Безумие

      Темно…       Темнота везде: внутри, снаружи. Тьма душит, приносит лишь смятение и страх.       Я была в забытье между сном и явью. Кричала, понимая, что никто меня не слышит. Я смеялась, потому что чувствовала за спиной крылья. И… Я летела. Снизу простираются города, поля, океаны… Все было передо мной и было моим. Но я летела выше, выше — к звездам. Тянула руки к их свету, но крылья исчезли, а я с отчаянным воплем летела вниз и чувствовала, как горит вокруг воздух, и сама я сгораю в нем.       И я просыпалась, не понимая где я, и кто. Вот ко мне заходит мама, заставляя что-то выпить. Горечь от лекарства чувствуется слишком остро, когда я проваливаюсь в беспокойную дремоту, и все еще чувствую ее на языке, стоит мне проснуться. Я прикрываю глаза на каких-то пару секунд, не чувствуя в себе сил держать их открытыми, как вдруг день сменяется ночью и в мое окно стучит назойливая ветка. — Перестань, — прошу я, натягивая одеяло до самой макушки, поворачиваясь к стене, и вновь проваливаясь в очередной удушающий кошмар. А потом, уже на следующий день я резко подскакиваю в постели, вспоминая, что рядом с моим окном не растет никакого дерева, и, что, скорее всего, Джек приходил навестить меня.       Что вообще было со мной? Париж! Он приснился мне? Нет! Я никогда не была там, а потому не могла представить ни одной из улиц, мимо которых пролетела. А там, на крыше? Неужели я окончательно и бесповоротно спятила?       А что, если не воспаление легких подтверждало, что само воплощение зимы подарило мне свой поцелуй?       И когда на следующую ночь в окно снова стучат, я спешу открыть.       Джек казался раздосадованным моей болезнью, наверное, винил себя… — Эй, расслабься, — прохрипела я, голосом достойный любого курильщика со стажем в три пачки в день вот уже лет десять как. Я ободряюще улыбнулась ему, — в следующий раз буду знать, что за поцелуй духа зимы нужно платить.       Я рассмеялась от той глупости, что только что сказала, и тут же зашлась в болезненном кашле. Прикрывая рот рукой, я почти упала на постель. Меня била температура, знобило, и насколько я помнила, если ситуация до завтра не улучшиться, за мной приедет карета скорой. — Но, знаешь, я ни о чем не жалею, — добавляю я, когда приступ немного прошел.       И это было правдой. Уж не знаю, сколько было в его жизни таких, как я. Да, мне было это и не интересно. Люблю ли я его? Нет, скорее я люблю то, что он приносит в мою жизнь, а его…       Джек долго, пристально вглядывается в мое раскрасневшееся лицо, хочет что-то сказать, но хмурится, и будто не находит нужных слов. А у меня нет ни сил, ни желания вытягивать из него конструктивный диалог. Я забираюсь под одеяло, кутаясь в него, как в кокон. — Проходи, — нахожу я в себе силы пригласить его, — не стой там...       И Джек легко отрывается босыми ступнями от поверхности подоконника и плавно, почти не ощутимо приземляется рядом с моей постелью. Ковер от прикосновения с его кожей тут же покрывается заледенелой корочкой, но как мне показалось, сегодня она распространилась не так сильно, чем тогда, когда Джек заглянул ко мне впервые.       Он что-то рассказывал мне веселым беззаботным тоном, расхаживая туда-сюда, то взлетая под самый поток, совершая невероятный кульбит, то сделав аж двойное сальто на месте снова приземлялся на свои две, когда в его рассказе был кульминационный момент, и он не мог сдержать свои эмоции. А я с улыбкой кивала, прикрывала глаза, борясь с дикой усталостью и жутким ознобом, который я чувствовала даже через толстое пуховое одеяло. Голос Джека был мягкий, легкий. И как ни странно он убаюкивал меня, принося какое-то необъяснимое чувство покоя. Я бы сравнила этот голос с пургой, что бушевала за окном, и ее было приятно слушать, находясь в теплом доме, растянувшись на ковре перед камином, но, наверное, такая ассоциация пришла ко мне в голову потому, что Джек был духом зимы. В любом случае, я была готова слушать его до бесконечности, до тех пор, пока…       Я чувствую, как ледяная ладонь касается моей щеки, осторожно, будто боясь нарушить что-то хрупкое. От нее исходит прохлада, не обжигающий холод, который невыносимо вытерпеть, а именно прохлада, приносящая облегчение в жаркий летний день. А потом я чувствую прикосновение холодных губ к моему лбу.       И становится легче. Будто Джек своим прикосновением вытянул из меня весь этот жар, что сжигал меня все эти дни изнутри. — Не уходи, — прошу я, ловя его за рукав.       Он едва ощутимо вздрагивает, будто не ожидал, что я не сплю. — Я не могу остаться, — говорит Джек, но все же садится на край моей постели, проводя рукой по моему плечу поверх одеяла. — Знаю, — киваю я, — просто мне слишком хочется удержать чудо рядом еще хотя бы на мгновение.       Я не смотрю на него. Мои глаза закрыты, но это не мешает мне точно знать, что Джек растерян и не знает, что ответить. — Хорошо, — соглашается Джек, — я побуду здесь, пока ты не уснешь.       А дольше и не нужно.       Он гладит меня поверх одеяла, а я пытаюсь выиграть у сна еще немного времени, чтобы убедить саму себя, что его присутствие здесь реально.       Наверное, я все же задремала, но резко открываю глаза, когда слышу шорох у окна. Джек берет свой посох, что оставил у стены, открывает окно… — Я люблю тебя, — говорю я тихо, устало прикрывая глаза, — если бы я только имела на это право. Но я просто хочу тебе это сказать. Нет, не так. Ты просто должен знать, как много вносишь в мою жизнь. Я долго думала, в каких словах выразить тебе то, что я чувствую, но нашла всего лишь это. Такое банальное.       Я усмехаюсь и откидываюсь на спину, прикладывая руку к уже не такому горячему лбу и краем глаза наблюдаю за моим гостем. Джек стоит ко мне спиной, замерев, будто я призналась ему не в светлых чувствах, а, как минимум, ударила раскаленной плетью. И… Он молчал. — Оно не выражает и трети того, что я чувствую по отношению к тебе. И, без преувеличения: ты — лучшее, что было в моей жизни. — Я заканчиваю, ставлю точку в самом глупом и абсурдом признании в моей жизни.       Джек резко оборачивается, и я ощущаю на коже дуновение холодного порыва. Он хочет что-то сказать, но одергивает себя, качая головой, и быстро вылетает в ночь, будто спасаясь…       Придет ли он еще? Я не знаю. Мое сумасшествие перестало быть чем-то неправильным. Неправильным было то, что его нет.       А страшным было то, что я не хотела его отпускать.