Планета пяти лун. Путь вождя

Следующие семь недель пролетели незаметно. Илларион был погружён в дела выставки, слежку за восстанием в Империи Синков, которое разгоралось всё сильней, и в контроль деятельности как своего, так и других министерств. Работы было столько, что он совершенно позабыл об убийстве Бремвингера. Зато относительно будущего голосования в сенате он принял твёрдое решение — воздержаться. Прэндвиг был прав: отрицательный голос вряд ли поменяет решение сената, зато может подорвать его позиции и даже создать ненужных врагов. Но и поддерживать войну он не собирался. Хотя эта мысль и пришла ему в голову сразу, как он узнал о восстании, при ближайшем рассмотрении она оказалась совершенным безумием. У Тауберии не было существенного перевеса: чем больше он читал отчёты, тем сильнее он в этом убеждался. Война истощит бедняков, набьёт сумы богачей, и спустя несколько лет бессмысленных битв стороны наконец придут к тому же, откуда всё началось. Нет, не просто так он шёл к этому посту с самых низов. Он должен думать о народе, ибо величие состоит в великом благе, а не в великой власти — так он в юности прочитал в одной книге, и избрал это изречение своим девизом. Илларион затаится до поры, но когда Тауберия начнёт терпеть поражения, он заговорит о перемирии. А пока он будет искать их ошибки. У него всегда хорошо получалось видеть скрытые детали. Колдвиг обязательно совершит ошибку, и в этот раз Илларион будет готов. Он выведет его на чистую воду, добьётся мира — и тогда они ещё посмотрят, у кого будет больше влияния. Вдруг дверь кабинета со стуком распахнулась, отрывая Иллариона от работы. На пороге стоял Эммануэль Тейт в заснеженном пальто. Зима, предчувствуя свой скорый уход, неожиданно замела город снегом. Не желая в такую погоду покидать тёплый дом, Илларион послал за материалами в министерство. Адъютант, которому было поручено дождаться инструкций сенатора, сидел у них в гостиной, пока Илларион изучал отчёты генерала разведки. — Доброго утра, дорогой друг! — громко сказал Эммануэль, всё ещё тяжело дыша. — Я пришёл требовать от тебя немедленного исполнения твоего обещания! — Это какого же? — Илларион вопросительно приподнял бровь. — Охота! С месяц тому назад ты обещал мне, что мы обязательно поохотимся вместе. — В такую погоду? — Илларион с сомнением выглянул в окно. Сад зябко кутался в снежную бахрому. — Именно в такую погоду! Лес в снежную пору — это что-то волшебное. Тихо, чисто, воздух терпкий и свежий. Не сравнить с этой серостью, которой нас балует тёплый климат. Едем сегодня в мой охотничий дом. Я уже отправил туда прислугу, они будут ждать нас к вечернему чаю. Завтра с утра — охота. Если повезёт, снег ещё не успеет сойти. Илларион с сомнением посмотрел на потайной ящик стола, где лежал отчёт майора Фобула. Только этим утром майор лично привёз толстую папку с делом Бремвингера, и Илларион ещё не успел прочитать ни единого листка. Он собирался сделать это этим вечером, но после тяжёлого месяца бесконечной работы неожиданное приглашение Эммануэля ощущалось как глоток свежего воздуха. — А знаешь… В Пустоту всё! Я приеду. Но только к ужину. Может, немногим позже, — Илларион выразительно окинул взглядом заваленный бумагами стол. Эммануэль с удовлетворением хлопнул в ладоши и шутливо раскланялся. — Тогда не смею вас больше отвлекать от дел, господин сенатор. Жду у себя в любое время, которое будет вам удобно. С этими словами Эммануэль выпорхнул из кабинета, и Илларион улыбнулся ему вслед. Эммануэль сочетал в себе качества, которых недоставало Иллариону: беззаботность, превосходное чувство юмора и неприличное богатство. В этом году Эммануэль разменял четвёртый десяток, но всех усердно убеждал, что ему слегка за тридцать. Он был холост, нигде не работал, регулярно участвовал в скачках, ходил в театр и уводил чужих женщин. Такую жизнь вела вся светская молодёжь, но только Эммануэль смог не растерять вкус.

