Из реальности в Бесстрашие

Пока Эрик ведет меня по коридорам, огрызаясь, когда я начинаю отставать, я стараюсь не думать о том, какая мысль посетила меня как только я проснулась. Но она уже крепко засела в моей голове, и уходить оттуда явно не собирается. Меня дико раздражает то, как мне начала нравится его уверенная походка, которую раньше я считала излишне демонстративной. Мне нравится, как свет от запылившихся ламп ложится на его скулы, подчеркивает мышцы на открытых руках. Нравится, как могу лишь на секунду уловить его профиль, когда он оборачивается в проходы коридоров, мимо которых мы проходим. Нравится еле уловимый запах утреннего виски. Но я ненавижу себя за это. Чувствую себя беспомощной, обезоруженной, опустошенной. Он не должен знать, ни за что. Не должен даже допустить такую мысль. Почему? Да потому что он не преминет этим воспользоваться. Он будет обнимать меня, целовать, говорить какие-то дурацкие слова о безмерной любви, но я не настолько дура, чтобы обманываться и быть от этого счастливой. Я не вру себе — я влюблена. Но я не чувствую себя влюбленной, я чувствую себя в плену. Мы входим на склад оружия. Эрик подает мне винтовку, пистолет и нож. — Зачем это? — я изображаю излишне безразличный тон. Черт. Он не отвечает, берет что-то из ящика, но я не могу разобрать в полумраке, что это. Подходит, чересчур близко, даже не смотрит мне в лицо. Руки тянутся к молнии на моей куртке, а я не могу даже сдвинуться с места. Он расстегивает ее, медленно, слишком медленно, и теперь с легкой ухмылкой смотрит мне в глаза. Я уверена — в горящие от страха глаза. Стягивает куртку, распахивая ворот и проводя горячими пальцами по ключицам и плечам — сердце стучит как бешеное, вот-вот выпрыгнет из груди. Боже, что он делает? Куртка спадает, лязгнув замком о камень. Чертов браслет горит так ярко, что им можно спокойно осветить чуть ли не все помещение. — Эта штука будет мешать, — Эрик шарит по карманам. — Придется ее снять. Я, по-моему, окончательно теряю самообладание. Дрожь в теле вполне можно было бы списать на озноб, но он уже заметил, что я боюсь. Блядский браслет! — Нужно было надеть футболку, — вдруг произносит Эрик. — На майке будет натирать. Что? Тут я понимаю, что за штуку он взял из ящика — он начинает натягивать на меня бронежилет. Тугой, так что первое время вдохнуть сложно, нужно привыкнуть, но зато тонкий и легкий, не сильно сковывает движения — наверняка новая разработка эрудитов. А я тут уже размечталась. Дура. Боже, лишь бы он подумал, что я просто боюсь! — Ты не ответил, — наконец выдавливаю я, поднимая куртку с пола. Но он только бросает сухое «Сама увидишь», и мы направляемся к выходу. У железнодорожных путей, где уже стоит поезд, нас ждут Макс, Фор и Дин. Что-то я не совсем понимаю, что происходит. Когда мы подходим, Дин угрюмо хлопает меня по плечу: — Привет, крошка. Я коротко киваю, стараясь на него не смотреть. Когда вижу его лицо, в памяти всплывает образ Алекс, и я понимаю, насколько соскучилась по ней. И все больше сомневаюсь в правильности своего решения остаться здесь. Мы входим в вагон, и я ужасаюсь — здесь не меньше дюжины обезоруженных бесстрашных, которых держат на прицеле еще пятеро. — Неужели они все… — поворачиваюсь я к Эрику, но он только вталкивает меня внутрь. Когда поезд начинает движение, Макс полу-мрачно полу-торжественно произносит: — Советую вам помолиться. Это ваша последняя поездка. Я оглядываю пленников: их пытали. На их побитых, обезображенных лицах уже нет ни страха, ни ненависти, ничего. По тому, как безразлично они смотрят перед собой, я догадываюсь, кто их пытал. Так вытрясти душу из человека может только Эрик. И то же самое ждет меня. Я оборачиваюсь на его лицо, холодное и непроницаемое, и не могу понять, добились ли они чего-то или нет. Взял ли он меня с собой, чтобы я приняла участие в этой казни? Зачем тогда бронежилет? Неужели выходить за пределы Бесстрашия стало настолько опасно? Одно ясно — если для этого Лидеры вывозят предателей к Стене, а я уверена, что мы едем к Стене, значит, дело действительно серьезное. Этот заговор настолько масштабен и опасен, что