Безумие

      Зима закончилась. Пришла весна. В тени еще лежал снег, но был тусклый, подтаявший… в общем, не такой. Все вокруг казалось грязным и омерзительным, не смотря на то, что уже второй день не было никаких осадков и стояла достаточно теплая погода для начала марта.       Я крепко держала сестру за руку, неся ее тяжелый портфель, повесив его на плечо. Я смотрела на пасмурное небо, и все ждала чего-то. То ли тонкого лучика, что разверз бы сероватые облака, то ли снега, что по весне таял, не долетая до земли. А, может, звенящего звонкого смеха? — Эй, — дернула меня сестра за руку, привлекая к себе внимание, и пальцем указывая на другую сторону улицы, — это твой парень?       Я обвела знакомую фигуру скучающим взглядом, не заостряя внимания на деталях, выражающиеся гламурной блондинкой, что повисла на нем, словно его любимая гитара. Гитара, по крайней мере, имела на это все права и смотрелась, как нельзя гармонично. В остальном Фрэнк, или, как его называли в нашем кругу, Паук, был все такой же: армейские сапоги, рваные джинсы с навешанными на них цепями, его неизменная черная кожаная куртка, с изображением паука на спине и заклепками на плечах — постоянный атрибут в любую погоду и время года. Залаченные волосы, были уложены в невообразимую прическу, трехдневная щетина украшала его щеки и подбородок, и как обычно красные глаза от полопавшихся капилляров слишком выделялись на бледном лице. Паук не меняется. В пятнадцать, двадцатилетний парень казался мне пределом мечтаний. Крутой гитарист из местной рок-группы, покоряющий своими аккордами и бунтарским поведением. Ох, как же я его любила! Я готова была, как собачка бежать туда, куда укажет его палец, обтянутый в перчатку без пальцев из искусственной кожи. Бежать, не спросив зачем. И делать все, что он не попросит. И плевать мне было, что у него нет работы, что лишь пару раз я видела его трезвым, что от объятий с ним, моя одежда насквозь пропахивала перегаром. Он ведь такой крутой! Я кинулась в омут с головой, забыв обо всем на свете, отдаваясь ему без остатка. А потом показное безразличие и измены привели в чувство, и прошла моя любовь, ровно, как и доверие к подобным бескорыстным чувствам.       Паук заметил меня, растерянно кивнул и поспешил уйти. Я лишь вздохнула. — Нет, Криста, это не мой парень. — А где он тогда? — не унималась сестричка, а я задумчиво вскинула голову, глядя на такое неприветливое хмурое небо. — Улетел, — улыбнулась я, едва не рассмеявшись от глупости, что только что сказала. Почему-то в голове всплыл образ улыбчивого Джека, и я помотала головой, отгоняя видение. Какого черта? «Улетел» — шутка, отговорка для сестры, мол, не приставай ко мне. — В теплые края, что ли? — фыркнула сестра, покрепче уцепившись за мою руку. — Нет, в холодные, — машинально ответила я, да так и замерла, не веря, что могла говорить все это. И если первая отговорка была веселой шуткой, то сейчас меня передернуло от страха. — Он лыжник или сноубордист? — продолжала допрос сестра. — Криста, мы уже пришли, — прервала я ее. Сняв с плеча рюкзак, я вручила его сестре, и легонько подтолкнула к школьным воротам. — До вечера, — помахала я ей рукой и поспешила уйти.       В голове крутились самые разные мысли, но все сводилось к одному имени: Джек. Он ушел, не попрощавшись. Наверное, я напугала, ошарашила его своим признанием, и он подумал, что ему все это не надо? Да и что я могла сказать в температурной горячке? Тогда я не задавалась целью подбирать слова, просто ляпнула, с дуру, озвучила мысль пришедшую в больную голову. Я не имела в виду, что люблю его, как мужчину, да я и не видела мужчину в Джеке Фросте. Я любила его, как друга, как того, кто дарил мне столько счастья. Если можно так выразиться, то я любила его эгоистической любовью, любила то, что благодаря ему моя жизнь стала чуточку интересней. Но возникал резонный вопрос: зачем же ты поцеловала его? Просто так, от переизбытка чувств, — нашелся ответ, вот только в груди что-то заныло. — Джек, — выдохнула я, закрывая глаза.       Так будет лучше. И мне, и ему.       Весна сменилась летом, а та, в свою очередь осенью. До самого декабря не было заморозков, и когда выпал первый снег, детишки высыпали на улицу, устраивая настоящие снежные бои.       Братишка подрос, и его отпускали играть во дворе уже одного.       