* * *

Охотничий коттедж Эммануэля находился в двадцати милях от Харингтона и был построен в лучших традициях загородных домов позапрошлого века. Это был приземистый двухэтажный дом с покатой крышей и кирпичными стенами. Время придало строению неповторимый буро-зелёный окрас из мха и лишайника, но дубовые ставни и дверь выглядели свежими. Когда Илларион подъехал к коттеджу, из труб бойко поднимался дым. Эммануэль встретил его с распростёртыми объятьями и проводил в комнату на втором этаже. Здесь уже был растоплен камин и застелены простыни, а вскоре служанка принесла таз с горячей водой. Умывшись и переодевшись с дороги, Илларион спустился в гостиную. Эммануэль провёл в интерьере гостиной такие реформы, что прах его предков никогда больше не будет спокоен под крылом Всеведающего. Стены были обиты дубовыми панелями без рельефа и иных украшений, помимо естественных узоров самого дерева. Вместо охотничьих трофеев, которые Эммануэль называл безвкусным хвастовством, стены были увешаны коллекционными арбалетами, ружьями, пистолетами и кинжалами с уникальной рунной вязью на каждом из них. Справа от входа за тяжёлыми шторами тёмно-зелёного цвета скрывались окна; у противоположной стены потрескивал жарко растопленный камин. В одном углу стоял угловой шкаф с бокалами и бутылями, которые таинственно поблескивали в свете огня. В другом — большой стеллаж с книгами, среди которых не было ни одной, где действие происходило бы в городе. Эммануэль всегда был ярым проповедником того, что окружающий мир и искусство должны идти в гармонии. Увидев Иллариона, Эммануэль пригласил его сесть в одно из свободных кресел у камина, а сам бодро подошёл к шкафу с бутылками. — Дай-ка вспомнить, зимой ты предпочитаешь имбирный виски, я прав? Я как раз привёз три отличных экземпляра шестьдесят восьмого года. Подумать только, я тогда ещё учился в академии! Илларион рассмеялся. — Уж при мне-то не выдумывай. Пятнадцать лет назад ты был уже свободен, как ветер, тратил семейное состояние и уводил чужих жён. — Продолжаю это делать до сих пор, но с бóльшим вкусом, — ответил с гордостью Эммануэль и протянул стакан с имбирным виски. — Что ещё делать, пока мы молоды и богаты? — спросил он, безмятежно разваливаясь в кресле. — Так уж положено в свете: старики наживают состояние, чтобы молодые могли жить вместо них, а молодые, состарившись и разочаровавшись в жизни, кидаются в политику, чтобы сделать вид, будто они всё ещё нужны этому обществу. Я ещё слишком молод и недостаточно разочарован, чтобы пойти по этой тоскливой тропке индюков, мнящих себя павлинами. — И тем не менее, эта тропка тебя ждёт после смерти твоего отца. Ты единственный прямой наследник не только его немалого состояния, но и места в парламенте. — И с тем желаю моему родителю долгой жизни, желательно подальше от меня. Он при каждой встрече ведёт эти разговоры о том, что мне пора остепениться, поумнеть и бросить мои детские забавы. В самом деле, у меня уже кончаются шутки на этот счёт! Но даже если мне суждено завтра наследовать парламентское кресло, я не собираюсь портить этой скукой свою жизнь. Мало ли у нас в парламенте тех, кто впустую просиживает там своё жалование? — Оттого народ и не любит аристократию. Нижняя палата парламента, в которой место даётся за заслуги, а не по наследству, работает у нас куда лучше верхней. — В Пустоту их обеих, и всех политиков вместе с ними. Давай сменим тему. От разговоров о политике у меня портится причёска. Предлагаю куда более высокие темы, например литература. Ты читал лорда Густава Белфлора? Он в последнее время встречает всё больше одобрения критиков и, на мой взгляд, совершенно незаслуженно. — Я знаком с ним лично, но ничего пока не прочёл. — Мало потерял. Герои Белфлора абсолютно не заслуживают того, чтобы о них писали книги. Подумать только, до какой мелочности опускается наше искусство! Ещё совсем недавно мы читали о героях, людях сложных чувств и сложных жизней, и нас трогали до глубины души их приключения и страдания. Спроси меня, так сильнее лорда Джорджа Гордона мои чувства не задевал никто, даже самые красивые женщины. Его «Лорд Жеан», прочитанный мной в юные годы, навсегда стал для меня руководством к жизни. К сожалению или к счастью, в юности мне не удалось найти приключений, через которые прошёл