синей бородой были. Закрыли в чулане и уехали за следующей, так как предыдущая дюже активно мозг вам выносила. – Моя ничего не выносила. Даже мусор. Это все эта сука, Серый. – Волк, он же… – Он же, он же. Мой друг, мой бывший корефан, мой брат названный. – Э… Ей… ему-то ваша невеста, без пяти минут жена, зачем? А хотя, да… – Ничего и не «да!». Она, жена то есть, мужеского пола. Монитор заискрил, завонял, пару раз отключился, потом заново включился. Самостоятельно отполз на дальний конец стола, за стопку кодексов, и оттуда поинтересовался, осторожно так: – Я неправильно понял, или вы намекаете на каминг-аут. Вы сказали, ваша невеста мужчина? – Василису помнишь? – Прекрасную? Я всегда подозревал, что у нее проблемы с эндокринкой. В шестнадцать лет иметь абсолютно плоскую грудь – это же ненормально! Это же во все колокола… Подождите, Василиса Прекрасная парень?! Э… – Да байт тебе в память! Васька – девка, у нее есть сын, и вот сын-то как раз парень! Я что, неясно излагаю?!! – Да уж куда яснее, – монитор, не выползая из укрытия, забубнил: – Василиса Прекрасная – девка, в том плане что женщина, еще и рожавшая, значит, у нее все в порядке. У нее есть сын, который мужского пола, как вы только что подтвердили сами, следовательно, свои первичные признаки он где-то вам уже продемонстрировал. А при чем тут ваш каминг-аут и жена мужского пола? Вы что, уговорили Василису Прекрасную сменить пол? А вы уверены, что ваши родители отнесутся к этому с пониманием и не упекут вас в психушку? Я бы, наверное, так и сделал, – вякнул монитор и припустил от меня, разъяренного, наутек. Я все же его поймал, разозлившись настолько, что не заметил, как превратился в тигра, а эта тварь быстрого реагирования в… слона. Вот и верь после этого сказкам! – Не запугаешь! Я тебе хобот отгрызу! – Не трожь меня, Иван Царевич, я тебе еще пригожусь. – Только не надо паясничать. Толку-то с тебя… как с козла молока. – Я смотрю, вы и по козлам специалистом стали, – осторожно заметил монитор, меняя ипостась. Я тоже удивительным образом вернулся к прежнему состоянию. Смахнул невзначай каплю с виска – обрадовался до судорог, что сумел обрести прежние формы, а то бегал бы сейчас по проспекту, распугивая прохожих своим видом. – Поговори еще! Теперь я понимаю, откуда в городах разное непотребство берется – результат провальных попыток экспериментаторов-недоучек. Что-то напутают, а потом доживают свои дни в зоопарках или научных лабораториях, если не пристрелят их при отлове. – Да я вообще онеметь могу. Вы так зыркаете, что я до сих пор удивлен, что вы не в Медузу обернулись. – Оскорбляешь? Намекаешь, что я студень?! – Я имел в виду Медузу Горгону. Хотя вам, кажется, в альма-матер мифологию не преподавали. Кстати, а сколько зубов было у лошади Чингисхана? – Тридцать два, а потом зуб мудрости вылез, справа сверху, и стало тридцать три. Редкостная скотина была. Во всех отношениях. – Откуда такая осведомленность? У меня есть сведения, что тринадцать. Правда, по другим источникам тридцать шесть… – Забей. Мне ли про свою лошадь не знать. _ …? – Про реинкарнацию тебе в блок не внесли? – Я пас. Вы меня совсем замордовали, чувствую себя школьником, провалившим ЕГЭ. Что вы от меня хотите? – То же самое, что и в самом начале – адрес Волка. – Могу попробовать соединить, у меня есть в базе данных его скайп, но не факт, что с вами пожелают светские беседы вести. – А мне не политесы с ним разводить. Ты ему напиши, что я согласен на обмен. Он хотел волшебный Грааль или Рыбку. Но он, так же как и я, не знает, что из себя представляет на данный момент требуемый объект, так что я вполне спокойно, без риска для жизни, всучу ему тебя. Вряд ли моя совесть от этого чувств лишится. Монитор пискнул, желая забанить отправленное сообщение, но Волк уже вышел на связь. – Я так и знал! – были его первые слова. – Все под себя гребешь. Куркуль. Павлика Морозова на тебя нет. Отдавай нечестно нажитое! Но сперва просвети, как она выглядит. Я ей подойду? Я посмотрел на монитор. – В идеальном состоянии, – увидел следы от своих когтей: – почти. – Что значит «почти»? – заволновались на том конце. – Царевич! Не лги мне! Подумал, что про царапины и практическую неодушевленность предмета лучше умолчать. Я, конечно, осведомлен, что у фетишистов сексуальное возбуждение вызывают не пойми какие предметы, хотя обычно это женские трусики или туфельки. Но увидеть Волка в постели с кучей проводов, орошающего спермой пусть даже ультратонкий сверхмодный монитор, умеющий скручиваться в спираль и выдавать женским голосом умные вещи – что само по себе абсурд чистой воды, – было верхом кощунства. Годы, проведенные в одной группе детсада, воюющими за приглянувшуюся нам обоим ночную вазу с лютиками, не прошли даром. – Сейчас она выглядит немного иначе, чем прежде, – заюлил я. – Ноги есть? Ну или хотя бы хвост? Монитор, став пунцовым, повернулся вокруг своей оси. Свернулся в трубочку. – Есть. И не знаю, нужна ли тебе эта информация – поражает ее нереальная гибкость. Волк забегал по ковру, стенам, прошелся по потолку и закачался на люстре: – Черт. Мне надо срочно в салон. В спа. На депиляцию и педикюр. Может, волосы нарастить? Что ты посоветуешь? На языке так и крутилось «оставить эту дурную затею», но я сказал совсем другое: – Солярий. Ты бледно выглядишь. – Это я от волнения. Монитор попытался изогнуться и заглянуть в экран, я щелкнул его по углу. Он обижено вякнул и распрямился. – Мне хватит недели, чтобы привести себя в порядок. – Да без проблем. Сашку только верни, – подумал, что за неделю я такой бункер отгрохаю, что лохматый зубы обломает замки вскрывать. Или… свалю куда-нибудь в соответствии с имеющимися возможностями. – Нет. Это будет нечестно. Ты, значит, с ним, а я один? Я побежал. Найду тебя сам. Не переживай за «девочку», я буду с ней нежен. Он отключился, а я