Большая дымящаяся куча драбблов - Fallout (NSFW)

      Вульпес Инкульта — Юрка, — пишет, что Прибалтика стала похожа на подмосковную деревню, и это слишком странная метафора, чтобы переварить её сходу. Прямо как тамошние шпроты.       Вику не хочется вдаваться в мысли об аллергии, вообще мысли сколько-нибудь тревожные, и поэтому он спрашивает, когда ждать. Ответ неопределённый и печальный: все тяжбы с родительским наследством неизвестно сколько ещё продлятся; к тому же, непонятно, перепадёт ли вообще какое-то имущество, или придётся прежде всего разобраться с долгами. Знак «больше», восьмёрка, две открывающие скобки. Вик стискивает зубы так, что мышцы сводит. Почему так? Только решился выйти из кладовки, как сука-судьба подбросила пучок дурных обстоятельств, завалив на корню попытки устроить личную жизнь.       Не то чтобы он не пытался, впрочем: у него есть компания, в конце концов! Да и на всех этих свадьбах нет-нет да найдётся молодая девица, которая засмотрится на фотографа и пригласит... Куда-нибудь. Да хотя бы на свою свадьбу.       Или это был школьный выпускной в первый раз? Ой, Господи. Как быстро нынче созревают женщины.              Съёмный жёсткий диск — как федеральный архив. Хранит всё нужное (и ненужное) тоже.       У невесты невесомое светло-синее платье с пышной юбкой, похожей на едва распустившийся васильковый бутон. У жениха белый костюм, голубая сорочка, вельветовый галстук цвета индиго. У фотографа несуразный ирокез цвета морской волны.       Фотограф — первый, кто трахает невесту на свадьбе. В натуре, совсем безбашенный парень. Если бы узнал тогда кто, то страшно подумать, что вообще произошло бы.       Это было начало нулевых, год двенадцатый или тринадцатый. Девчонка развелась и теперь растит прицеп на пару с матушкой (и слава кому-нибудь, что Вик к его появлению непричастен). Цветные свадьбы и цветные волосы — жуткий мейнстрим, состоявшийся фотограф и остепенившийся дядька Виктор Игнатович уже вырос из этого дерьма.       Покажите ему любовь без лоска.       Щёлк.       Маргинальная эстетика брошенных детей, которым родители и банки не выдали кредиты на свадьбу, которым и на кусок колбасы с хлебом денег не хватает — если их отношения выдержат проверку нищетой, то, возможно, они будут вспоминать этот день как самый счастливый в жизни. Эту сказку, к созданию которой они имеют меньше отношения, чем тряпичные куклы к детскому спектаклю.       Всё совсем бесплатно — на первый взгляд. На самом деле есть люди, которые заинтересованы в подобных фото, но на это всегда закрывают глаза, когда подписывают контракт.       Фотограф пишет эти строки мелким шрифтом, но будь они даже кеглем девяносто шесть на весь лист растянуты, то никто из клиентов (на самом деле — соучастников спектакля) бровью не повёл бы.       Щёлк-щёлк.              Изображение на веб-камере зернится и расползается в мозаику.       На заднем плане какое-то кафе — как выясняется в первые минуты разговора, принадлежит теперь Юре, но это совершенно точно ненадолго.       Ему это наследство и бизнес, связывающий с землёй, которую он не любит, нужен, как телеге пятое колесо. Единая Европа, говорит он, похожа на химеру. Мутанта. Жуткая мифическая хрень, вобравшая в себя льва и змею, червя и орла. Хрустальная ваза, склеенная из осколков клеем ПВА. Химера, которой не должно существовать в природе.       Голос будто бы дрожит. Может, из-за сквозняка холодно; но из-за этой смазанной картинки всё кажется, что давний друг вот-вот расплачется от распирающей изнутри ненависти. Эта теория с пуленепробиваемым выражением на лице вообще не вяжется.       Вик говорит, что забрал к себе все кактусы, и они под бдительным контролем даже вернули себе первоначальный густой зелёный цвет.       Может быть, им стоит остаться жить навсегда, смеются в ответ.       