А моя жизнь все так же тянулась невообразимо уныло и скучно. Летом мы с друзьями поехали на концерт, да там, в толпе я познакомилась с парнем Питером. Обесцвеченные волосы, стоящие торчком на макушке, большие глаза в светло-синих линзах, делающие их кукольными и до ужаса искусственными, тонкие губы, все время растягивающиеся в хитрой улыбке. До сих пор не понимаю, как я оказалась с ним в одной постели уже через сутки после знакомства? Меня не смущало абсолютно ничего, ни пирсинг, что тянулся от губы до уха длинной цепочкой, ни туннели в ушах, ни любовь к мотоциклу, на котором мы катались всю ночь. Вот только, когда его горячее дыхание касалось моей кожи, а мои глаза были закрыты в этот момент, я вздрагивала, потому что готовилась почувствовать касание ледяных пальцев, а никак не теплых.       И я не знаю что пугало меня больше, то ли непонятная влюбленность к человеку, о жизни которого я не спрашивала ничего, то ли нездоровые фантазии, которые я пыталась воплотить с этим чужим далеким человеком…       Мы расстались уже осенью, в ноябре. И весь остаток месяца я прожила в ожидании холодов.       Первый снег был похож на подарок, на вознаграждение за долгое ожидание. — Ну, здравствуй, Джек, — усмехнулась я, глядя в темное вечернее небо, когда одна снежинка упала мне на нос, и тут же растаяла. Мне тогда показалось, что на крыше я увидела, как мелькнула чья-то тень и сразу исчезла.       Я все ждала его. Ждала и на Рождество, и когда бушевала февральская метель, но Джек так и не пришел. Не пришел он и на следующий год.       И мне просто пришлось смириться с мыслью, что я тогда действительно помешалась, а все, что было — лишь результат болезни, от которой я, наконец, излечилась.       Мне двадцать два. Я работаю в местной закусочной. Терплю хамство со стороны клиентов и заигрывания от потных грязных мужиков. Я ненавижу свою работу, я ненавижу свою жизнь. Бросилась бы с крыши, да мать жалко. Я сознательно положила на алтарь свои мечты, свои несбыточные надежды, даже свою жизнь.       Я работала, следила за братом и сестрой, за домом и мерзкой кошкой, что притащила Криста этой осенью. Вот только я вздрагивала каждый раз, когда видела парня-неформала с пепельно-серебристыми волосами. Сердце замирало, когда я шептала: Джек…       Так не могло больше продолжаться. Я прекрасно понимала это, отдавала себе отчет в том, что я ненормальна. Но идти в больницу, значит лечь в психушку, а потому я привычно похоронила свои переживания глубоко внутри. Я приказала не думать, не вспоминать огни Парижа, эту пьянящую мелодию ветра в ушах на головокружительной высоте и этот яркий взгляд голубых глаз.       Я почти забыла, почти смирилась с собственным безумием. Сказка потонула в ворохе рутины и каждодневных проблем. А потому это Рождество я встречала одна с выбитыми пробками, горящими на столе свечками, которые были просто не способным разогнать эту давящую тьму, и выпитой наполовину бутылкой шампанского, которое оставляло на языке странное горьковато-сладкое послевкусие.       За окном было темно. Еще вчера, как специально, сломался фонарь, и от этого непривычного мрака делалось не по себе. Мне даже начало казаться, что по комнате проскользнула чья-то тень, явно человеческих очертаний. Это заставило меня вскрикнуть, подскочить на ноги.       Голова закружилась, и я едва устояла на ногах. Потерев глаза у переносицы, я залпом допила содержимое бокала, и, задув свечи, поспешила выйти на улицу.       Морозный воздух немного взбодрил, и уже было не так страшно. И ощущение липкой паники потихоньку отпустило, сердце застучало медленнее, дыхание выровнялось.       Я прошагала за калитку, и побрела вдоль дороги к парку, без определенной цели. Да и в голове царил полнейший вакуум. Хотелось толи плакать, толи смеяться. Обычное состояние пьяного человека, только вот сейчас алкоголь вместо привычного чувства расслабления оставил на душе неприятный осадок.       В парке было тихо и пусто. Не удивительно, в маленьком городе Рождество встречают дома, на худой конец, у кого-нибудь в гараже. Только не здесь.       Может, поэтому я вздрогнула, когда в свете фонаря разглядела кого-то. И вздрогнула повторно, когда узнала его. — Джек, — выдохнула я, сделала шаг вперед, но замерла, не зная, что делать. Он не появлялся два года, стоит ли сейчас идти с ним на контакт, если он того не желает?       Но он хочет улететь, и я кричу, раньше, чем успеваю осознать, что делаю. — Джек!       Он оборачивается, недоуменно смотрит, как-будто не узнал меня. — Рэйчел? — спрашивает он, будто не веря сам себе.       Я бросаюсь вперед, покрывая разделяющие нас сто метров за считанные секунды, и крепко стискиваю его в объятиях. Он такой же: холодный, худой. На нем все та же одежда, все та же прическа, все тот же удивительный взгляд.       Он неуверенно приобнимет меня одной рукой, хлопает ладонью по плечу, будто хочет, и приободрить или оттолкнуть, да не решается.       