приуныл. – Мони, ты сможешь определить его координаты? Ответ пришел незамедлительно: – Он на соседней улице. Информация из ЕГРП и декларация о доходах Волка мелкими строчками замелькала перед моими глазами. «Знаю… помню… Прекрасно. Выходит, «Русский Стандарт» тоже у него в доле. Не знал. Во дает!» – я глянул на двадцатичетырехэтажный офис означенного банка, красовавшийся у меня за окном. Облизнулся. Прошел на кухню, разобрал паркет, вооружился серебряной ложкой, намечая план действий. Мне в спину монитор не замедлил сварливо прокомментировать: – Вам не кажется, что это будет слишком долго? – Ничего ты не понимаешь. Я вот книжку в детстве читал, «Граф Монте-Кристо» называется. Мони замелькал страницами: – Вы потратите на это уйму лет. А куда прыгать будете потом? Тут до моря далековато. Можно, конечно, при желании организовать канал. Но если вы на такое расщедритесь, то предлагаю вам сразу в Госдуму баллотироваться, а иначе идиотом сочтут. Просто так, за здорово живешь, на свои кровные благоустройством города заниматься?! Допустим, тут мы выкрутимся. Скажем, что вы меценат. А дальше? Начнете являться к своим врагам-обожателям и трясти там их грязным бельем? Во времена Дюма умерщвленный младенец это страшный криминал был, нынче в садах закапывают другое. Сами же знаете, для чего народ земли скупает и чего там найти можно, если экскаватором по участкам пробежаться. Одумайтесь. Тюрьмы переполнены. Там и так все друг у друга на головах сидят, а вы еще туда новую партию подогнать хотите. Прокурор вас за это по головке не погладит. В шесть секунд лицензии лишит. Так что забудьте. Закажите Воздушный шар, Человека-паука, а хотите, я вам «Бансэнсюкай» почитаю? – Это что? – Про шпионское снаряжение ниндзя. В интернете сейчас что угодно можно найти. Моментом спишемся, заплатим, в смысле переплатим за срочную доставку, и уже завтра сможете стены штурмовать. Пожелаете с маской, в плаще и розой в зубах – закажем вам из Голландии без шипов, голубую и с указанием страны-изготовителя на каждом листочке. Можно романтическую серенаду организовать, Басков с удовольствием подработает. У меня в файлах значится – он нынче на мели. А захотите, можно оркестр симфонический – эти тоже с радостью подпишутся. Заплатите, задекларируете как пожертвования на детский дом, а туда, например, партию апельсинов марокканских. Я пробил, она на границе зависла, разведете по-свойски, и всем мир и покой. И вам налоги не платить, и детишкам счастье, и таможня будет приятно обрадована. А оркестр всем составом не дороже одного Баскова обойдется, зато какой размах! А можно креативно… в черном водоотталкивающем костюме а ля «морской кот», с ластами и пулеметом за плечами. Любой каприз за ваши деньги. А еще вариант… Вот, я тут нарыл из свеженького – есть такие нашлепки на ноги и руки, написано, что испытания в полевых условиях уже были проведены. Так что сделаем вам боди-арт под ящерицу и лезьте на здоровье. – Она симпатичная? В смысле ящерица. Перед носом мне пролистали ленту фотографий земноводного во всех позах и ракурсах. – Да уж… – А по-моему, все лучше, чем тут полы ложкой ковырять, – монитор отскочил за угол, опасаясь, что я его таки тресну. Серебро, оно на всех одинаково действует. – Издеваешься?! По-моему, гиблая альтернатива. К любимому Малышу в таком виде? Вот замру я так у него на стекле нараскоряку с выпученными зенками и открытой пастью, а Сашка неправильно истолкует мои благие намерения. Я, конечно, люблю эксперименты, но пути господни неисповедимы, тут последствия могут быть не предсказуемы: хорошо если покалечит, а если сильно напугается – то со страху и прибить может. А система нашего правосудия что дышло, и оправдать сумеет, если решит, что он оборонялся и был в состоянии аффекта. А еще скажет, что я первый полез. Ну да… первый. Ему-то и лезть некуда. Маленький мой, как же ты там без меня? Волк еще та стервь подколодная… Уж мне ли не знать. Глянул на башню за моим окном – офис банка Русский Стандарт, на окошко, освещенное под самой крышей. И не теряя времени даром полез в шкаф. Ниндзя это не мое, костюм Зорро тем более, гекконом я быть не хочу, а вот это, пожалуй, подойдет. К тому же зеленый выгодно оттенит цвет моих глаз. Капнул суперклеем на шапочку, приложил к волосам, чтобы придать обличию завершенность (обстригу потом, по завершению операции), опоясался ремнем, на котором устрашающе побрякивали крючья для дичи, закинул за плечи смертельное оружие, в битве на котором моему прототипу не было равных, и потащил на балкон гарпунную пушку. Не бегать же с первого этажа на последний, если можно сразу на крышу перебраться. Прав Мони, вариант графа Монте-Кристо тут не прокатит, здесь требуется позаковыристее. В смысле, романтичнее. Он же девочка. А такое появление произведет фурор и ее впечатлит. Всякой хренью занимаюсь! И ради кого?! Усмехнулся собственным невеселым мыслям. Тяжело грехи замаливать, знал бы, что вот так все повернется, на ведьме бы женился. Перебрался по веревке без происшествий, выбил каблуками высоких ботфорт с треском и оглушительным шумом разлетевшееся вдребезги стекло и, вовремя сообразив, сколько метров отделяет от пола, сделал головокружительное сальто в воздухе. И приземлился в центре… живописной группы, состоящей, на первый взгляд, из одних фей. – Какого хрена ты тут делаешь? – отважно повысило на меня голос эфемерное создание в пене розовых кружев, с подведенными до висков умопомрачительной красоты футуристическими глазами и таким узнаваемым изгибом желанных губ. – Я пришел за тобой. – Дома поговорим. Убирайся, ты мне всю карьеру загубишь. Тишину взорвал мощный шквал аплодисментов. Радостный голос подбежавшего ко мне конферансье возвестил о еще одной «потрясающей находке» госпожи Волк, которая предлагала разнообразить жизнь подуставших от суеты мегаполисов толстосумов