Даже кактусы уже сделали первый шаг, дело только за их хозяином.       Только вернуться бы в любимый город на семи холмах, ласкающий так же жёстко, как бьющий, а съехаться потом — дело вообще за малым.              Потом Вульпес просит обработать рижские фотки. Для человека, который с камерой на Вы, имиджевые сеты у него выходят отлично. Наверное, огрызки архитектурного образования сказываются.       Говорит, нашёл людей, с которыми можно будет вести бизнес из-за рубежа, и теперь осталось только наладить его так, чтобы всем сторонам это было хотя бы приятно (одновременно с этими словами мобильник вибрирует, оповещая о переводе на банковскую карту).       Не надо было, конечно. Вик бы и бесплатно сделал (скромничает, деньги сейчас чертовски нужны, а для халявы работы выходит слишком много).       Глаза у Юрки горят. Встреча откладывается ещё чёрт знает на сколько, и от осознания этого всё тело гудит, будто муравейник.       Особенно после того, как в папке с едой и интерьерами прожжённый маргинал Виктор Игнатович находит и кое-что для себя. До этого дня он считал, что Вульпес Инкульта слишком ненавидит людей, чтобы запечатлевать их на плёнке. Но, очевидно, на самого себя его внутренние запреты не распространяются.              Он жалеет, что не увидел в тот момент лицо Вика (на заднем плане — плотная штора с орнаментом, лицо говорящего едва-едва видно). Потому что, вообще-то, когда он размышляет о чём-то пошлом, то это прямо на лице написано. Вот такими огромными буквами.       Разводит руками, чтобы показать масштабы трагедии. Получается кегль восьмидесятый, не меньше.       Новая пачка фоток и новый перевод. Нет, на этот раз без призов. А жаль. Чёртов Юрка закинул подслащенную подачку — и попал точно в цель. И всё же это не его способ вести дела. Для Вика он, так уж и быть, сделает исключение, но не для Виктора Игнатовича, хладнокровного ублюдка, который любовь и похоть продаёт ловко, как кофе в «Старбаксе».       Кофе без кофеина. Похоть без любви, любовь без любви, драма без драмы — сплошное притворство со вкусом арт-хауса. Ему бы самому порно снимать.       Виктор Игнатович отвечает, что нет особого смысла в интригующем фотосете, если за ним не следует видеоролик. Так работает индустрия. Бесплатный сыр в мышеловке, в которую некий бессовестный маргинал попался, как безмозглая мышь. Как пубертатный школьник повёлся.       Больше всего на свете ему хочется поставить Юрку в коленно-локтевую, а потом долго, медленно и обстоятельно брать, не давая кончить до тех пор, пока не завопит, умоляя. Об этом будут знать все соседи, и чёрт с ними, с соседями, потому что лучше юркиной задницы нет ничего, тем более что её точно ни один мужик раньше не трахал, и осознавать это, находясь за много километров — мучительно.       Это должно было оказаться приятным — осознавать, что парень сейчас готов кончить только от слов. Сколько он к себе никого не подпускал? Считай, вечность?       Но самому Вику (или Виктору Игнатовичу, чёрт теперь разберёт) слов мало. И он тихо просит собеседника снять с себя рубашку.       Юрка выполняет все указания безропотно, Вик и впрямь готов почувствовать себя порнорежиссёром. Поправка одна: в этом фильме он в главной роли, а это противоречит принципу, который он выбрал для себя и искусства: автор должен быть в стороне.       Любовь, изображённая Виктором Игнатовичем, всегда выдуманная. Скомпилированная из многих кусков. Отражающая свет липучка в абсолютном мраке. Любовь Вика всегда при нём.       Он — не Данко, чтобы вырвать её из груди, раскалённую, и осветить путь к лучшему будущему (все знают, что приключилось с Данко, в конце концов). Чтобы увидеть зеркало в темноте, достаточно просто карманного фонарика.       Через восемь дней Юрка не выдержит, сорвётся и приедет. А может, у него закончатся дела — но он об этом всё равно не расскажет. Воздуха не хватит.