***
Самое плохое в твоем безумии это, пожалуй, то, что ты остаешься один на один с целым миром, своим и реальным. Ты мечешься между ними, как загнанный зверек, в панике отскакивая от опасных ловушек, возникающих перед тобой, скулишь, а сказать ничего не можешь. Натянутая улыбка — твой вечный атрибут, ты не имеешь права показывать никому свои переживания и слабости. Никто не должен знать о том, что происходит у тебя внутри. Но страх, этот жуткий, всепоглощающий страх отравляет твою жизнь, проникает в тебя, наполняет до краев, и когда резервуар переполнен, тебе приходится «спускать воду». В такие моменты ты забиваешься в темный угол и ревешь, как маленькая девочка, надеешься, что кто-то придет и поможет тебе, успокоит, погладив по голове, скажет, что все будет хорошо, но проблема в том, что ты давно взрослый, поэтому никто не придет. А за непохожесть на других расплата бывает слишком жестокой. Я шла домой, сунув руки в карманы куртки, перебирая пальцами валяющуюся внутри мелочь, сосредоточенно смотрела себе под ноги, пытаясь не отвлекаться на довольные смешки, преследующее меня от самого кабинета врача. Питч провожал меня от самых дверей здания, где располагался офис психолога. Я не говорила с ним, только слушала, как он посмеивался, будто знал что-то такое, чего не знал никто. А, может, его просто забавляла вся эта ситуация? Ну, правильно, такое развлечение в его бесконечной жизни, наверное, таких дур как я, влюбляющихся в духов, еще поискать надо, причем не в каждом поколении. — Ты так и будешь ходить за мной? — остановившись в тени одного из домов, спросила я, даже не посмотрев в сторону Повелителя Страхов. А зачем? Не хотелось видеть его напыщенную довольством рожу. — Сейчас — да. — Бесплатно ничего не бывает. Хочешь развлекаться за мой счет — плати. На секунду воцарилась тишина, а потом раздался леденящий душу смех Кромешника. — И чего же ты хочешь, наглая девчонка? Он не злился, нет, он просто забавлялся моей бестактностью, моим страхом перед ним, перед своим безумием, перед скорой смертью, беспокойством и многими, многими другими вещами, которые для духов были пустым звуком. Я повернулась к нему, посмотрев прямо в глаза, не чувствуя, впрочем, того ужаса, какой охватывал меня, когда я встречалась с этим холодным янтарным блеском. Я устала бояться, поэтому не ощущала страха, лишь покорную обреченность, смирение… — Мне снится сон, будто мы ходим по Земле. Ты — пугаешь людей, а я смотрю на это и мне не хочется ни вмешиваться, ни останавливать тебя. Мне снится, что в твоем логове я чувствую себя спокойно, будто я вернулась домой… Объясни, что это за шутки? Но Кромешник одарил меня действительно серьезным взглядом, таким, что на секунду мне показалось, а действительно это был всего лишь сон? В мгновение ока он оказывается прямо передо мной, склоняется, пристально вглядываясь мне в глаза. — Интересно… Он все еще внимательно смотрит, глаза в глаза, так пристально и… странно… У меня подрагивают пальцы от волнения, и когда я была уже готова отступить, прервать этот контакт взглядов, Питч резко выпрямляется, а его фигуру размывает черный дым. Он стоит чуть в отдалении, задумчиво глядя на блеклый месяц, который теряется за темными облаками. — Это просто сны. Не советую искать в них никакого смысла. Я боюсь спрашивать что-то еще. Я понимаю, что он знает, намного больше, чем озвучивает, Кромешник тоже понимает, что я знаю, что он что-то недоговаривает, и он усмехается, поворачиваясь всем корпусом ко мне. Это игра, в которую мы играем уже не первый год, только по мере того, как я становлюсь все более продвинутым игроком, мне открывается больше привилегий, но одновременно с этим приходится платить за это непомерно высокую цену. — Давай я лучше расскажу тебе, какие выводы сделала насчет тебя доктор Харис? Он действительно хочет сменить тему? Почему? Мне хочется крикнуть: «К черту доктор