костюмированными и театрализованными представлениями на любой самый привередливый вкус. Например, великолепно смотрящимся на газонах и лужайках Робином Гудом из Шервудского леса. – Это ведь сапоги из настоящей оленьей кожи? А камзол? Он так подчеркивает вашу мужественность, – ко мне прижались чьи-то пышные формы, норовя оттеснить от королевы эльфов, которая не замедлила этим воспользоваться и улизнуть. – Мадам, у меня и стрелы в колчане настоящие, и у вас будет возможность в этом убедиться, – я обольстительно сверкнул зубами на зардевшуюся пышечку, бегая глазами по залу в поисках своей вертихвостки или этой лесбийской суки Волк. – Не меня потерял, красавчик? Твое фантасмагорическое появление было весьма и весьма. Наверняка именно этот момент не преминут осветить собранные тут представители СМИ, – названный брат был легок на помине. – Ты! – я скрипнул зубами. – Я. Можешь в благодарностях не рассыпаться. Твой Сашка сам по себе находка, и без моей помощи в этом бизнесе нашел бы себя. Я лишь слегка подтолкнул. В том плане, что задал правильный вектор. С его замашками и роскошными метр девяносто – сам бог велел ему на «языке» блистать. Ну что ты хмуришься? Посмотри на него. Он всем доволен и счастлив, тут в тренде и среди своих. Изобилие бабских шмоток, в которых он как в пуху роется, жизнь ему не осложняет, скорее наоборот. Чего морду-то сквасил, защитник угнетенных? Али не любо тебе наше веселье, али не угодил я тебе чем? Я тут из кожи лезу, стараюсь, чтоб всем хорошо было, а ты говнишься. Волк скрестила на груди мускулистые руки с вытатуированными кармическими рунами и выгнула бровь. Ну вот кто в здравом уме скажет, что это баба? Уверен, что единицы, которых меньше, чем пальцев на одной руке, знают – я оглядел праздношатающееся общество – знают, кто тут вообще кто. Женщины с волевыми подбородками и размашистыми мужскими походками, привыкшие брать ответственность на себя, воительницы, которым палец в рот не клади и поперек горла не вставай, мужчины… Мда, таких, как Сашка, тут больше половины. – Я думал, ты его тут в цепях держишь, жрать не даешь. А я освобожу, спасу. Ну в общем… Смысл мне было во все это рядиться? Чувствую себя посмешищем, шутом гороховым на чужом празднике жизни. – Не переживай. Следующая фотосессия у него как раз в подвалах. В цепях и с кляпом. И в коже… – Волк загадочно оглядела меня. – Вообще-то это планировалось на завтра, но если ты настаиваешь… – Пошел ты знаешь куда!.. Вместе со своими театрализованными загулами, фотосессиями и модными трендами «на пике популярности»! Или как у вас там говорится? – Красота спасет мир. Неужто не слышал? Ну считай, я тебя просветил. Волк пощелкала пальцами, внося деловую шумиху в импровизированный фестиваль. На ее зов тут же кинулись фотокоры. Она забрала у одного из них аппарат: – Смотри, как суперски получилось! Композиция – блеск! Я бы мозг надорвала – лучше бы не спаяла. Я скосил глаз на демонстрируемые мне снимки. Зашибись… Было в этом что-то за гранью реально постижимого, не от мира сего, не из этой эпохи. Мелькали в кадрах эльфы, сатиры, сказочные существа. Вот Сашка смотрит на меня с ревнивым обожанием, и я вписался, как тут и был. Это польстило моему потрепанному сегодня самолюбию. И вызвало даже толику уважения. Вспомнил, что в показах у Волка принимали участие не только звезды модных тусовок, но и ого-го какие высокие медийные персоны. – Убедил. Я практически ферзь. – Вот то-то же. Когда я получу свою Рыбку? – Можешь меня прибить, но ее у меня нет, я даже понятия не имею, какой она может быть нынче и в образе кого. Моя вот, сам видишь, во что переродилась. Я, когда понял, сбежал. Мне страшно стало, когда я видел ЕЕ губы на ЕГО лице, хотя… и лицо, пожалуй, ее, и родинки – созвездиями по шее и плечам, такое ни с чем не спутаешь. Мозгами понимаю, что это пацан, а сердцем ее чую. Ноги ее и пальцы… Выходит, это мое и есть. Я от женщины смог отказаться, а от пацаненка – нет. Когда понял, что он ждет: я уйду, и тогда он накинет петлю себе на шею. Я не его спас. И даже не ее. Я себя этой душой спасаю. Грехи замаливаю, хотя со стороны все выглядит жутко неправильно и дико. – Ага. Нормально выглядит. Поздравляю, Царевич, ты – извращенец. Ты его хотя бы любишь? – Я ЕЕ люблю. И всегда любил. Просто понял, что форма это не содержание, хотя к нынешней я практически привык. А Грааля действительно нет. Не рви жилы, брось искать, его уже не существует. На моих глазах Снежная расколола его об пол. – Вот засада! Вдребезги? Я кивнул. Волк печально вздохнул и присел рядом. – Ладно. Я все понял. Но мало ли… Вдруг повезет… Извести, если что. И она, хотя вернее – ОН поднялся с места и пошел в зал, раздвигая собравшихся разворотом мощных, по-мужски крепких плеч. Серилла Волк была активной лесбиянкой, отягченной памятью бесчисленных перерождений и маниакально разыскивающая свою вторую половинку, которую в каждой эпохе звали по-разному. Последнее зафиксированное в ее памяти имя было Золотая Рыбка. Вот она и рыла когтем землю, носясь по выставкам, океанариумам, а также ювелирным салонам, антикварным лавкам и зоомагазинам, ведь в этом вставшем на уши мире ВСЕ было возможно. Я прогулялся по залу, успокоившись, что внешним видом не привлекаю внимания как изгой из позапрошлого века. Пообщался между делом с сильными мира сего, которые так и норовили сделать со мной селфи и пополнить им инстаграм. Исподтишка понаблюдал за Сашкой, которая, к моему вящему негодованию, пользовалась спросом у обоих полов и нагло меня этим провоцировала, кружа то с одними, то с другими. И окончательно раскис, когда благородный Волк продефилировал ко мне с шампанским и предложением «Все забыть» и потащил на балкон любоваться грозой. – Царевич… – А-а-а-а-а! Хочешь, перед тобой на колени бухнусь! Ты мне уже весь мозг вынул… китайскими палочками для еды… не прибегая к