Планета пяти лун. Путь вождя

Жизнь в доме Дорингтонов лениво просыпалась. Суета начиналась с полуподвального этажа слуг: приходили кухарка и горничные, начиналась ежедневная уборка, готовился завтрак. Затем поднимались старшие хозяева: Илларион с женой Гелией, его старший брат Тодас, родители Гровер и Авелисса. Пока женщины читали на балконе утренние молитвы, мужчины спускались в столовую, пили кофе и читали утренние газеты. Столовая была прямоугольной, просторной комнатой в голубых тонах. В дальнем конце потрескивал камин, разгоняя лившуюся из окон серость только зарождавшегося утра. Посреди комнаты протянулся длинный стол орехового дерева, у дальней его части стояло девять стульев. Остальные стулья за ненадобностью выстроились рядком под окнами. Когда Илларион с Тодасом спустились, отец уже сидел у камина и читал газету. — Иллорус Бремвингер погиб, — сказал он вместо пожелания доброго утра. — Как?! — воскликнул Илларион. — Сгорел в собственном доме. По предварительным оценкам, хозяин уснул с зажжённой сигарой. Дело было ночью, слуги спали и среагировали слишком поздно. В пожаре погибли также дворецкий и лакей, пытавшиеса, по словам очевидцев, спасти экс-сенатора, — зачитал отец. У Иллариона ослабели ноги, и он сел на ближайший стул, чтобы это скрыть. Ещё вчера Бремвингер смеялся, пил виски и заговорщически ему подмигивал. Спустя несколько часов по всей столице горели издательства, а на утро оказалось, что сгорел и он сам. О его мемуарах явно знал кто-то ещё, и этому кому-то очень не хотелось, чтобы книга была напечатана. Тайное общество, о котором он писал? Но почему только сейчас, почему его не заставили замолчать раньше? Варианта было два: либо Бремвингер успел поделиться новостью с кем-то ещё, либо один из гостей салона леди Орефис был убийцей. И полицейская чуйка Иллариона настойчиво склонялась ко второму варианту. — Горел всю жизнь и, вспыхнув, умер, — Тодас, тяжело вздохнув, процитировал строчку популярной песни. — Да-а, великый человек был! — покачал головой отец. — Великый. Когда в 4124-м закончилас’ война с Рэндежским королевством, о Бремвингере никто и не слышал. Спустя шесть лет его выбрали в сенат. Но тогда это не было в диковинку: гражданская война в конце двадцатых сильно всколыхнула народ, а к тридцатому году всех прилишно утомила. Он был сторонником радикальных действий, за то его и выбрали. — Насколько я помню, он оправдал ожидания народа. Восстания тогда быстро свели на нет. — Да, у репрессий тридцатых было его лицо. Бремвингер как есть жил в дворце Народовластия, только это и спасло его жись. Хотя даже там на него было несколько покушений! — Помню те годы, тогда везде было опасно. — Тодас вздохнул. — То ли тебя убьют повстанцы, то ли закроет полиция за то, что на минуту нарушишь комендантский час — и плевать, что идёшь в военной форме. Тебе-то, Илларион, повезло, ты был ещё мальчишкой в те годы. Илларион хмыкнул, но ничего не ответил. Он-то помнил, как завидовал брату. Тодас к тридцатым уже был военным, жил в казарме и ел вдоволь. В деревне же стоял сущий голод: то повстанцы ограбят амбары, то государство отберёт даже то, что готовили на посевы. — А всё же глупая это смерть, — задумчиво сказал Тодас. — Бремвингер правил страной полвека, тридцать лет был председателем, буквально поднял Тауберию с колен. Сейчас мы экономически самое сильное государство континента, и всё благодаря ему! Когда он три года назад уходил в отставку, его все умоляли остаться. И вот те на — пожар! Странно это всё. Ты случаем ничего не знаешь, Илларион? Может, влез он в какое-то дело? Уж вы-то хорошо с ним знакомы, десять лет как-никак в сенате бок о бок. — Не то чтобы мы за это время стали друзьями. Он не рассказывал ничего, что могло бы вызвать у меня подозрения. Илларион невозмутимо лгал, но ему не было это в новинку. — Совсем забыл с вами о времени, господа! — он поднялся. — Мне пора собираться в министерство. Передайте мистеру Фомингу, что я позавтракаю в кабинете. И пусть мне на кухне сделают термос с кофе. Отвратительная погодка для поездки за город. Илларион