Харис!», но я сдерживаюсь, лишь слегка улыбаюсь, склоняю голову вбок, всем видом говоря, что готова слушать. — И какие же? — впрочем, без особо интереса спрашиваю я. А Питч растягивает тонкие губы в усмешке. — Подозрение на шизофрению, — делится он результатами своих наблюдений, издав смешок. Я хмурюсь, но не расстраиваюсь. Следовало ожидать нечто подобного… Я иду домой, неторопливым шагом, смотря себе под ноги. Снег блестит, искрится в свете фонарей, скрипит под моими ботинками, но я не слышу, не замечаю. Мне страшно, и я не понимаю, чего боюсь больше. Это какой-то необоснованный, иррациональный страх перед неизвестным. Наверное, многие боятся нечто подобного, но у меня внутри буквально все переворачивается, когда я задумываюсь о будущем. Я не знаю, что мне делать, не знаю у кого просить помощи. Нет, не решить за меня мои проблемы, не облегчить мою ношу, просто немножечко, любым словом, любым поступком показать, что я не одна, что у меня есть хоть мизерный шанс выбраться из этой ямы, одержать победу в этой неравной борьбе с собственными демонами. Я поднимаю голову, глядя на бледный полумесяц, смотрю, боясь моргнуть. Глаза слезятся от холодного ветра, слезы щиплют глазницы, обжигают изнутри. Я смаргиваю с ресниц соленную кислоту, до боли закусываю губу и шепчу в исступлении, в каком-то приступе отчаяния, с тяжело стучащим сердцем в груди от отупляющей надежды. — Пожалуйста… пожалуйста… помоги мне… помоги…Глава 26
21 января 2018 г. в 10:15
— Что вы видите? — исключительно вежливым тоном поинтересовалась средних лет женщина в элегантном строгом костюме. Ее стройные ноги, обтянутые капроновыми чулками, были закинуты одна на другую, а туфли на невысоком каблучке визуально удлиняли их. Вот уж действительно, женщина, добившаяся всего в жизни, прекрасно понимающая, знающая себе цену, а такие неудачники, как я, были для нее не более, чем средство заработать денег. Конечно, не будь в мире таких придурков, вряд ли у психологов была бы работа.
— Кролика, — буркнула я, лишь краем глаза посмотрев на чернильную кляксу, которую мне показывали.
А разве были другие варианты, после того, как моя мать увидела, как ее дочь на полном серьезе сходит с ума? Меня повели к врачу, первичный диагноз был — депрессия, спровоцированная родами и разлукой с ребенком. Бред конечно. Я не думала о Чарли больше, чем нужно. Конечно, мне было жалко с ним расставаться, в конце концов, он был моим сыном, которого я выносила и родила. Первую неделю я действительно плакала в подушку, порываясь вернуть его и никому больше не отдавать. Но потом пришло осознание, что в другой семье ему будет лучше, что там ему могут дать все, чего никогда не смогу дать я. И я училась жить с этой мыслью, убеждала себя каждый день, что поступила правильно. Потом просто привыкла и жила, как живется. Человек ведь такая тварь, которая ко всему может привыкнуть…
— А здесь? — очередная бумажка, очередной день у психолога, к которому мне было необходимо ходить два раза в неделю. Я честно отходила уже полторы. Рассказывала о своем детстве, о смерти отца и что взяла на себя часть материнских обязанностей после его смерти.
— Бабочка.
Я даже не пыталась разглядеть, понять, что в действительности я видела в этих чернильных пятнах, отвечала первое, что приходило на ум.
Доктор Харис покивала, откладывая листки в сторону, а затем откинулась на спинку кресла, всей своей позой выражая расслабленность, видимо, еще один трюк к расположению на откровенный разговор.
— Рэйчел, в прошлую нашу встречу мы поговорили о твоей семье, а что насчет друзей?
— У меня их нет, — без особого энтузиазма ответила я, разглядывая идеально выбеленный потолок. Лежа на кушетке, мне хотелось спать, или сбежать поскорее отсюда… Ни то, ни другое я, к сожалению, сделать не могла.
— Совсем?
— У меня есть круг знакомых, кто-то ближе, кто-то нет. Но никого своим другом я называть не могу.