предварительному умерщвлению. Нет ее у меня! Нет! А Грааль… Так мы же вместе там были. Ты вспомни, как мы носились с тобой, пытаясь поймать эту чашу. Только толку-то с нас двоих было, когда все остальные трусливо забились по щелям. Ты действительно забыл, как она разлетелась на осколки, ударившись об пол? – Хочешь верь, хочешь нет, но не помню… А ты уверен, что это было не Злое зеркало? В книжке вроде бы так. – Да порви и сожги ты эти книжки! Ты как будто не знаешь, какие сказки нынче историки пишут. Закачаешься! Я читаю, и ржу больше, чем над Задорновым. Один Бибик с последователями из Украины чего стоит: у него то дева Мария хохлушка, то они Черное море для постирушек руками выкопали. Эти бредни ни в одни ворота не лезут. А про сотворение мира две тыщи четыреста сорок восьмую версию читал? Волк хмыкнул. – Вот то-то и оно. Снежная была баба нереальной красоты, а вдобавок еще и умная – парадокс, сочетание из ряда вон. Это, сам знаешь, не всем по нраву. Но до всех ей не было дела. Она была помешана на разработке технологии криогенной заморозки, изучала, как и какие болячки можно лечить холодом, ну прицепом еще в косметологии шарила – молодость кожи там сохраняла, что-то подтягивала, облучала с помощью разрядов северного сияния. Ей правительство предоставило самую оснащенную по тем временам лабораторию, так как результаты были фантастические. Сам знаешь, лицо, да и молодость, сохранить всякий мечтает. Титул ей присвоили, земли выделили, а кличка Королева, по-моему, к ней еще со школы прицепилась. Во всяком случае, когда я к ней устроился лаборантом, она у нее уже была. Хотя я никогда не мог понять, сколько же ей лет, информация была уж больно противоречивой. Одни утверждали, что она вундеркинд и в десять лет получила аттестат, в двенадцать – диплом Йельского университета, а в шестнадцать ей присудили первую Нобелевскую премию. Другие говорили, что ей под пятьдесят, и она, поставив во главу угла свое желание остаться вечно молодой и красивой, помешалась на опытах, голодании и сохранении энергии путем замерзания, потеряла давно свою семью и утратила связь с реальностью. Третьи, что она детдомовская, а четвертые – что со Звезды. Я думаю, она могла видеть будущее, так как работала как проклятая, все боялась куда-то не успеть. Я редко видел ее спящей. Иногда, когда падала с ног от усталости, она куталась в шубу, просила запрячь оленей и носилась в санях по тайге, подгоняемая вьюгой. Сутки или двое. Видать, так отдыхала и напряжение сбрасывала. Еще любила плавать с касатками, те принимали ее за свою. Угарная была, в общем, баба. Лечила. – Всех? – Как погляжу, Серый, ты совсем ничего не помнишь? – Кое-что смутно припоминаю. Кажется, ей приводили детей. Тяжелых, от которых отказывались специалисты. – Точно. И детей, и взрослых. С отклонениями, с аномалиями. На последней стадии, как правило, практически на издыхании. Она всегда зажигала свечу-артефакт, чтобы наверняка знать и быть уверенной, что не переходит дорогу Смерти. Кого-то она брала на лечение, а от кого-то отказывалась, объясняя, что помочь не в ее силах. – Я помню. Ее называли служанкой Дьявола. – А также Святой, – уточнил я. – А помнишь… мальчишку, – Волк явно напряг извилины. – Помню. С болезнью Альцгеймера. Насмешка судьбы – она знала, что так случится, именно он ее долгожданная любовь, но, даже не взглянув на него, отказалась от лечения. Его родственники ее проклинали, упрекали в жестокосердии и корыстности, хотя она ни с кого никаких денег сроду не брала. Снежная кричала в ответ, что не успеть, что уже слишком поздно. Еще что-то про судьбу всего мира, про выпитую чашу и последнюю каплю. И про Смерть, которая предъявила на него свои права. И что всей ее крови не хватит, чтобы его спасти, и про катастрофические последствия, за которые будут расплачиваться потомки. Про то, что это слишком великая цена за счастье одной-единственной женщины. – Она рыдала и резала себе вены, я помню запах ее крови, пропитавшей все вокруг, – Серый передернул плечами. – В хрустальном гробу она приготовилась встретить смерть, но оказалось, что у этого мальчишки очень высокопоставленная родня аж на самом верху. Снежную поставили перед фактом: если она откажется его лечить, то ее объявят умалишенной и кроме Владимирского централа ей никогда больше ничего не светит. Она металась по кабинету, крича про эффект бабочки, про Высшие силы, про испытания, про то, что этот мальчик для нее значит больше, чем все ныне живущие, но она не имеет права рисковать судьбами тех, кто еще не родился. Ее никто не слушал: пригрозили, против воли заставили. Снежная сдалась, однако сказав, что никакие результаты не гарантирует. В лабораторию тут же нагнали службистов из ФСБ для контроля над каждым ее шагом, чтобы она с ним нарочно ничего не сделала. Я помню, как она усмехнулась, сказав, что политики сами не знают, что творят, а она лишь слабая женщина, не способная ничего изменить. Мальчишке было только двадцать, а болезнь, свойственная старикам, стремительно прогрессировала. – Но ведь Снежная его вытащила, – я отдал должное ее заслугам. – Кто знает, во что ей это обошлось. В сотню лет жизни? В угробленные нервы? В пряди седых волос? Или в сорванный голос, когда она, завывая, катаясь по полу, жгла свечу и молилась, стоя на коленях, перед образами. Она смогла. И это был прорыв в науке. Кай стал полноценным членом общества, болезнь была побеждена. Шумихи вокруг него было не меньше, чем около овечки Долли. Ему выделили роскошную виллу и взяли на полное государственное обеспечение. Мигом прикатила из Америки, якобы помогать, какая-то обедневшая, но очень аристократическая старая грымза со своей внучкой. Герцогине, хоть и с мерзким характером, никто отказать не посмел. Так что парень попал в оборот. Бабка то и дело норовила подсунуть ему глупую Герду, у которой только