твёрдым шагом покинул столовую. — Как думаешь, он взаправду ничего не знает или только прикидываеца? — спросил Гровер, смотря на закрывшуюся дверь. — Кто ж его разберёт, — Тодас пожал плечами. — Мысли сенаторов не понять простым смертным. — Простым сме-ертным, — передразнил Гровер. — Больно много в нём честолюбия. Вся его забота о людях и благе страны — сплошное желание заслужить всеобщее восхищение. — Ну и пусть так. Илларион его заслуживает! И народ его любит. — Народ слеп. А мой сын мне больше нравилса, когда ещё не дослужилса до таких высот. Сейчас он больно много о себе думает. — Он и является больно многим. Что бы ты ни говорил, Илларион — хороший правитель. Да, его ведёт честолюбие, ну и что? Уж лучше оно, чем жадность или жажда наживы. Честолюбие заставляет человека совершать великие поступки. — Што ж великого совершил Илларион? — Например, заслужил для своей семьи титул. Построил нам всем дом в центре столицы. За пятьдесят семь лет вырос из сельского оборванца в сенатора. Тебе стоило бы гордиться им, а не упрекать. — Я горжус’! — Гровер возвысил голос. — Но если его не упрекать, он совсем зазнаеца. Дворецкому я ещё што-то передавать должо́н… Сколько бы хорошего он там ни сделал, но я прожил свою жизнь честнее него. Ему ещё есть, чему у меня поучица! Тодас звучно рассмеялся. — Так вот в чём дело! Ну ничего, я сам попрошу мистера Фоминга. Где там дамы? Я уже голоден, как волк. Даже похудел, смотри! — Тодас похлопал себя по полному животу и расхохотался. — Вот похудеть бы тебе не мешало. Стыдно генералу быть таким толстым. — Мне уж скоро семьдесят лет. Поздно худеть в таком возрасте! — А мне восемдесят сем’, но я всё ещё строен, как в молодости. Хоть пред отцом постыдилса-бы ссылаться на возраст! Наконец в столовую вошли две женщины. Гелия была в элегантном закрытом платье, а Авелисса куталась в просторную вязаную шаль, цветом один в один как головной платок, скрывавший морщинистую шею и седые волосы старушки. — Наконец-то! Уж думали, с голоду помрём. — Гровер встал, повернулся к женщинам, а сам незаметно протянул руки за спину: к огню. На левой руке была чёрная кожаная перчатка. — Ну вот, опять ворчит. — Авелисса всплеснула руками. — Будет сегодня пасмурно. — Разве ж это связано? — Гелия улыбнулась. — У него всё связано. Ворчит, когда пасмурно. Болит голова — засуха. А ноет колено к дожжю. — От баба! Сделала из мужа сборник народных примет. — Зато ни разу не ошиблас’! Позвонили в колокольчик, и в столовую вошёл мистер Фоминг. Тодас первым же делом поинтересовался, что у них сегодня на завтрак. — Омлет с грибами и сыром, господин. — Прекрасно, давайте! Мне, как обычно, восемь яиц. И, конечно, тосты и кофе. Ах, чуть не забыл! Господин сенатор попросил передать, что позавтракает в кабинете. — Были ли у него пожелания к завтраку? — Нет, всё как обычно. Отец, ты сегодня завтракаешь? — Мне омлет из четырёх яиц и чай, — бросил Гровер и, когда дворецкий ушёл, вновь начал ворчать. — Омлет с грибами и сыром! Лучше б кашу варили, намного это полезнее. — Што ж ты, деревенскую жись вспомнил? — усмехнулась Авелисса. — Когда ж ты кашу на завтрак в последний раз ел? — Вот и не помню. В деревню надо переезжать. Живём в доме сына, будто я на собственный дом не заработал. — На такой ты и не заработал. — А такой мне на што? Это дом лорда, я разве лорд? Мне бы свежий воздух да огород под окнами, — Гровер заговорил спокойнее, и на его лице даже появилось подобие мечтательной улыбки. — С роду в огороде не копалса, а на старости лет захотел. Маразм тебя берёт, што ли? — Надоела мне эта ваша столица. Гости, приёмы, суета, суета, суета! — Это у тебя из-за погоды. Вот вернёца солнышко, ты и успокоишьса. Ты вон деревню никогда не любил. Да и кому мы там нужны? Будешь помирать, никто и не заметит. — Я помирать ещё не собираюс’. Ещё лет тридцать точно поживу. — Вот и живи эти тридцать лет с семьёй. Деревня — ишь шо выдумал! Тут дети, внуки, свет, а он в деревню собралса, — Авелисса захихикала. — Прими вон после завтрака горячую ванну, авось избавишь нас на пару часов от