Я отстраняюсь сама. — Почему ты не приходил? — торопливо спрашиваю я, без намека на претензию, но пальцы судорожно сжимают промерзлую ткань на его предплечьях. Иней тает под моими пальцами, и я чувствую неприятную холодную влагу на коже.       Все равно.       Джек вздыхает, на секунду прикрывая глаза, когда его взгляд вновь прикован ко мне, я вижу в них все тоже веселье, что и два года назад. — А кто, по-твоему, приносит зиму? — наконец, говорит он.       Это совсем не то, что я хотела услышать. Я качаю головой, отпускаю его. — Нет, — говорю я тихо, опуская голову. — Ко мне.       Он не ответит, понимаю я слишком хорошо. Все и так достаточно очевидно. Он — дух, который жил до меня, и будет жить после. Общение со мной для него лишь краткий миг, а когда я умру, он останется жить. Так какой смысл ему заводить со мной дружбу, человеком, достаточно взрослым, чтобы отдавать себе отчет к кому привязываться, что считать правильным и неправильным. Другое дело — дети. Они поверят во что угодно, и так же быстро забудут. И их вера сильнее, будучи не отягощенными никакими проблемами, они могут мечтать и верить всем своим маленьким существом, искренне, неподдельно излучать счастье и радость. Рядом с ними тоже начинаешь невольно улыбаться, забывать о рутине, что окружает, о проблемах, что нужно решать ежесекундно.       Так зачем ему, духу зимы, обременять себя общением с человеком, который погряз в собственном болоте с головой? Зачем ему вся тяжесть моей души, когда у него есть своя собственная?       Но мне все равно больно. И обидно. Я думала, что нашла друга. Я смирилась со своим безумием. И, когда я смирилась с ним, оно покинуло меня. В кои-то веки я оказалась права. — Я знаю, — говорю я почти сразу, — знаю, почему ты не приходил. Я была больна. Я хотела сказать тебе то, что на тот момент мне казалось важным. А ты меня не понял, не дал возможности объяснить…       Я усмехаюсь, отхожу от него, садясь на лавку под тем самым фонарем. Снег медленно кружиться, падая мне на волосы, на плечи, на колени. Мне почти не холодно. А Джек стоит все там же, только теперь оперевшись на свой посох и слушая, не пытаясь перебить. Все-таки он добряк. Будь я на его месте, давно бы сбежала. — Еще вчера я смирилась с мыслью, что ты мне просто привиделся. А Париж… все это было моим сном. Слишком реалистичным, а потому слишком жестоким. Но вот ты снова стоишь передо мной. И что мне думать?       Я бросаю на него взгляд. Он стоит, понурив плечи. Внимательно смотрит на меня. В его глазах я читаю извинение, даже разглядываю стыд. Как глупо. — Я ждала тебя. Не только эти два года — всегда. Когда во дворе меня обижали соседские ребята, когда меня наказывали родители за шалости, когда я боялась темноты, когда умер мой отец, когда я возненавидела собственную жизнь… Но стоило мне оказаться на грани смерти, как ты меня услышал и спас. Не только на той горе, потом — тоже. Благодаря тебе я вновь начала верить, что чудо может случиться.       Я поднимаюсь со скамьи, небрежно отряхивая с коленей и куртки снег, смотрю на него и улыбаясь, разводя руками: — А вот сейчас: мне все равно. Наверное, слишком эгоистично просить безраздельного внимания. Но, так хотелось, ну, знаешь, слетать еще раз: неважно куда: Амстердам, Гавайи, Австралию, да хоть в Сибирь! Хотелось увидеть все-таки того Песочника. Да и просто, как ты пролетаешь мимо моих окон. Но, наверное, я перегорела и устала от этого ожидания. Ты помог мне смириться с собственной жизнью. И ты правильно сделал, что ушел тогда. Мне понадобилось два года, чтобы понять это. И вот сейчас, кажется, понимаю.       Я усмехаюсь, смотрю прямо на него. Он кажется немного растерянным, даже потерянным на фоне этой зимы. Все равно, что сам он — зима, ее живое воплощение. Поэтому он ушел. Он хочет другой жизни. Без моих проблем, без меня. — Тогда я хотела сказать тебе «спасибо». Выразила просто не так. Просто все как-то навалилось, понимаешь?       Я подхожу к нему, кладу руку на его плечо и улыбаюсь со всей искренностью, на какую способна. — Все нормально, — пытаюсь заверить я больше себя, чем его, — я благодарна тебе, что хоть поздно, но я научилась верить в чудеса. Ты не только хранитель детей, но, может, еще и таких заблудших душ, как я?       Я привстаю на носочках, невесомо касаясь губами его щеки. — Счастливого Рождества! — говорю я и, сунув руки в карманы, спешу уйти, титаническим усилием заставляя себя не оборачиваться, не слушать, что говорит, и говорит ли, он мне вслед.       Я все сказала. И переворачиваю эту страницу моей жизни. Пора перестать верить, что у любой сказки обязательно должен быть счастливый конец.