— А как же Джек?
Я нахмурилась, поворачивая голову, против воли с настороженностью посмотрев на доктора.
— Твоя мать рассказала, что у тебя есть друг с таким именем, — пояснила она, видимо, правильно истолковав мое выражение. — Давай поговорим о нем.
Конечно, перед началом сеансов, у доктора состоялся разговор с моей матерью, чтобы понять корень «проблемы» и знать в каком направлении со мной работать.
— А что о нем говорить? Друг и друг. Не могу сказать, что он друг мне в том самом смысле, какой вкладывают в понятие «дружба» люди, но определенно он мне ближе всех остальных.
— Вот как? Как вы познакомились?
Доктор Харис говорила ровным, спокойным голосом, в котором улавливалась заинтересованность. Конечно, с ее стажем работы не сложно придавать голосу те или иные оттенки, чтобы добиться нужного эффекта. Но вот только разговоры о Джеке были для меня табу. Мне не хотелось обсуждать это ни с кем и уж тем более с доктором, попасть к которому я так боялась. Но, раз уж я уже здесь, было бы подозрительно не отвечать на простые вопросы о друге.
— На горнолыжном курорте, — ответила я. — Лет пять назад или около того.
— Расскажи подробнее.
— Я съехала с трассы и повредила ногу. Он помог мне. Потом я встретила его в своем городе, так и начали общаться.
— Но ведь ты рассматриваешь его не просто, как друга? Между вами есть нечто большее?
Опять я раздражаюсь, опять во мне все кипит. Лежать, сохраняя спокойное выражение, уже нет никаких сил, и я поднимаюсь с кушетки, садясь и смотря доктору Харис прямо в глаза.
— Вы имеете в виду сплю ли я с ним? — усмехаюсь я. Не сложно представить, что наговорила ей моя мать, а что ей было еще думать? То, как я переживала и тот, единственный наш разговор с ней о Джеке вряд ли так быстро забылся ею. Наверняка она сделала какие-то выводы. А мне не резон разубеждать ее, тем более почти все наверняка не будет такой уж ложью, за исключением того, что Джек давным-давно умер, наверняка от него уже не осталось даже праха… — Да, сплю. Но мы не встречаемся. Он просто мой друг, он меня понимает, и мне хорошо рядом с ним.
— Но он ведь нравится тебе?
Я завидовала спокойствию этой женщины. Наверное, она украдкой поглядывала на часы и только и ждала, когда очередной псих покинет ее кабинет. Я тоже ждала этого времени, но до окончания сеанса было еще полчаса. Так что на быстрый побег рассчитывать было нечего.
— Очевидно — да, иначе вряд ли бы я трахалась с тем, кто мне не нравится, не думаете?
Когда я злилась, я не замечала поток брани, что лился из меня, как из рога изобилия. Во время домашних ссор я не раз получала по губам за такое. Потом, видимо, мама поняла, что бесполезно воздействовать на меня, а прививать хорошие манеры уже поздно, поэтому будто бы закрывала глаза на все это. Хотя, наверное, она давно разочаровалась во мне и не питала иллюзий на мой счет, особенно после того, как я «принесла ребенка в подоле», а вот сейчас лечусь у врача от психического расстройства. Это самый потрясающий финал из всех, какой только может быть. Но сейчас все зависит от меня, каким он будет: наименее трагичным для меня или же я ударюсь в хардкор по максимуму. Я могла бы рассказать правду, и сдохла бы за стенами психушки, накаченная наркотой. А могу согласиться с депрессией, походить к психологу и умереть в относительно спокойном сне. Второй вариант мне казался наименее болезненным, а потому я терпела все идиотские вопросы обо мне, моей семье и личной жизни.
— А он знает о Чарли?
Я-ясно, мать поделилась своими соображениями относительно причастности Джека к рождению моего сына.
— Знает, но отношения к нему он никакого не имеет.
— Вот как?
— Не имеет значения, кто отец моего сына. Чарли — перевернутая страница, мы никогда не встретимся и не узнаем друг о друге. И я была бы вам очень благодарна, если мы больше не будем об этом говорить….