曇日
Извечное небо обрушилось тяжёлыми кудлатыми тучами, придавливая к самой земле, но Куроо не отступал — ловил широко раскрытым ртом дождинки, почти как даймё несколько часов назад, и выпрямлялся ещё сильнее, резче, острее, будто мог прорвать нависшую преграду. Тёплые, словно слёзы, капли ударяли по хаори и амигаса, пропитывали рукава и оставляли мокрые дорожки на щеках; внутри булькала противно-горчащая слюна, забивая рот бессмысленными словами, которые не должны были вырваться наружу, и Куроо сглатывал их першащим от тоски горлом. Пальцы бессильно сжимались в кулак, даже рукоять катаны уже не успокаивала, не придавала ни уверенности, ни силы. «Кейджи…» — смотрит ли он тоже сейчас в промозглую темень или горит в очередном пламени чужих желаний? — Куроо! — ощутимый удар между лопаток прошиб до самого нутра, и Куроо даже закашлялся. Подняв голову, растянул губы до нестерпимо широкой ухмылки, Бокуто тут же отозвался радостным оскалом. — Ты чего здесь, Бокуто? Я думал, в чайный домик пошёл! — Нет, — тот тут же сник, отяжелел, нахохлился, будто впитал всю влагу из близлежащих туч. — Я без тебя не пойду, Куроо, мы же вместе. А тут я один приду, и Кейджи расстроится. Лучше тебя подожду. Ты когда освободишься? — Похоже, только к каннадзуки, — Куроо невольно пригнул голову, так отчётливо проявилось в лице друга отчаяние. — Оя, на какую мозоль даймё ты наступил, брат? — На лошадиную, брат… Бокуто совсем пал духом: бухнулся с размаху в мутную лужу коленями и, сложив ладони в вопрошающем жесте, вскинул жалостливо скривлённое лицо к затянутому тучами небу, зашептал нечто лишь отдалённо похожее на молитвы. — Бокуто! — Куроо потянул его за кимоно вверх. — Ты не виноват — иди в казарму. — Нет. Я с тобой в дозор пойду, а завтра прямо с утра к даймё, пусть и меня тогда накажет! — Бокуто вскочил и показал, как именно он будет просить. Куроо представил выражение лица даймё при виде вот этой самой, полной раскаяния, морды — «как бы вовсе из Эдо не сослали за такое» — и зашагал, давясь смехом, к виднеющимся возле ворот огонькам фонарей. Бокуто был из тех истинных самураев, что выполняли обещанное даже после смерти. Куроо собирался сдохнуть раньше него. Тусклый изгрызенный край луны ничуть не помогал вымокшим, уставшим, а оттого довольно раздражённым самураям, даже, наоборот, вводил в заблуждение зыбкими бликами и длинными извилистыми тенями, заставляя шарахаться, оступаться в лужи, вязнуть в жирной чавкающей под ногами земле. Гости из Карасуно, не успевшие привыкнуть за такой короткий срок к огромной столице, даже ночью, когда улицы радовали остальных пустотой, продвигались слишком медленно, да Куроо и сам старался не выпускать новичков из поля зрения, поминутно оглядывался и пересчитывал тёмные сгорбленные сыростью и духотой фигуры. — Может, лучше разделимся? — спросил, наконец, Яку, морщась от громких подбадриваний далеко оторвавшегося Бокуто. — Придётся, — Куроо согласился — мысль патрулировать подтопленные улицы небольшими отрядами казалась здравой. — Тогда, как обычно? Только с этим, — Яку нервно кивнул в сторону Бокуто, — вы уж как-нибудь сами. — Хорошо. Беру Кенму, монаха и вон тех двоих из Карасуно. Мы к восточным воротам, вы к западным. Кай, на твоих площадь! — Ос! Лев, двигай вперёд с фонарём! — А почему я? Там темно. — Потому что! — А, Яку-сан, вы боитесь, что кто-нибудь на вас наступит, ведь вы такой маленький… Глухие удары и сдавленно-захлёбывающиеся извинения растеклись навязчивым эхом по переулкам и ещё долго преследовали отряд Куроо, заставляя ёжиться и оглядываться. Они так и брели в моросящей, тягостно-душной дымке, касаться которой не хотелось даже дыханием, пока Бокуто, бодро разбрызгивающему лужи на своём пути, не привиделись неурочные огни в переулке. Куроо не верилось, но среди склизкого мусора действительно оказалось мёртвое тело. Он поднял фонарь, выхватывая