своего ворчания. Пока старшие члены семьи обсуждали за завтраком столичную и деревенскую жизнь, младшие только просыпались. Вскоре на третьем этаже послышались голоса детей, споривших с гувернанткой. Лилия, шестилетняя дочурка Иллариона, упрашивала надеть новенькое жёлтое платье. Гувернантка мисс Феролд не могла позволить ей носить выходное платье без подходящего повода, и в очередной раз терпеливо объясняла, как леди должна заботиться о своей одежде. Риндол же — сын Тодаса — отказывался надевать галстук-бабочку, которая стесняла полному мальчику дыхание. — Мне тоже тесно в корсете, но я же его не снимаю. На кого я тогда буду похожа? — спокойно парировала мисс Феролд. — Но в том году вы разрешали! — Тогда тебе было десять, и я могла закрыть на это глаза. Но молодому человеку твоего возраста неприлично ходить без галстука. Через четыре года ты станешь взрослым, привыкай соблюдать правила. Лилия, хватит обниматься с собакой. Иди умываться. — Можно Линда пойдёт со мной? — Нет. Ты знаешь, что Линде можно в ванную комнату только когда её купают. Тяжело вздохнув, Лилия подчинилась. Она любила мисс Феролд, потому что гувернантка была всегда добра и вежлива, но её строгость порой портила всё веселье. Лилия всегда была неусидчивым ребёнком: ей хотелось бегать, смеяться, играть, но мисс Феролд говорила, что настоящие леди не позволяют себе такое поведение. Другое дело бабушка: Авелисса всегда баловала внучку и позволяла ей всё, чего захочется счастливой детской душе. Когда мисс Феролд вела своих подопечных завтракать, старшие члены семьи уже расходились по своим делам. Из надобности рано вставала только Гелия: как у хозяйки дома, у неё было много работы. Нужно было раздать задания горничным, обсудить с домоправительницей будущие траты и проверить настоящие, в сопровождении лакея пройтись по магазинам, проведать детей и выполнить множество мелких бытовых дел. Опираясь на помощь наёмных слуг, Гелия считала своим долгом самостоятельно контролировать выполненную ими работу. Это занимало всё её утро, но она никогда не давала себе поблажки, гордясь порядком в своём хозяйстве. Гровер и Авелисса уходили в библиотеку. Гровер отвечал на многочисленные письма от друзей и знакомых, которые обращались к нему за советом. Всю жизнь прослужив в полиции, он накопил немало опыта, и с удовольствием «передавал его младшему поколению полицейских», как он любил это называть. Авелисса всё утро тратила на чтение журналов, от глупых светских сплетен до литературных новинок и научно-популярных изданий. Особенно интересные места она помечала карандашом и загибала уголок листа, чтобы потом хорошенько их запомнить. Добросовестно исполняя седьмую заповедь: «Не пренебрегай трудом и учением», она также набирала багаж ненужных знаний, которыми потом могла блеснуть в светской беседе. Пожалуй, ни одна светская женщина не старалась соответствовать этому продвинутому веку так, как Авелисса. После завтрака в библиотеку приходили дети в сопровождении гувернантки и занимались в специально отведённом для них углу. Мисс Феролд учила их письму, счёту, этикету и основам наук. Какие-то задания дети выполняли сообща, но чаще она давала Риндолу более сложные задачи, потому что он был взрослее и знал больше. Лилия же стала её ученицей всего полтора года назад, а до этого воспитанием девочки занималась няня. Последними из всей семьи поднимались Бергилла, молодая жена Тодаса и мать Риндола, и Регенда, старшая дочь Иллариона и Гелии. Они спали до полудня, тратили час на туалет, и лишь потом выходили к завтраку. Остальные члены семьи в это время сходились на чай со сладким пирогом и пирожными. Завтрак Регенды и Бергиллы казался бедным на фоне всеобщего чаепития. Когда Тодас съедал несколько кусков пирога и заедал их пирожными, его жена и племянница ограничивались кофе и тостами с джемом. Обе строго соблюдали диету, положенную светской леди. Они отказывались от всего жирного и жаренного, а если отказаться было невежливо, пробовали лишь маленький кусочек, с тем чтобы похвалить блюдо или посетовать на повара. Они ели