Безумие

      Зима подходила к концу. Приближалась Пасха, но Джек все никак не находил в себе сил уйти. Он был рядом столько, сколько мог, столько, сколько позволяло ему время. — Я вернусь в октябре, — сказал он, когда мы прощались.       Мы стояли у окна. Это уже стало похоже на традицию, что я всегда провожаю его, стоя вот здесь. Мои ладони лежали на его плечах, я почти не чувствовала влагу от подтаявшего инея на своей коже, но старалась не обращать на это внимания. Я стиснула пальцами ткань его толстовки, подаваясь вперед и накрывая его губы своими.       Это похоже на какой-то акт отчаяния. Стоило почувствовать, как чужое дыхание привычно наполнило меня, я вдруг поняла, отчетливо осознала, что целую его в последний раз. — Тебе не кажется, что это слишком рано? — я отстраняюсь и с улыбкой смотрю на него. Внутри все трепещет от переполняющей меня нежности и благодарности к нему. За все, что он для меня сделал, за то, что подарил мне намного больше, чем я могла мечтать. Он открыл мне целый новый мир, показал, что жизнь полна волшебства, стоит только немного поверить, что чудо может произойти с каждым.       И я поверила. Я верила всем своим сердцем.       В ту ночь, когда мы возвращались домой, в ту ночь, когда я впервые встретилась со своим сыном, я, наконец, смогла увидеть Песочника. Крохотный человечек, достающий макушкой мне чуть-чуть выше колена, был улыбчивым волшебником. Вокруг него парило облачко золотого песка, а тонкие нити тянулись по городу, даря его жителям прекрасные волшебные сны.       Он спустился к нам, над его головой возникали образы, менялись, как в калейдоскопе — он так общался. Кажется, Джек понимал его, и он улыбался ему, что-то отвечая. Я не слышала что именно, так сильно я была погружена в себя и собственные переживания, что мир сузился до сжимающей мои пальцы холодной руки и доброго волшебника напротив. Я не понимала, что Песочник хотел сказать, но, когда на прощание, он протянул мне пухлую ручку, я с удовольствием ее пожала и не смогла сдержать ответной улыбки.       Сейчас была весна. Пару дней назад отгремела Пасха, первая за последние пятьдесят лет такая холодная. Но это ничуть не умалило праздничного настроения, наоборот подтаявший снег и прохладный ветерок красиво дополняли картину пробуждающейся ото сна природы.       Я же потерялась окончательно в своих лабиринтах, меня сожрали собственные демоны. Лекарства только усугубили и без того подавленное состояние, теперь мне действительно мерещились всякие непонятные вещи: то тень вздыбится, ползя по стенам и капая с потолка непонятной черной субстанцией, то слышалось, как под моими окнами что-то выло и стрекотало. Теперь я спала исключительно со включенным светом, наплевав на счета за электричество. Иначе бы я просто умерла от разрыва сердца, такой жуткий, необъяснимый страх я испытывала перед тем, чего не было, что было только в моей голове.       А потом вдруг все закончилось. Я проснулась однажды с совершенно пустой головой и удивительной легкостью, какую не испытывала очень долгое время.       Я целый день бесцельно бродила по городу, слонялась по знакомым улицам, осматривая дома, людей, проезжающие мимо машины, будто видела все это впервые. А под вечер ноги сами вынесли меня к знакомому лесному озерцу.       Я долго стояла на берегу, вглядываясь в темную гладь воды. У берега ее еще покрывал тончайший слой льда, настолько тонкий, что он больше походил на пленку, будто бы в шутку кем-то натянутую поверх воды.       Я знала, совершенно точно понимала зачем я здесь, почему стою у кромки воды, почему не могу сдвинуться с места.       За спиной послышался удивленный возглас и короткий смешок. — Не ожидал тебя здесь увидеть, — сказал Питч вместо приветствия. Он вышел из сгустившихся сумерек. Солнце почти ушло с небосвода, лишь на горизонте еще маячила кроваво-красная полоска последних отблесков заката. А надо мной было уже темное небо с первыми тусклыми звездочками. — Ожидал, — возразила я, покосившись на Повелителя Страха, — ты знал, что все так и будет.       И Питч довольно усмехается, сощурив вдруг вспыхнувшие золотом глаза.       А я улыбаюсь ему, как старому доброму другу, которого была счастлива видеть. — Мне совсем не страшно, — говорю я, отворачивая голову, вновь переводя взгляд на озеро, — разве так и должно быть? — Боятся те, кому есть, что терять. Боится тот, кто не хочет умирать, — Кромешник ненадолго замолкает, делает еще один шаг, вставая вровень со мной. — Поэтому — да, так и должно быть.       Я растягиваю губы в горькой усмешке, прикрываю глаза, а потом до боли прикусываю нижнюю губу, решительно расстегиваю куртку, и прежде чем сделать шаг, я стискиваю кулаки, до крови впиваясь в кожу ногтями. — Побудь здесь, — прошу я Питча. — Останься, пока все не закончится.       Я не услышала ответа, да, я и не хотела его слушать. Я делаю шаг, вставая на тонкий лед. Он тут же трескается подо мной, и дальнейший путь я уже иду в ледяной воде, отталкивая ногами, очищая себе путь от маленьких льдинок.       Холода не было, не было и страха. Оказавшись на середине, я ложусь на спину, раскидывая руки. Краем глаза я замечаю стоящую на берегу черную фигуру, окутанную тенями, и я благодарна ему, что в последнее мгновение Страх все-таки со мной. Да, так и должно быть. Люди должны бояться… Там, за этой гранью неизвестность, которая страшит меня, но я почти не думаю об этом. Чувство правильности всего, что происходит — крепче, сильнее, чем все сомнения.       Я смотрю на большую полную луну, с каждым мгновением она становится ярче, и она будто бы говорит со мной, но я не слышу ни звука, не понимаю, не могу разобрать ни слова. Но я узнаю этот сильный голос. Именно он так часто звал меня в моих снах…       Мышцы все больше расслабляются от ледяной воды, и я закрываю глаза, погружаясь в блаженную дрему, и лишь краем сознания подмечаю, как все больше ухожу под воду, как она смыкается надо мной, а тяжесть одежды тянет меня на дно.       Я делаю вздох. Грудь обжигает ледяная вода, она наполняет легкие. Я рефлекторно дернулась раз, другой, но всплыть сил уже не было. Не было ничего. Только большая луна подрагивала за толщей воды, и мне казалось, что она заполняет собой все небо. Из последних сил, я поднимаю руку, желая дотянуться до этого яркого, теплого света, и в последнее мгновение мне кажется, что кто-то касается моих пальцев, даря долгожданный покой.