дорогой Жеан, а теперь я слишком засиделся, чтобы у меня хватило духу их искать. Но о чём же пишут сейчас? О мелких помещиках, чьи страдания заключаются в том, что их жизнь скучна, бедна и отвратительна. Никаких высоких порывов, никакого благородства. Куда ни глянь, такими людьми полнится мир. К чему о них ещё и писать книги? — Что же, лучше читать книги о несуществующем? Если ты спросишь меня, мне нравятся современные тенденции в искусстве, хоть я и редко нахожу время, чтобы их оценить. Искусство становится ближе к людям, а не витает в облаках. Таким, как ты, порой стоит напоминать, чем живёт простой народ. Среди них тоже немало героев, но мало кто готов этот героизм разглядеть. — Эх, за это я тебя и люблю! Ты прошёл жизнь, как она есть, и в тебе всё ещё есть этот дух авантюризма, который во мне пропал ещё в студенчестве. Я искренне завидую тебе, Илларион. Ты меня старше, но не растерял наивности. — В чём же я наивен? — Илларион старательно скрыл своё уязвлённое самолюбие. — Ты всё ещё веришь в людей, в народ. Ты что-то находишь в этой толпе невежд, как тот блаженный, кто твёрдо верит, что в грязи под ногами зарыто золото. — Народ способен на многое, если дать ему цель. Иначе правительство не заботилось бы о людях. — Разве оно заботится? — Меньше, чем следует, но достаточно, чтобы большинство возмущалось только на словах. — Вот видишь! — Эммануэль хохотнул. — Полвека назад была гражданская война, но им кинули кость, и всё успокоилось. Людей ничто не исправит. Всем надо, чтобы было лучше, но при этом ничего не менялось. Потому аристократы до сих пор не растеряли своей власти. На нас повесили условности, налоги, правила приличия, но аристократия и спустя триста лет после революции остаётся аристократией, и не важно, сидит на троне король, император или совет из тринадцати. — Ты и сам не лучшего мнения о своей касте, но продолжаешь презирать простых людей. — Я презираю всех, чтобы никого не обидеть. Но о каких это кастах ты говоришь? Ты и сам уже давно аристократ. Живёшь в шикарном доме, ездишь на паровой повозке (что сейчас позволяют себе только самые богатые), одеваешься и говоришь, как чистокровный лорд. Илларион задумчиво покачал в руках стакан. — Это всё ведь просто очередная маскировка, — сказал он со вздохом. — Тебе я могу это сказать — я знаю, ты поймёшь. Как бы я ни пытался жить по вашим правилам, есть вашу еду и говорить вашим языком — я не один из вас. Титул лорда не превратил меня в аристократа. Я не научился сплетничать и плести интриги. В душе я ненавижу ваш стиль жизни и презираю себя за то, кем мне приходится притворяться. Я должен сохранять это лицо, чтобы достигнуть своей цели, но богатство и титул не способны дать мне величия. Народ — вот кто должен меня избрать, вот кто должен пойти за мной. Сейчас цветущие времена, и никому не нужны подвиги, но мой век ещё не кончен. Я знаю, у меня будет время показать людям, на что я способен. И тогда — можешь не сомневаться, мой друг — я не упущу шанса войти в историю. — Вот таким должен быть герой современных романов, если уж они хотят сделать его одним из народа! Но знаешь, что я скажу тебе, мой друг. С такой маскировкой ещё нужно постараться, чтобы не потерять настоящего себя. Илларион и сам не раз об этом думал. В дверь постучали, и в гостиную вошёл слуга. — Лорд и леди Фраш приняли ваше приглашение, господин. — Прекрасно! — воскликнул Эммануэль и, отпустив слугу, пояснил: — Мои соседи. Отличная парочка. Она изменяет ему под самым носом, но он ни о чём не догадывается. — Ты, кажется, знаешь это не понаслышке? — А то! — Эммануэль подмигнул. — И, поверь моему опыту, Элизабет горячая женщина! Советую убедиться в этом самому, коли подвернётся возможность. А если тебе захочется чего-то экзотического, спроси у неё про рунные игрушки — ощущения с ними незабываемые! Эммануэль блаженно улыбнулся. — Боюсь, я в этих делах более консервативен. — Эта женщина хороша в постели и в консервативном, и в прогрессивном смысле. Но сейчас нам бы лучше разойтись по постелям в смысле скучном, но тоже необходимом. Завтра вставать затемно, и если мы не хотим всё проспать, пора расходиться. Сон в охотничьем доме был куда приятнее сна в столице. Звуки леса за окном успокаивали, а воздух полнился запахами дерева и камина. Наутро Илларион проснулся