замужество было на уме, а Кай помешался на Королеве. А дальше… А дальше все было как в романах. Королева приехала в этот город навестить своего пациента, а уехать уже не смогла. Точнее – не захотела. И до Северного полюса ей стали пробирки и колбы, когда она открыла для себя совсем другой мир: с фонтанами, парками и развлечениями рядом с любимым. Их видели целующимися на мостах, пускающих с крыш мыльные пузыри, катающихся на лошадях и подножке трамвая. Смеющихся и держащихся за руки. Великая ученая на поверку оказалась самой обычной женщиной. Но окружающие не преминули из зависти пустить в них стрелу. Тут же в ее адрес посыпались колкие замечания про разницу в возрасте, и… она была не готова. Ведь она была всего лишь женщиной. Ее это больно задело. И что бы там ни говорил ей Кай, она знала – общество ей такого не простит. А тут еще щеглуха Герда со своими претензиями, якобы чувствами и ложной беременностью. Снежной бы рассмеяться сплетникам и лгунишке в лицо, но она уже была сломлена и разбита. Умчалась к себе на первом же самолете. Закрылась, не желая никого видеть и ничего слышать о Кае. Но упрямый парнишка перестал принимать лекарства, и истеричке Герде, чтобы никто не обвинил ее в том, что она не уберегла общественное достояние, пришлось самой находить контакты Снежной. Я знаю, что Королева и слышать ни о чем не желала, пока Герда не брякнула, что Кай не сегодня-завтра умрет. И Снежная сдалась. Когда она привезла его в замок, он весил чуть больше котенка и выглядел так, как будто уже умер, и она снова билась над ним, и замок снова пропах кровью и смертью. И безысходностью. У Снежной жутко испортился характер, она стала не просто злой, она превратилась в мегеру. Единственное, что ее вдохновляло – ее Малыш. До всех остальных ей уже не было дела. – И конечно же, она его спасла, – сказала появившаяся Сашка, усаживаясь ко мне на колени. Я обнял ее: – Конечно. Только Кай, не будь дураком, тут же попытался наложить на себя руки, заявив, чтобы Снежная не старалась, так как жить без нее ему нет смысла, а она просто глупая баба, раз всех слушает, кроме своего собственного сердца. – Они поженились и жили долго и счастливо? – К сожалению, нет, – зевнул Волк, – какое-то время они, конечно, были счастливы, но здоровье Кая было не стабильно, и Королева пошла на отчаянный шаг – криогенную импульсивную заморозку. Этого до нее не делал никто. Слишком был велик риск. И малейшее изменение температуры на десятую долю градуса – уже была верная смерть. Почти девять месяцев она поддерживала температурный режим без отдыха день и ночь, а когда остался один день, ее организм не выдержал и дал сбой. Когда Королева открыла глаза, первое что она увидела, эту дурищу Герду, плашмя лежащую на Кае и вопящую на всю ивановскую – я отогрею тебя, любимый. Кай четыре часа как был уже мертв. – А ты говорил, что совсем ничего не помнишь. – Кусочки. Обрывки. Как забыть Снежную, носящуюся по залу и рвущую на себе волосы? А еще эта Герда, голосящая, что старуха убила ее жениха. Лаборанты, забившиеся по углам, как крысы. Кая, покрытого инеем. Горе этой женщины было как лавина, такое сложно забыть. Замок треснул и раскололся, начал рушиться на глазах, климат резко потеплел, волшебная купель, тот самый Грааль, в который она собирала мирру с чудотворных икон для своих опытов, ходуном ходил на цепях. А дальше… – А дальше… возможно, она просто хотела наклонить чашу, чтобы зачерпнуть, но та сорвалась с петель, и все, что было, потоком обрушилось на Кая. Семь радуг, колокольный звон и Грааль, разлетающийся на куски. Тем немногим, что были рядом, тоже досталось, – я взглянул на Сашку – помнить то, что неплохо бы иногда и забыть. – Он?.. – Удивительно, но он ожил. А волшебный Грааль, что состоял из миллиарда невинных душ, наполняющих эту волшебную сферу, погиб, и каждая душа, посчитав, что как поддерживающий фактор миссия ее выполнена, полетела вниз, но там их никто не ждал, место для них еще не было готово. И тогда они принялись внедряться в уже оплодотворенные эмбрионы, чтобы ускорить процесс появления на свет. – … – На двадцать первый день у эмбриона уже формируется мозг, в это же время начинает биться сердце. Дальше все идет очень стремительно. Глазки, печень, ручки, ножки и пальчики и что-то крохотное, как зернышко, попадая в процесс усиленного формирования организма, принимает в нем живейшее участие. А потом рождаются дети, которые помнят о своих прошлых жизнях, умеющие говорить на древних языках, видящие души и умеющие общаться с мертвыми. А также девочки, уверенные, что они мальчики, и мальчики, чувствующие, что им подменили тело. А еще те, которых вполне устраивает собственное тело, но они почему-то все время влюбляются в людей одного с ними пола и, хоть убей, не могут понять – и почему, так же как кареглазие, это не лечится ни медикаментозно, ни принудительно. Бесполезны и шоковая терапия, и нотации, – я болезненно поморщился. – Погибшая цивилизация Брэдбери ничто по сравнению с тем, что творится на Земле сейчас. Сашка притихла, вцепившись в меня руками. А я уже не мог остановиться. То, что я видел и знал, с чем столкнулся, и события, свидетелем которых я был в моих прошлых ипостасях, все, как в прорвавшуюся плотину, рвануло наружу. – И этим «странным»… детям приходится сталкиваться с непониманием, неприятием и даже презрением со стороны сверстников, преподавателей, а зачастую даже собственных родителей. Всё это приводит к весьма негативным последствиям, начиная от психических травм и заканчивая самоубийствами. К экстрасенсам мы более терпимы, а к геям и лесбиянкам испытываем гадливость. Хотя это абсурд. Как можно обвинить человека, что он родился с шестью пальцами? Гомосексуализм – это та же врожденная особенность. Такой человек может и любить, и строить отношения, и дать счастье другому, и быть