Безумие

      От таблеток болит голова. Сначала болит. Потом приходит легкость, я чувствую, как уходит из мышц напряжение, как расслабляется тело, а в голове царит абсолютный вакуум, и мне совсем не хочется ничего делать.       Это было последнее — финалом. До занавеса оставалось совсем немного времени. Я чувствовала, как с каждым приемом лекарства моих сил бороться становилось все меньше, и желание жить исчезало. Нет, мне не было страшно, таблетки уничтожали во мне любые мысли, оставляли внутри пустоту. Курс нужно было пропить в течении месяца, мама заняла денег у всех знакомых, чтобы купить мне дорогие лекарства и очень бдительно следила, чтобы я по-честному в срок пила все положенные таблетки. И я пила. А куда было деться? Я понимала, сколько горя принесла моей матери. Я видела, какой она вернулась домой, когда доктор Харис сообщила ей этот страшный диагноз...       Мама ничего мне не говорила, только ее взгляд заставил меня развернуться и умчаться в свою комнату, и подобно ребенку просидеть там до самого вечера. Столько боли было в ее взгляде…       А сейчас я лежала на кровати, свесив руку с края, перебирала пальцами ворсинки на ковре. Лекарство уже начало действовать, и я чувствовала, как медленно и больно бьется в груди сердце. Из приоткрытого окна слышался свист ветра. Морозный воздух заполнил комнату, но я не испытывала совсем никакого холода. Я давно уже его не испытывала. Но когда до моего плеча дотронулась прохладная ладонь, кожа покрылась мурашками. — Рэйчел, — позвал меня Джек.       Я с трудом подняла на него взгляд. Видела я плохо, перед глазами все расплывалось, и лицо Джека тоже было нечетким. — Ты пришел… — прошептала я, снова опуская взгляд, снова возобновляя движение пальцев по ковру. — Прости, что-то я сегодня не в форме…       Он хотел что-то сказать, я видела, как он уже приседал на корточки передо мной, как вдруг быстро повернул голову в сторону двери и вдруг исчез из поля зрения. — Рэйчел, — услышала я голос матери. Она прошла сначала к окну, решительно захлопывая и закрывая его, а потом села рядом со мной на кровать, положив руку мне на плечо. — Детка, хочешь чего-нибудь?       «Детка»… она давно меня так не называла. Так она называла только Кристу, я же всегда была для нее слишком взрослой, слишком она привыкла полагаться на меня. А вот сейчас мне нужна помощь, и она вспомнила, что я тоже ее ребенок… — Хочу еще раз увидеть Париж, — сказала я, но при этом обращаясь исключительно к Джеку. Я знала, что он стоит в тени, наблюдает за мной, я чувствовала, что он там. И я не боялась, впервые не боялась говорить то, что думала. Я списывала эту апатию на таблетки, но на самом деле это я устала, у меня больше не было сил. Я чувствовала, ощущала этот конец, и иногда по ночам я слышала чей-то ласковый, сильный голос, зовущий меня за собой. И я окончательно приняла свое безумие, больше я не хотела ему противиться. — Еще раз? — как можно более спокойно уточнила мама, но я понимала, что она напугана, ее рука посильнее сжала мое плечо, будто она хотела встряхнуть меня, сказать, чтобы я пришла в чувство, опомнилась… — Я была там с Джеком. Там я впервые поняла, что люблю его… — я замолчала, закрыла глаза. В груди болело, становилось жарко, но я лежала, даже не думая шевелиться, как-то менять положение на кровати. Я чувствовала себя растекающейся лужицей, потому что не было ни желаний, ни чувств. Утром придет головная боль, я буду плакать и просить маму больше не давать мне лекарства, мы опять поругаемся, и я все-таки выпью все нужные таблетки, и опять буду лежать бревном, прокручивая в голове всю свою жизнь. — Я знаю, ты боишься, но ты не виновата, — я не знала к кому больше относится эта фраза, но потому, как я почувствовала легкое, едва ощутимое дуновение, и открыв глаза увидела Джека у окна, смотрящего на меня, я поняла, что он тоже воспринял мои слова на свой счет. И я улыбнулась ему, со всей искренностью на какую только была способна. — Я благодарна тебе за все.       Я сказала это глядя прямо на него. Глаза в глаза.       Мама повернула голову к окну, с хмурым видом она обвела весь периметр комнаты, все время возвращаясь взглядом к тому месту, где стоял Джек. Но она его не видела. Только я видела его, он был здесь — только для меня. Я сама его придумала, выдумала эту красивую сказку, которой жила столько лет.       Я горько усмехаюсь, прикрывая глаза и, опираясь рукой о подушку, пытаюсь принять сидячее положение. Мама помогает мне сесть, обеспокоенно оглядывая меня с ног до головы, будто на мне где-то отыщется смертельная рана. А рана действительно была, где-то внутри, где-то глубоко засела, что уже было невозможно это исправить ни одному хирургу в мире. — Я бы хотела увидеть Чарли, — говорю я тихо, опираясь локтями о собственные колени, я наклоняюсь вперед. От подкатывающей к горлу тошноты кружится голова, но я стараюсь поглубже дышать, и, вроде бы, меня немного отпускает. — Я хочу… мне необходимо знать, что с ним все хорошо… — Рэйчел, — пораженно шепчет мама, а потом заключает меня в кольцо рук, покачивая, будто убаюкивая в своих объятиях, как маленького ребенка, и я доверчиво прильнула к ее груди, смотря прямо на застывшего Джека. Смотрю с мольбой, с невысказанной просьбой. Он смотрит на меня, его глаза насыщенно-синие, печальные, в них я вижу бушующую вьюгу и бескрайнюю ледяную бесконечность. Он вздыхает и коротко кивает, а потом, подхватив свой посох, будто бы рассыпается в снежном вихре. Порыв ветра распахивает перед ним окно, и он уносится в темное небо, куда-то далеко, где я ни за что не смогу до него дотянуться.       Мама вскакивает в постели, что-то торопливо бормоча, подбегает к окну, снова его закрывая. А я устало падаю на кровать, проваливаясь в беспокойный сон.