в прекрасном настроении. Они быстро позавтракали, выбрали ружья и вышли к кромке леса, где встретились с егерем и соседями Эммануэля. Чета Фрашей была на удивление красивой. Муж был идеалом джентльмена — высокий и стройный, с утончёнными чертами лица, ухоженной бородкой и совершенно глупым и самодовольным взглядом. Элизабет же была воплощением сексуальности: брючный охотничий костюм позволял взгляду любоваться её пышной грудью, тонкой талией и соблазнительными бёдрами, синий платок мягко обвивал шею и чёрные локоны, слегка касался чувственных алых губ и оттенял глубокую синеву её больших глаз. Уверенная походка и арбалет в правой руке добавляли её образу соблазнительную опасность. — Что я и говорил: горячая женщина! — прошептал Эммануэль, пока Фраши ещё не могли его услышать. — Как он только доверил ей арбалет? Женщине справиться с таким тяжёлым оружием! — Ты не знаешь, что это за женщина, Илларион! — Эммануэль рассмеялся. — Да она управляется с арбалетом лучше меня! — После этих слов он обратился к Фрашам: — Дорогие мои, я искренне рад, что вы приняли мой приглашение! Позвольте представить вам моего давнего друга — Иллариона Дорингтона. Илларион, это лорд Бенет Фраш и его супруга Элизабет. — Илларион Дорингтон? — Лицо Бенета приняло удивлённое, а оттого и ещё более глупое выражение. — Магистр разведки? — Совершенно верно, лорд Фраш. — Какая честь, господин Дорингтон, — сказала Элизабет, протягивая ему руку для поцелуя и заинтересованно разглядывая его. — А это наш егерь, мистер Бор, — представил Эммануэль стоявшего чуть в стороне мужчину. Мистер Бор коротко поклонился и взял слово. — Сегодня чудная погодка для охоты, господа и леди. Снежок, значица, ещё свеж, следы видно хорошо. Оно, конешно, морозно, но вы говорите, если что-чего, я мигом костерок сделаю, и горячительное у меня с собой, хе-хе. Ну шо, выдвигаемся? Мистер Бор вместе с Эммануэлем пошли первыми, за ними Бенет и Элизабет, а Илларион шёл замыкающим. Он уж и не мог вспомнить, когда был в последний раз на охоте. Все чувства обострились, и Илларион в предвкушении прислушивался и приглядывался, не мелькнут ли меж ветвей пёрышки, не прячется ли в кустарнике чья-то шёрстка. Но пока что было всё тихо, и охотникам оставалось только наслаждаться спокойствием зимнего леса. Лес сверкал и искрился под косыми лучами недавно взошедшего солнца. Воздух был морозным и терпким, щипал в носу и холодил лицо. Снег тонким слоем лежал на ветвях деревьев, нежной бахромой покрывал землю, хрустел под ногами. Кругом чирикали невидимые птицы. — Ох! — Элизабет Фраш, слегка отставшая от мужа, вдруг споткнулась и упала бы в снег, не подхвати её Илларион. — Какая я неуклюжая! — засмеялась она, медленно высвобождаясь из его объятий. — Спасибо вам, господин Дорингтон! — Рад был помочь, леди Фраш. — Прошу, зовите меня Элизабет, — она очаровательно улыбнулась ему. — Если вы так пожелаете. Удовлетворите моё любопытство, Элизабет. Никогда ранее не видел, чтобы женщина охотилась — да ещё и с арбалетом! — Ах, это семейное. Мой отец заядлый охотник и несчастный обладатель трёх дочерей. Я его любимица, потому он и научил меня всему. А ружья он презирает. Говорит, нет лучшего способа распугать всю добычу, чем пальнуть по ней из ружья. — Вы тоже теперь презираете ружья? — Я не против них, но они никогда не сравнятся с арбалетом в грациозности. Взгляните только на мою красавицу! Элизабет подняла арбалет, чтобы Илларион мог рассмотреть его получше. Это было и правда очень красивое оружие. Гладко отполированное дерево, металлические вставки с рунной вязью, аккуратный и, вероятно, хорошо отлаженный механизм. Илларион убрал ружьё за спину и с разрешения Элизабет вскинул арбалет, прицеливаясь. Оружие было не слишком тяжёлым и меньших размеров, чем классический арбалет. — Подарок отца на день рождения. Сделан на заказ. Илларион вернул арбалет хозяйке. Тут он заметил, как близко они стояли друг к другу. — Пс! — послышалось спереди. Эммануэль усердно махал рукой, подзывая их. Мистер Бор и Бенет уже бежали в заросли. — Кто там? — спросил Илларион, как только они оказались рядом. — Лисица. И, должно быть, есть ещё. Видишь тропку следов? Лицо Элизабет обрело хищное выражение, и она, словно гончая, побежала по следу. Раздался выстрел. Крик «Ои! Лови заразу!». Из