счастлив. – Энергетический перекос в том месте, где находился Грааль с миррой, Кай, Герда и Снежная Королева, что боролась за счастье всего человечества, а в итоге – обретшая свое личное персональное счастье и… Всемирная катастрофа. Демографический взрыв и практически сразу снижение уровня рождаемости, и вот такие странные дети, которым не часто удается дожить до репродуктивного возраста. Они умирают и рождаются снова и снова, озлобленные, несчастные и одинокие, борющиеся как умеют за место под солнцем. Ищущие того, кто их примет, полюбит и поддержит. Так же как и все живущие на земле, ищущие свою пару. – Страшная сказка. Ты, Вань, на что намекаешь? На то, что я урод? – На то, что тебе повезло, что он нашел тебя, – усмехнулся Волк. Сашка, сорвавшись с моих колен, кинулась ему на шею. – Жуткое зрелище. Гей, тискающий в своих объятиях активную лесбиянку, – от комментария я удержаться не мог. – По-моему, он нам завидует! – не осталась в долгу хохочущая Волк и дружелюбно раскрыла объятия. – Иди к нам, извращенец. Я уже понял: все эти неправомерные действия следует делать в присутствии личного адвоката, а желательно при непосредственном его участии. И мы долго бродили по городу, крепко взявшись за руки… У меня был настоящий, верный и преданный друг, почти брат – талантливая лесбиянка Волк и… потрясающая девчонка Сашка, со старинной фамилией Прекрасная – хотя по гендерному признаку это был все же парень. И я был счастлив. Впервые по-настоящему счастлив. МОЯ жизнь, и иди оно все в сад! А когда, проводив Серого, мы целовались под балконами нашего дома, из подъезда, чуть не сбив меня с ног, выскочила девчонка, вслед которой летел отборный мат с цветистым проклятием ей, изращенке придурошной, удавиться на крепком суку. – Господи, отпади мои уши! Кто это? Профессор Рыбкин? – Вань, ты чего? Это Златка, дочь его. Секунду мы, замерев, смотрели друг на друга, а потом… – Христом Богом прошу, Ванечка, милый, – Сашка упал передо мной на колени, его трясло, – пожалуйста, ты же можешь, ты же все можешь. Ва-ань. Я… все, что ты хочешь. Все что угодно. Кровь по капле. Кожу на лоскуты. Он что-то еще лепетал неважное, а я видел только эти губы, произносящие «люблю». Все остальное должен был говорить я. Точнее, делать. Я взял его за руку, поднял с колен и повел наверх. Открыл дверь, запустил в квартиру. То, что я сейчас сделаю, я сделаю не ради него, не ради себя, и, да простят меня, даже не ради Волк. Я отдам долг святой женщине, его матери, которая сберегла для меня предназначенное мне Судьбой, жаль только, что понял я это не сразу. Прикоснулся губами к его губам и ушел в свою комнату, по пути занавесив зеркала во всей квартире, с твердой верою, что я рехнулся на почве взаимного обожания и такого просто не может быть. Что вот-вот я проснусь. Но если я не грежу… После того, что я собирался сделать, пару часов рекомендовалось не смотреть в отражающие поверхности, на окружающих – тем более (если, конечно, не задался целью довести кого-нибудь до помешательства на почве просветления и уверования в существование трехголовых собак, душ умерших родственников, передающих приветы, и полусгнивших мертвецов, обуреваемых жаждою отомстить), выходить из дома следовало в наглухо затемненных очках и не пить спиртного, последнее – в целях личной безопасности, чтобы самому не сойти с ума от открывшихся непрошенно откровений. Что-то низко трусливое из далекого прошлого предприняло попытку меня остановить. Вот нахуя мне это надо? Зачем со мной так? Мне, специалисту с хорошим рейтингом выигранных дел и прекрасной репутацией на рынке предоставляемых спецуслуг. Увидел бы кто из клиентов, подумал бы, что у меня с крышей протек. Я вытащил из ящика, заваленного документами, полуобгоревший огарок, чиркнул спичкой, вгляделся в медленно разгорающееся пламя. Нескромно пожелал себе удачи и приготовился ждать неприятности, которые сам на себя накликал в качестве эксперимента. Я не был уверен ни в чем, просто здравый смысл, интуиция и подсознательное прошлое, сигнализируя красным, вовсю верещали, что я попандос, а этот огрызок – действительно мощнейший артефакт. Волна удивления сотрясла мой мозг, насмешливое понимание извне прошило насквозь, растянув тонкие губы в фальшивой улыбке, на которую я тут же среагировал, сделав шаг вперед – вспомнив, что нападение тоже защита. Да и куда мне теперь отступать? Меня видели тут насквозь, дав понять, что знают, как я умею блефовать, и помнят, что я отчаянный трус, и все же… Стряхнув липкую паутину, я уперто побрел вперед. Хотя мы встречались всего один раз, тонкий мир меня опознал, с интересом заглянул в глаза – решусь ли пойти до конца? Или как в прошлый раз? Выходит, мне тогда не привиделось, это реально было он – другой мир. Пограничье. Между жизнью и местом, за которым обитает Смерть. Лабиринт, из которого нет пути, если только это не твой путь. Повеяло вьюгой. До стылости в глотке и чувствительности скрипнувших резцов захотелось сбежать. Опасность! А вдруг не вернусь… Фобии или суеверия? Паника. От невозможности оценить угрозу и последствия нахождения здесь. В ахуе от чужого героизма я с содроганием вспомнил ту, что была до меня. Она ломала стереотипы «женщина – слабое звено» или у нее тоже не было выбора? Может, так же как у меня сейчас. Разгребая рукой душный мрак, я старательно не прислушивался к ощущениям. Но разве от них убежишь? Особенно страшно стало в тот момент, когда я понял, что не один. Я их чувствовал. Ощущал. Тех, что были вокруг меня. Стонущих, мечущихся и практически живых. Господи, во что я ввязался. Я… Рука, поднявшаяся затушить свечу, опустилась на стол. Грань. Тут без дураков… отверженность, подавленность, ощущение собственной неадекватности, но кто-то еще ждал, кто-то верил, надеялся до последней секунды в то, что нужен, что за ним придут, вытащат, помогут, вернут, окликнув, протянув