из тьмы оскаленное, полусгнившее, местами обглоданное лицо, размозжённую грудную клетку, лохмотья содранной вместе с кожей одежды. Резкий тошнотворный запах пробрал до самых кишок, тут же сжавшихся в попытке вытолкнуть и ужин, и обед. Рядом скорчился мальчишка из Карасуно, мучительно выполаскивая нутро, остальные скривились, закусывая рты, лишь Бокуто невозмутимо ощупывал и полуистлевшего мертвеца, и тёмные углы отсыревших стен. — Ну и чутьё у вас, Бокуто-сан, — прохрипел бледно-зелёный Хината, вытирая рот рукавом. — А то! — Бокуто сразу стал выше, значительнее и веселее. — Кто бы его ещё до управления дотащил, — пробормотал совсем тихо Кенма, а Бокуто, не церемонясь, ухватил за костлявую ногу и, бодро напевая, двинулся в обратный путь. — Вы трое, берите фонари и за ним, — Куроо отправил следом притихших воронят и монаха. — И следите, чтобы он короткой дорогой не пошёл, а то и к утру не дойдёте. Мы осмотримся и догоним. Зачем Куроо остался, что искал — он не вспомнил и потом. Просто бестолково шарил руками по вымокшей стене, чувствуя, как тяжелеют, деревенеют ноги, как погружаются пальцы в вязкую, едва ли не живую тьму, как давит, сжимает в груди, как проваливается взгляд в бездонный колодец со странно сплюснутой, будто звериный зрачок, луной. — Куроо-сан! Капитан! — глухо-глухо, едва слышно, откуда-то издали раздался смутно знакомый голос, но у Куроо не осталось ни сил, ни желания выныривать из ощутимо приятной темноты. — Тецуро! — истошно резануло под рёбрами, в горле зажгло горечью, и он невольно сплюнул — в тусклых отсветах заблестела тёмная кровь. В голове прояснилось, и Куроо обернулся: над кричащим в голос Кенмой нависла бугрящаяся тенями фигура. Он ринулся на подмогу, вытаскивая на ходу катану и вакадзиси, рубанул со всей силой — отозвалось болью в руках и правом плече, будто об камень сдуру ударил. Тень прыгнула в сторону, зашипела, оскалилась частыми кривыми зубами, но вместо нападения пригнулась, словно готовясь к прыжку. — Беги за монахом! — Капитан?! — Кенма уже стоял на ногах, пошатываясь, морщась от боли, но твёрдо держа катану. Куроо заметил рваное хаори на плече, по рукам что-то стекало — дождевая вода или кровь, в полутьме не разберёшь. — Быстро! Это не человек! В широко раскрытых глазах мелькнуло что-то странное, но точно не страх, уж Куроо ли не знать; он скомкал резким выдохом рвущиеся слова, а Кенма, развернувшись, уже побежал. Тень резво прыгнула, опаляя зловонным смрадом, но Куроо ждал и ловко отбросил тварь обратно к замшелой стене, с которой совсем недавно обнимался. Луна выглянула начищенным ликом, и тварь вдруг исчезла. Куроо в спешке обернулся вокруг и замер не дыша — никого. Даже дождь затих, спрятавшись в кустах гортензии и мутных лужах. Теперь слышался лишь стук крови в собственном сердце — рваный, частый, оглушающий. Кап. Кап-кап. Кап-кап-кап Кап. Кап-кап-кап-кап… Извечное небо прорвалось сотнями прорех, обрушилось тысячами капель ярко-красного цвета, вбившихся в кожу ожогами. Спину накрыло тяжёлым склизким телом, пригибая почти до земли, шею сдавило до слепящей белизны перед глазами. На самом краю сознания хлёстко ударило словами: — Рин! Пё! То! Ся! Кай! Дзин! Рецу! Зай! * Куроо вдруг вспомнился вкус мягких губ Кейджи. — Зен! Окатило пламенной волной, сжигая воздух прямо на выдохе, и мир померк в красном мареве боли.***