Лидеры опасаются, как бы смерть более десятка членов фракции не привела к еще более плачевным последствиям. Уверена, Эрику не терпится с ними расправиться. Я чувствую, что не могу спокойно стоять возле него. Меня влечет к этому бессердечному человеку с каждой секундой все сильнее, и я тщетно пытаюсь подавить это дурацкое чувство. До тяжести в желудке, до тошноты, подходящей к самому горлу, до злобной дрожи в руках. Я в нетерпении двигаюсь в сторону Фора, но тут же осекаюсь и широким шагом сворачиваю к двери. Боже, какой глупый жест. Бездумно смотрю на проплывающие мимо улицы, нервничая от того, что чувствую насмешливый взгляд на своей спине. Когда поезд оказывается в районе бесфракционников, сильная рука хватает меня за локоть. — Не стой там, — излишне злобно приказывает Эрик, оттаскивая меня к стене. Встречаюсь с презрительным взглядом Фора и высвобождаю руку. Но Эрик замечает это и злится еще больше. Перехватывает руку, сжимая пальцы на плече и, наклонившись, говорит тихо, чтобы слышала только я: — Еще одна выходка, и окажешься среди них. Когда поезд уже практически останавливается, я первой вылетаю из вагона, в котором словно бы вообще перестало хватать воздуха. Когда я сбавляю шаг, неуверенная куда идти, меня нагоняет Фор. — Что-то не так? Машинально оборачиваюсь назад. Колонна бесстрашных движется за нами, Эрик неотрывно смотрит на меня. — Он знает, — коротко бросаю я, смотря перед собой. — Серьезно? — парня, видимо, сильно удивляет тот факт, что я вообще еще жива. — Как он узнал? Но я не успеваю ответить. Макс приказывает остановиться. Теперь мы стоим на открытом пространстве, отчего мне становится жутковато. Если только представить, сколько оружия может оказаться у изгоев, объединившихся в заговоре с бесстрашными-предателями… Теперь я понимаю, зачем нужен бронежилет. Смертников строят в ряд, заставляют опуститься на колени. Макс, Эрик и я стоим напротив них, остальные отходят на несколько шагов, заключая нас в круг. Большинство предпочитают отвернуться. Я собираюсь присоединиться к ним, но Эрик с какой-то хищной улыбкой почти пропевает: — Нет, ты останься, Кэт. Мне это уже совсем не нравится — я начинаю нервничать. На всякий случай винтовку, висящую на ремне, откидываю за спину. Эрик достает пистолет. Считаю предателей — их тринадцать. Вот так просто убьет тринадцать человек? Он один? Перевожу взгляд на Эрика, когда он направляет дуло пистолета на первого с края. Одновременно боюсь смотреть на бесстрашного и хочу просто узнать, изменится ли хоть немного выражение лица Лидера, когда он лишит человека жизни. Выстрел. Нет. Абсолютно безразлично. До чего же ты отвратительный человек, Эрик. И до чего же отвратительна я сама. Мне нравится убийца, садист, человек, у которого руки по локоть в крови. Неужели и мне, чтобы выжить, придется стать такой же? Будто услышав мои мысли, Эрик опускает пистолет и оборачивается на меня. Приглашающим жестом показывает на последнего живого пленника. О, нет-нет-нет! Я мотаю головой и отхожу назад. Но его лицо из наигранно-вежливого становится злым и напряженным. Лучше бы он угрожал мне смертью вместо того, чтобы вот так смотреть на меня — было бы легче, я бы явно ощущала, что меня заставляют. А так я словно сама делаю выбор. Дрожащей рукой вынимаю оружие из-за пояса и целюсь в бесстрашного. Только бы он не поднял головы, только бы не поднял… Но он все же поднимает глаза и смотрит на меня пустым взглядом. Он хочет, чтобы я уже поскорее избавила его от мучительного ожидания смерти, но у меня не хватает духа. — Я не могу, Эрик, — я облизываю пересохшие губы. Не хочу запоминать еще одно лицо. По шуршанию травы понимаю, что он подходит. Кладет руку на мою талию, наклоняется и тихо произносит: — Очень жаль, Кэт, но ты должна. Я знаю, что должна. Иначе оправлюсь либо к изгоям либо на тот свет. Я пытаюсь разозлиться, пытаюсь представить, как из-за этого несовершенного выстрела я страдаю, пытаюсь вспомнить изуродованное тело Джаса. Но эти глаза… Вдруг я чувствую обжигающее дыхание на своей шее, резко вздрагиваю и одновременно нажимаю на спусковой крючок. Выстрел — бесстрашный взвывает