руку, позовут обратно, в тепло и уют. Пусть «не такой», но нужный, любимый, жданный… Забытый. О них даже не вспоминали. Во многих семьях причислив к табу. А они не теряли надежды. Они все без исключения хотели жить. Боль, как нож по самую рукоять: «За что?!». Не было в них ненависти на тех, кто толкнул их за грань своим равнодушием и неспособностью защитить, только любовь, отчаяние от невозможности достучаться и покорность судьбе, как поражение, когда не в силах ничего изменить. Я абстрагировался от чужих эмоций «всех не спасти» и позволил клубящейся черноте проникнуть в легкие, опаляя зимою сжавшееся от ужаса нутро. Такое могла выдержать только Снежная, научившаяся терпеть. «Ради тебя». И шагнул, раскрыв объятия, больше не защищаясь, а принимая. Я здесь, чтобы помочь обрести. Холод и отчаяние это не кресты на могилах. Это за шаг до воплощения в Жизнь решения принять Смерть. Одиночество. Боль и тоска от непонимания. Рамки, в которые скребется обессиленная душа, прося согреть. Комната покрылась инеем, пальцы занемели. Отчаяние. Не мое. Чужое. Тут этого – завались. Та, за которой я пришел, уже приняла решение, но Цербер, неожиданно оказавшийся на пути, лег у ее ног, выставил в мою сторону покрытое острыми чешуйками брюхо, позволяя откупиться малой кровью. Я протянул ладонь – два десятка стилетообразных осколков, казалось, достали до стоп, пробив мое тело насквозь. Страж умильно вильнул хвостом, когда я вдавил свою плоть, позволяя ему жрать. Ничего, потерплю. Не больнее, чем пуля в висок или веревка, ломающая шейные позвонки. Тошнота подкатила к горлу, но пес уже исчез, давая тем самым понять, что жертва принята благосклонно. Свеча, ярко вспыхнув и оставив отпечаток события на сетчатке, потухла, когда, схватив выкупленную Душу, я шагнул в Свет и разглядел наконец-то то, ради чего я натерпелся. Серая, тусклая и бледная. Печалька. Выходит, мы нашли не то. Вздохнул и открыл окно: «Злата, никогда не делай так больше, тебя любят и ждут». Она подняла на меня недоверчивые глаза. «Мне не важно, кем ты была в прошлых жизнях и какого ты цвета и пола, у тебя есть мы, и дверь этой квартиры всегда открыта для тебя». Мелькнуло в воздухе фейерверком рассыпавшееся золото, окатив волной признательной благодарности, и исчезло, оставив в воздухе запах моря и специй – первой жизни, в которой ее носил на руках влюбленный по самые уши в нее Персей, а ныне финансовый гений и меценат, мой названный брат Серилла Волк. Тело болело, словно петлю сняли с моей собственной шеи. Вот бы этим… которые доводят до суицида, такое на себе испытать. Увы. Из разряда фантастики. А жаль, за подобное я бы Цербера и с двух рук накормил. Я закрыл окно, удивившись яркому солнцу – неужели так много времени прошло? Оставалось завершить начатое. Рука онемела, но видимых повреждений не обнаружилось. Я переоделся, водрузил на нос темные очки, пригладил стоящие дыбом волосы и вышел из дома, постаравшись не разбудить уснувшего в кресле под дверями Сашку. Сев за руль, не спеша поехал к тому месту, где собиралось во главе с профессором Рыбкиным очередное сообщество защитников «братьев наших меньших», которое я и намеревался просветить. – …люди самонадеянно считают себя вершиной эволюционного развития природы, центром мироздания и эталоном разума. Но в отличие от нас животные честнее в реализации своих инстинктов: они убивают, только защищая границы обитания и добывая пропитание. Сытое животное безопасно. В природе же человека заложены цинизм и необоснованная жестокость. Он любит унижать, доминировать над другими, а когда не встречает сопротивления – входит в раж. Только человек благодаря наличию абстрактного мышления отделяет смысл своей деятельности от нее самой и способен поменять местами причину и следствие. И только человек способен убивать и осознанно морально унижать себе подобного ради получения удовольствия. Лекция была в разгаре. Я поморщился. «Фарс все это. Глупость и наглая ложь. Хотя, если это он о себе…» – Позвольте не во всем с вами согласиться, профессор, – прошел к кафедре, отодвинул поставившего брови домиком удивленного лектора. – Животные, вы говорите… А давайте рассмотрим для начала муравьев. Люди приклеили им уважительный ярлык «трудяги» – а это единственный вид живого организма на земле, кроме человека, способный вести настоящие войны: захватывая противника в плен и заставляя работать на себя, пока раб не сдохнет. Но если их что-то не устраивает, они безжалостно разрывают пленного на куски. Стандарт красоты и величия лев – безжалостно уничтожает потомство ради спаривания, так как самка-мать теряет интерес к сексу. А мужикам ждать неинтересно, уж лучше избавиться по-быстрому от надоедливых пискунов и получить доступ к телу. Ученые мужи дружно зашелестели, защелкали открываемыми крышками ноутбуков, пока я, проходя между столами, засеивал поле своими визитками. Черный пиар сработает наверняка. Обращайтесь, господа, обращайтесь. Я хочу, чтобы вы знали меня в лицо. – Мы живем с вами в мире страшилок, навязанных предрассудков, иллюзий, ярлыков и собственных выдуманных мифов. Акула – «машина смерти» и пипец какая страшная. Так заклеймим ее – «опасная», «убийца» и хрен что кому после этого докажешь, но в действительности она заботливая мать и обожает своих выкормышей. В ее челюстях погибает не больше сотни пловцов в год, несравнимо меньше, чем от рук наших с вами сородичей. Но зато всеми любимые афалины, которые «и людей спасают, и добры, и умны, и сообразительны», убивают ради забавы. И ихтиологи, которые, я уверен, сейчас присутствуют среди вас, подтвердят, что этих очаровательных провокаторов давно уже используют не в мирных целях. Есть документальные свидетельства, как дельфины забивают морских свиней ударами по кишечнику, хотя тут и речи нет о борьбе за выживание: свиньи не нападают на