Бокуто добежал бы первым, но бросить ставший лишней тяжестью труп оказалось не так уж просто, руки словно прилипли к расползающейся под пальцами плоти, да и монах, услышав свои колокольчики, развернулся первым, ещё до задыхающегося крика Кенмы. Фонарь Бокуто тоже прилип к ладоням, а потому остался с ним, несмотря на спешную пробежку, и теперь озарял неподвижное тело друга, придавленное дымящейся массой. Танака, кляня сквозь зубы они, ёкаев, онэ-сан, и какого-то кудзи, принялся растаскивать тела разодранными в кровь руками. Бокуто, конечно, помог: перевернул друга лицом кверху, затормошил, зазвал, со всей силы и дури, какие остались, но в свете выглянувшей вновь луны прозрачное лицо оставалось неподвижным. Странный дождь ринулся сильнее — у Бокуто щёки разъело солью. — Куроо! — выдохнул над ухом Кенма, и Бокуто поднял голову — в пустых глазах кохая лишь гулкий ветер. — Он-Но-О-Ма-Ку-Сан-Ман-да-Ба-Са-Ра-Дан-Кан! * — защёлкали, срывая с глаз и горла пелену безысходности, чётки, заунывно поплыли мантры, обволакивая мягким теплом. — Он-Ха-Я-Ба-И-Аси-Ра-Ман-Та-Я-Со-Ва-Ка! * У Куроо дёрнулся глаз, потом второй, искривился криком рот: — Ксо! * Лучше бы сдох! Смех рассыпался звонкими крупными каплями, Бокуто глотал его, глотал, пока не поперхнулся. До слёз. — Повезло вам, Куроо-сан. Если бы онэ-сан кудзи-кири* использовала, точно померли бы, — невозмутимо припомнил долговязый воронёнок, и Бокуто, не сдержавшись, обнял того от всей души. Луна насмешливо озарила покрытый лужами переулок, выцепляя острыми лучами солёную росу на обветренных щеках Кенмы, закушенный до крови подрагивающий рот ожившего капитана, настороженный блеск притихших колокольчиков Танаки и неотступающую даже сейчас плотную тень в углах склизкой стены.***
Слабая рассветная полоса ожгла грудь много сильнее — до багровых, оглушительно лопающихся пузырей где-то под рёбрами, — чем колдовство оммёдзи.* Встретивший груженную тремя телами процессию даймё давил не меньше лилово-чёрных туч, подкрадывающихся с севера плотной пеленой. Не взглянув на трупы, он лишь махнул рукой в сторону казарм и молча ушёл. Кётани побитой собакой ринулся следом, не ответив на бахвальство Бокуто даже обычным оскалом. Куроо давился душащей тревогой, задыхался, словно мутная морось, повисшая тошнотворным туманом, оседала не просто в горле, а в самой крови, свернувшейся склизкими извивающимися змеями-предчувствиями. Лишь раздирающая боль ниже спины не позволяла провалиться в безумие, как впрочем и ринуться в зовущее сердце место. — У Некомата-сенсея срочный вызов, поэтому позвольте мне позаботиться о вас. Куроо сморщился в подушку и утверждающе хмыкнул — способности Такеда-сенсея к врачеванию были малы, но уж лучше он, чем мнящий себя великим целителем Яку. На обожжённую кожу легла прохладная мазь — кажется, даже зашипело — и капитан блаженно вытянулся, но от стука сёдзи вновь подобрался в неясной тревоге. — Некомата-сенсей занят в Ёсивара, поэтому ваша помощь, Савамура-доно, очень кстати, — от слов даймё Куроо едва не вскрикнул. Ёсивара? — значит, заведение Ойкавы? — Не стоит благодарностей, Иваизуми-сама, разве что Такеда-сенсею. Церемонные извинения и восхваления Куроо пропустил мимо ушей, стараясь сосредоточиться на боли от ожога, но между рёбер мышцы словно расползались — медленно, нить за нитью, раздирая на мгновенно выцветающие ошмётки. Колыхнуло свежим ветерком накинутую простыню, рядом виновато задышал монах, хотя скорее юный ямабуси, * видел Куроо, как тот с клинками и нагинатой на тренировках управляется. — Значит, это тот самый убийца? Он был одержим злым духом? Или они? — Я не знаю точно, Савамура-сама! — полный раскаяния голос едва ли не дрожал. — Кудзи-кири* испепелил вместилище, аура исчезла, но вряд ли он побеждён. — И не только вместилище… — Прошу прощения, Куроо-сан! — стук бьющегося о татами крепкого лба вызывал лишь горькую усмешку. — Это больше не повторится! Я найду другой способ битвы! — А, принимаю Танака-кун, хотя это и очень больно, а главное, неудобно, — Куроо поёрзал — скорее бы уже ушли, даже тонкий шёлк простыни раздирал обожжённую задницу до судорог в пальцах. — Можешь не извиняться. Ты спас Куроо шкуру, пусть и подпалил немного. Лучше потерять шерсть сзади, чем спереди! — вот такого Куроо от даймё точно не ожидал, но под холодным тоном явно скрывалась издёвка. — Прошу прощения, Иваизуми-сама, но одержимый, видимо, заметил