много овощей и фруктов, воду предпочитали вину, и всем вокруг советовали почитать Боденира, который, хоть и называл себя странным словом диетолог, лучше всех в Тауберии знал, как нужно питаться, чтобы продлить молодость и надолго сохранить красоту. После еды семья Дорингтонов выходила на прогулку. Летом любили выезжать в Бавонский лес, но зимой предпочитали крытые пассажи в центре города. В Харингтоне было так много парков и пассажей, что каждый день можно было отправляться в новое место, ни разу не повторившись в течение недели. Впрочем, в выходной предпочитали оставаться дома или выходить в театр: в это время город заполнялся бедными людьми и средним классом, которые среди недели были заняты на работе. После прогулки садились обедать, затем принимали гостей или наносили визиты, вечер был занят посещением салонов, клубов или театра. Зимой кроме того было много выставок и гастролей, и вечера светского человека были расписаны на несколько недель вперёд.

* * *

В десять утра Илларион уже садился в ожидавший его у дверей личный экипаж. До заседания сената было ещё три часа, но ему необходимо было заехать в штаб разведки и забрать у генерала отчёт за последний месяц. Кроме того, ему не терпелось отдать своему личному подразделению приказ о расследовании убийства Бремвингера. Он, хоть и без надежды, тешил себя мыслью, что ещё удастся пролить свет на тайное общество, о котором писал погибший сенатор. Сработали они явно в спешке, а всем известно, что спешка преступника — лучший союзник детектива. Через полчаса после выезда из столицы, экипаж свернул на лесную дорогу и вскоре остановился у заржавевшего шлагбаума. Илларион вышел из экипажа и по едва заметной тропке прошёл к спрятанной среди деревьев и кустарников будке охранника. Едва завидев сенатора, тот выбежал открывать проезд. Ещё через десять минут жесткой езды, он оказался в штабе разведки, с помощью многочисленных рун замаскированном под заброшенную лесопилку. Первым делом Илларион направился в небольшой деревянный дом в отдалении от казарм. Там его встретил адъютант — расторопный малый, живо проводивший его в кабинет с табличкой «Майор И. Фобул». Майор Фобул был сметливым разведчиком сорока двух лет, и не поставь его Илларион руководителем своего личного подразделения, мужчина с лёгкостью бы нашёл жену, ибо его миловидная внешность и военная выправка притягивали дам не хуже магнита. Но на этом посту у Фобула не было времени на подобные глупости. Едва завидев Иллариона, Фобул вскочил из-за заставленного папками стола, отдал честь, и без предисловий спросил: — Бремвингер? Илларион оставил Фобула склонившимся над длинным списком имён людей, которых предстояло проверить. Все посетители салона леди Орефис, присутствовавшие прошлым вечером, слуги Бремвингера, сотрудники сгоревших издательств, сам Бремвингер и его контакты, особенно необычные, за последний год. На ближайший месяц Илларион отложил остальные задания личного подразделения и приказал все силы пустить на это дело. Но даже так работы было непростительно много, ибо делать всё предстояло тайно и незаметно. Последнее, чего хотел Илларион, — раскрыть убийцам собственный интерес к этому делу. После он отправился к главному корпусу — большому двухэтажному срубу с массивным крыльцом. Сени его встретили запахом смолы и растопленной печи, длинной деревянной стойкой с полным секретарём за ней, и парой скамей, на которых сидели трое разведчиков. Они встретили его форменным приветствием и недовольными взглядами: наверняка ожидали аудиенции генерала с самого утра, и из-за него их очередь отодвинулась на неопределённое время. Секретарь расторопно доложил генералу о прибытии Иллариона, и пригласил его в просторный светлый кабинет с Т-образным столом по центру. За короткой стороной сидел статный мужчина в чёрно-зелёной форме. Его короткие волосы и усы щёточкой обильно присыпала седина, но взгляд был твёрдым и проницательным. Его стол был пуст за исключением нескольких статуэток, пепельницы и золотой таблички с подписью «Генерал разведки Тауберии Винсент Крауд III». При