них, они даже пищу другую употребляют. И детей своих дельфины тоже убивают, и делают это самки. Сонар этих животных служит не только для общения, с его помощью они обнаруживают самые уязвимые места в теле жертвы. Удар дельфина всегда точен и несет за собой смерть, если только… он изначально не планирует покалечить, чтобы поиграться. Я обвел взглядом притихшую аудиторию. Не будучи сторонником театральщины, сегодня, когда мы боролись за Жизнь, отнюдь не маленький, во всем черном, я выглядел внушительно и интригующе, и витающий в воздухе запах серы и сгущающаяся темнота были совсем не во вред. – Какую цель я преследую этим выступлением… – заложил руки за спину. – Мальчики и девушки, которые тянутся к себе подобным, это не спецэффекты, не синие птицы, но и не выродки или мутанты и уж тем более не угроза для общества. Не они виноваты, что такими родились. Кто позволил считать их хуже нас с вами? В большинстве своем они талантливы и креативны. Нельзя вычленять одно и не замечать другое, надо зрить в корень, а не малевать всем без разбора на лбу мишень. Осознайте уже, что гомосексуальность – это данность, ею нельзя заразиться и от нее невозможно излечить. Легче убить, точнее, довести до самоубийства. И наше общество своим предвзятым отношением к этому и ведет. На долю подростков с гомосексуальными наклонностями приходится высокий процент самоубийств, ведь они воспитываются в условиях гетеросексуального общества, внушающего им ненависть и отвращение к собственной ориентации. Эти дети обречены на жизнь с постоянным страхом перед своей «непохожестью». Загнанные в угол жестоким обращением окружающих, они зачастую выбирают смерть. Они, конечно, не такая редкость, как синий кит или мадагаскарская клювогрудая черепаха, и я не призываю вносить их как исчезающий вид в Красную книгу. Но мы обязаны дать им возможность нормально жить. Спросите себя, как вы относитесь к детям с нетрадиционной ориентацией? А теперь представьте, что у вас родился именно такой ребенок. Не потому что папа с мамой алкоголики или не посещали церковь, а потому что ему надо было где-то родиться. Это даже не лотерея, тут у каждого равный шанс. Без поддержки его психика будет сломлена, жизнь пойдет под откос, и большой процент вероятности, что он наложит на себя руки. И вы будете способствовать ему в этом? Или равнодушно наблюдать, как он, избитый, возвращается домой, пытаясь прожить еще один день? И кто тут монстр? Вы готовы защищать всех на свете, кроме собственных отпрысков. Дети 404 – они существуют, и они совершенно нормальны, и они нуждаются в вашей любви, заботе и защите не меньше, чем львы и мартышки, ради которых вы тут глотки дерете. В ЛЮБВИ И ПОНИМАНИИ, не в корректирующем изнасиловании, после которого приходится долго лечить психику, – председатель правления вздрогнул и, втянув голову в плечи, попятился. – И дело не в пресловутом стакане воды, который некому будет подать тебе в старости, – догнал я его, схватив за лацкан, снимая очки и заставляя смотреть мне в лицо, – а в том, что она твой ребенок. Дочь, а не чудовище, и если ты сегодня этого не поймешь, завтра уже будет поздно. Я наклонился над его ухом и зашептал, но так, чтобы было слышно всей аудитории: – Потому что завтра ее у тебя, – сделал театральную паузу, – НЕ БУДЕТ. Я смотрел в упор в его глаза. Поседеет он от этого вряд ли, но обосраться, пожалуй, может. Я знал, что он там увидит: лунный свет, двор и на ветке старого дуба покачивающееся тело на бельевой веревке. Неестественно вытянутая шея, волосы, сбритые по косой – то ли следствие родительских «забот», то ли просто желание изуродовать непокорную девочку. Это увидел сейчас каждый. Я позволил им всем заглянуть в ее будущее. Окунуться в смерть. – Их много, таких «не таких», в сторону которых вы сегодня презрительно смотрите. А что если завтра он появится у тебя? В твоей семье? В газовую камеру или, сбившись в стаю, будем со свистом гонять и травить, доводя до суицида? Дети 404 не агрессивны. Они просто хотят жить. Надеюсь, ты примешь правильное решение. Я встряхнул председателя за плечо, приводя в чувство, и покинул аудиторию. Разве что пальцем на прощание не погрозил: «Должок!» У меня есть тайна: я помню все свои перерождения и узнаю тех, с кем мне приходилось встречаться в прошлом, а с недавних пор я добровольно возложил на себя миссию проводника – человека, который может договориться со смертью, выкупив у безносой с отчаянья принесенную в жертву жизнь. Ценой собственной заговоренной крови. Но это уже мои потери, и только мне судить, насколько они уместны, так что об этом не стоит и говорить. На бампере моего угольно-черного «Бугатти Вейрон» накарябано «Адвокат дьявола», я не всегда выгляжу как его приспешник, но временами бывает, когда доведут. А еще у меня в квартире живет девушка, хотя точнее – не у меня, а со мной. И если уж начистоту, не совсем она девушка, это парень, который не только выглядит как фотомодель на миллион долларов, но и является ею. По утрам мы с ним занимаемся любовью, днем оба работаем, иногда по ночам ходим в клубы, в остальное время гуляем, держась за руки, и практически не спим. Нам жаль тратить драгоценное время, которого и так не хватает. Где бы мы не находились, мы ищем тех, до кого еще возможно достучаться, и спасаем тех, кого еще можно спасти. Гадкий утенок обязательно вырастет в прекрасного лебедя, если ему дать шанс, и Царевна-лягушка не привязана пожизненно к своему болоту, и Волк-оборотень действительно был когда-то настоящим принцем, как и миллион миллионов окружающих нас. Неформально-нестандартные дети, они могут появиться и у вас, и у ваших близких. Помните об этом, задумайтесь, бросая в кого-то не похожего на вас камень – стоит ли оно того, чтобы вздрагивать потом всю оставшуюся жизнь. А есть вещи, которые не отмолить даже миллионами прожитых жизней.