меня и отпрыгнул в сторону, а потом в последний момент вернулся. Будто… закрыл спину Куроо-сана. — Тебе, верно, показалось, Рю-кун. Было темно, да ещё туман, как не перепутать? — Савамура-сама, это не то, что видят глазами. — И всё же… След от заклинания вспыхнул с новой силой; Куроо сжал в зубах рукав, чтобы не выдать боль постыдным стоном. Внутри же и вовсе заледенело — монаху не показалось. Куроо чётко помнил, как тяжесть сильного тела сменилась холодом открытой спины, как от пламени заклинания мгновенно высохло кимоно, и как тёплые объятия поглотили жгучую боль. — Довольно. Продолжим ночные обходы. Надеюсь, вы не торопитесь домой, Савамура-доно? — Киёко-сан хотела прогуляться по Ёсивара, и вы обещали нам пикник на Танабату, так что, думаю, мы сможем оправдать длительность своего визита в столицу. Желаю скорейшего выздоровления, Куроо-сан. Зашуршали кимоно и хакама, затрещали татами, мелкой моросью по лицу ударили тягостные сомнения. Куроо дёрнулся, но смог поднять лишь лицо, цепляясь взглядом за знакомую фигуру у самого проёма на улицу. — Господин! — Лежи уже тихо. С Кейджи всё хорошо. Некомата-сенсей прислал записку, что тот упал в обморок от малокровия, а Кётани просто показалось, что он не дышал. Отдохнёт в спокойствии неделю и вернётся в тя-я. Куроо отпустило в блаженную тьму, там Кейджи улыбался, прикрыв рот широким рукавом, сотканным из чистого неба. Он проснулся под вечер, рядом кто-то сидел, едва ощутимо проводя тёплой ладонью по обнажённой спине. — Кенма? — чужие пальцы отпрянули. — Принеси попить, — Куроо хрипло выдохнул и скорчился от вернувшейся боли. — Эй! — окликнул вновь. — Как там… Бокуто? Промозглая тишина осела в горле затхлой водой. — Рвёт волосы под сёдзи Некомата-сенсея, — донеслось, наконец, равнодушным шёпотом. — Скажи ему, что я помираю, и меня спасёт только данго! * — в ответ всё та же, тошнотворная, тишина. — Кенма! Эй, Кенма-кун! Я серьёзно! И створки кто-нибудь сдвиньте! Куроо зажмурился от брызнувшего прямо в глаза острого солнечного света. Серая пелена дождя медленно, но неотвратимо отступала под натиском восточного ветра. В тот, далеко не пасмурный, миг Куроо решил, что они с Бокуто умрут в один день. Так будет честно. Так будет правильно. ___________________________________________ Кумотта хи 曇日— пасмурный/потерявший блеск\безнадежный день. Они (яп. 鬼) — в японской мифологии, большие злобные клыкастые и рогатые человекоподобные демоны с красной, голубой или чёрной кожей, живущие в Дзигоку, японском аналоге ада. Очень сильны и трудноубиваемы, отрубленные части тела прирастают на место. Ёкай (яп. 妖怪) — обширный класс сверхъестественных существ, явлений и монстров в японском фольклёре. Ма́нтра (санскр. मन्त्र, «орудие осуществления психического акта», в ином толковании — «стих», «заклинание», «волшебство») — священный текст, слово или слог в индуизме, буддизме и джайнизме, как правило требующий точного воспроизведения звуков, его составляющих. Ксо — дерьмо (местное ругательство) Оммёдо (яп. 陰陽道) — традиционное японское оккультное учение, пришедшее в Японию из Китая в начале VI века как система совершения гаданий. Является смесью даосизма, синтоизма, буддизма, китайской философии и естественных наук. Человека, практикующего оммёдо, называют оммёдзи. К умениям оммёдзи относят всевозможные гадания, изгнание злых духов и защита от проклятий. В помощь себе оммёдзи призывали духов, заточённых в бумажном листе — сикигами. Ямабуси (яп. букв. «скрывающийся в горах»: 山伏) — горные отшельники в Японии, в основном представители буддийских школ сингон и тэндай, сформировавших свободное сообщество и изначально слабо связанных с буддийскими святилищами и монастырями, зато, помимо духовных практик, прекрасно владеющих боевыми искусствами и обращением с оружием. Данго или оданго — японские шарики моти на палочке, обычно подаваемые с соусом