зарослей выскочила лиса, увидела людей и рванула в сторону. Элизабет вскинула арбалет и спустила стрелу. Лиса упала на месте. Охота была плодотворной. Поймали две лисы и шесть зайцев; двух зайцев оставили егерю, остальное Эммануэль отдал на кухню. Вечером устроили пир, во время которого Элизабет то и дело флиртовала с Илларионом, а Бенет совершенно этого не замечал. Когда гости собирались уходить, Эммануэль, не желая прекращать этот прекрасный вечер, предложил всем остаться на ночь, благо свободная комната у него была. Так и решили. Супруги Фраш ушли наверх первыми, а Илларион ещё остался побеседовать с Эммануэлем в гостиной. Наконец и они разошлись. Поднявшись на второй этаж, Илларион столкнулся с Элизабет Фраш. Она налетела на него, испуганно взвизгнула, и ему даже пришлось придержать её за талию, чтобы Элизабет не упала на лестницу. — Господин Дорингтон, вы меня напугали! — воскликнула она, тяжело дыша. Элизабет стояла перед ним в одной сорочке. Кружевная лямка от столкновения сбилась на плечо и, казалось, готова была сползти от одного неверного движения. Декольте было достаточно глубоким, чтобы взгляду открылась ямка между вздымающимися упругими грудями. Тонкая драпировка сорочки не скрывала затвердевших от прохладного коридорного воздуха сосков. Илларион снял пиджак и накинул его на плечи Элизабет, как-бы случайно задев при этом непослушную лямку. Элизабет не заметила, как лямка совсем соскользнула с плеча, а край декольте опустился ещё ниже. — Что вас заставило гулять по ночам? — спросил Илларион. — Жажда, — Элизабет пошевелила плечами. Сорочка сползла ещё ниже, и теперь сосок вздымался соблазнительным бугорком прямо у края драпировки. — Мне после вина всегда безумно хочется пить. — Почему же вы не послали мужа? Она томно рассмеялась. — Помилуйте, он так крепко спит, что его сможет разбудить только землетрясение. — Кажется, у меня в комнате был графин с водой. Это ближе, чем кухня. — Благодарю вас, господин Дорингтон. Здесь и правда зябко. Она поёжилась и подтянула к груди края его пиджака. Илларион видел, как от этого нехитрого движения край сорочки сполз настолько, что теперь сосок был прикрыт только лацканом. И зачем он только дал ей пиджак! Илларион проводил Элизабет в комнату и закрыл дверь. Здесь было заметно теплее, чем в коридоре. Он протянул ей стакан воды, я сам подошёл со спины, помогая снять пиджак. Илларион встал так близко, что её чёрные распущенные кудри слегка щекотали лицо. Элизабет пахла вишней и тёмным шоколадом. Когда Илларион снял пиджак с её плеч, она наконец заметила упавшую лямку и тут же потянулась её поправить. Илларион перехватил её руку и нежно сжал тонкие пальчики. Другой рукой он откинул пиджак, убрал с плеча её растрёпанные локоны и покрыл шею и плечо поцелуями. Элизабет не сопротивлялась. Её пышная, больше не прикрытая сорочкой грудь покрылась гусиной кожей и часто вздымалась. Илларион повернул её лицом к себе и поцеловал. Она страстно впилась в его губы и прижалась всем телом. Он спустил с другого плеча лямку сорочки и повёл рукой вниз, нежно касаясь груди, талии и бёдер. Сорочка упала, оставив женщину в самом прекрасном костюме из всех — том, который ей дала сама природа. На следующее утро Бенет не показывал никаких признаков ревности. Более того, он был в отличном расположении духа и, очевидно, не имел ни малейшего понятия о том, что его жена половину ночи провела в постели другого мужчины. Зато Эммануэль явно был в курсе, а его хитрый взгляд так и говорил: «ну, я был прав, не так ли?» Эта ночь была одной из лучших в жизни Иллариона даже без упомянутых Эммануэлем игрушек. Элизабет обладала не только прекрасным телом, но и богатым опытом. Он давно не испытывал такой страсти и долго не мог ей насытиться. Когда Элизабет ушла в свою комнату, Илларион твёрдо решил, что он обязательно должен встретиться с ней ещё — и, вероятно, не раз. Домой Илларион вернулся отдохнувшим и в отличном расположении духа. Он побеседовал с семьёй, налил себе имбирного виски и неспешно поднялся в кабинет. Долгая дорога до столицы раззадорила его любопытство, и он наконец открыл папку с секретным расследованием о деле Бремвингера. Но не прошло и пяти минут, как его расслабленное настроение сменилось тревогой. Среди последних контактов Бремвингера была Элизабет Фраш.