виде Иллариона, генерал Крауд поднялся с просторного кресла и протянул ему руку для приветствия. — Доброе утро, господин Дорингтон. — Уж не сказал бы так, генерал Крауд. Что у нас с месячным отчётом? Всё гладко? Генерал Крауд протянул Иллариону толстую папку, обтянутую кожей, и кратко изложил основные события. — Восстание в Империи Синков? Как давно о нём стало известно? — На днях получил телеграмму оттуда. Еле успели внести в отчёт. Как вы помните, император Тэрухито Судзи Косэн Пятый шинь Синк после своей кончины недальновидно завещал трон обоим близнецам, будучи уверен, что столь дружные сыновья будут счастливы править вместе. В итоге их политическая война и дворцовые интриги привели к тому, что их дальний родственник арих Оритокадо Тирай Доси шинь Таньрай поднял восстание при поддержке арихатов Эбо, Сигис и Осигай. Их осада столицы провалилась, хотя императорская армия понесла серьёзные потери. Сейчас восставшие отступают на восток. Вероятно, они собираются склонить на свою сторону другие арихаты. — Что же императоры? — Попытались объединиться, но судя по приказам, полученным гвардией, каждый всё ещё пытается подавить восстание в одиночку. Они потеряли половину элитного батальона из-за того, что не согласовали свои приказы. Спасли положение императорские друиды, которые выпустили реку из берегов и затопили половину вражеской армии. Но, если императоры не извлекут урок из своих ошибок, вскоре к северу от наших границ будет лежать Империя Таньрайев. — Любопытно. Очень любопытно, — задумчиво протянул Илларион. По дороге в сенат Илларион внимательно изучал отчёт генерала Крауда. Рэндежское королевство на юге уже третий месяц делало колоссальные успехи в кораблестроении, и он не сомневался, что в отчёте магистра торговли Кревита Бардигера он услышит о новом снижении дохода с транзитной торговли. Центральное положение Тауберии на континенте позволяло с лихвой собирать со всех трёх соседей огромные пошлины, что и обеспечило резкий подъём экономики после гражданской войны. Но что станет с экономикой Тауберии, когда Рэндежское королевство и Империя Синков откажутся от сухопутной торговли? В сенате уже звучали разговоры о поиске новых источников дохода в государственную казну. Волнения в Империи Синков давали идеальный повод для захвата такого источника. Империя владела единственным в мире месторождением чёрных алмазов, многократно превосходящих в цене все драгоценные камни и металлы. И эти месторождения находились в каких-то тридцати милях от их общей границы. В условиях стабильной политической ситуации о завоевании месторождений не могло быть и речи. Но теперь… Илларион лично знал и обоих императоров, и ариха Таньрайя. Не было никакой возможности, чтобы они смогли работать сообща. Каждый из них захотел бы использовать войну в своей политической игре, а Тауберии это было и нужно. Всё, что теперь от них требовалось, — это не упустить время. И тогда маленькая победоносная война принесёт почести сенату и влияние тому, кто её предложил. Впервые за тринадцать лет его сенаторской карьеры у Иллариона в руках была такая блестящая возможность возвыситься. Простые люди думают, что пост сенатора могущественной Тауберии — высшее, чего можно достичь в этой жизни. Тринадцать человек, правящих республикой: больше власти лишь у тирана Рэндежского королевства, избранного судьбой, а не людьми. Илларион всегда больше склонялся к выборной власти, ведь она показывала любовь и доверие народа. Но когда он оказался в сенате, то понял, что любви народа недостаточно. В действительности сенаторы не были столь же равны, как на бумаге: кто-то лишь молча выполнял свои обязанности, а кто-то своим красноречием и мудростью мог склонить перевес голосов в ту или иную сторону. И подконтрольные сенаторам министерства давали разный объём полномочий. Илларион, конечно, провёл ряд реформ в Министерстве разведки, существенно улучшив его работу, но его пост никогда ещё не давал ему настоящей возможности показать всё, на что он способен. Этот же день — он чувствовал — станет переломным в его карьере.