от боли. Дьявол, я попала в глаз, он не умер! Спазм сводит желудок. Я задерживаю дыхание, надеясь, что это избавит меня от рвотного рефлекса. Истошный, пронзительный, душераздирающий вой, от которого стынет кровь, раздается на всю округу. И он злит меня, неимоверно злит. Теперь меня трясет уже не от страха. Заткнись, ублюдок, заткнись же! Хрен его знает, подохнет он или нет, но надо его добить. Вторую пулю выпускаю уже без колебаний. Сдох, зараза. Истеричная злость отступает, и пистолет адской тяжестью тянет руку вниз. Я оглядываюсь на бесстрашных, ищу прощения в их лицах, но вижу только удивление от неточного выстрела. Дин смотрит на меня с упреком, Фор — не смотрит вообще. Я убила второго. Убила безоружного. Я ненавидела его за то, что сама промахнулась. Было бы лучше, если бы я могла заплакать, но не могу. Стою как вкопанная, слушая свое неспокойное дыхание. Ладонь, лежащая на моей талии, скользит выше, одной рукой Эрик обхватывает меня под грудью, другой осторожно забирает пистолет. — Умница, — преспокойно говорит он и целует меня в шею, а мне кажется, будто на ней остается след липкой грязи. Потом он отстраняется, и я решаю взглянуть в его глаза. Он доволен. Доволен своей маленькой и верной псиной. — Не слишком ли маленькое поощрение? — вдруг выпаливаю я, отведя взгляд и наблюдая, как двое бесстрашных оттаскивают тела куда-то в темноту. Перед тем, как Макс приказывает возвращаться, я чувствую, как Эрик вкладывает в мою руку что-то холодное — это фляга. С виски. Заботливый какой. Пока мы идем обратно к железной дороге, я, на зависть бесстрашным, которым приходится не терять бдительности и всматриваться в темноту, прихлебываю из фляги через каждые два-три шага. Винтовка на спине становится ужасно тяжелой, а ведь, слава богу, так и не пригодилась. К тому времени, как поезд начал свое движение, я отпила уже половину, сидя на полу и прислонившись к стене. Таким количеством особо не напьешься, но настроение уже стало каким-то тоскливо-веселым. Вдруг прямо на въезде в район бесфракционников по нашему вагону открывают стрельбу. Я отползаю в угол, натыкаясь на ногу Макса, сую флягу в карман и хватаю винтовку. Надо было выпить еще до казни — так гораздо спокойнее. Чертов Эрик. Бесстрашные толпятся у дверей, но не высовываются прямо в проход. По нам палят, но мы ни хрена не видим — только у троих бесстрашных снайперские винтовки с ночным видением. А остальным они, видите ли, не додумались такие дать. Лидеры хреновы. И почему у штурмовых винтовок нет ночного видения? Почему эрудиты вообще такие очки не изобрели? А если изобрели, то почему у нас их нет? Самое дерьмовое — пули выбивают окна и стекло сыпется мне на голову, чувствую, как пара осколков попадает за шиворот. Вот же зараза. Одному из снайперов, стоящему рядом со мной у уже разбитого окна, пуля пробивает плечо. Он отскакивает в сторону, роняя винтовку. Не раздумывая, бросаю свое оружие и хватаю ее. Не то чтобы было прям зашибись видно, но далекие фигурки бесфракционников и мечущийся патруль бесстрашных разобрать можно. Вижу одного изгоя на крыше невысокого здания, сидит прямо на краю. Уверена, что сейчас он точно так же видит меня, поэтому кое-как целюсь (алкоголь дает о себе знать) и, не раздумывая, стреляю. Тело сначала подается назад, а потом срывается с крыши — куда бы я не попала, парню все равно конец. Собираюсь перезарядить винтовку, но стрельба прекращается — мы выехали из их района, здесь должно быть уже безопасно. — Сколько, интересно, наших уже положили, — протягивает Дин. Никто не отвечает на его вопрос. Неизвестно, сколько еще там предателей среди «наших». Эрик смотрит на меня с ухмылкой, в его глазах читается вопрос. На который я отвечаю большим глотком из фляги. Снова сажусь в угол, прислоняюсь спиной к стене и шиплю от боли. Неужели осколки попали под бронежилет? Я скидываю куртку и пытаюсь расстегнуть его. Ну почему не поддается? Я же не так много выпила! — Снимите с меня эту хрень! — возмущаюсь я. Все смотрят на меня, но никто не решается подойти. А почему? Потому что все ждут, что это сделает Эрик. Все, приехали, ко мне теперь вообще никто кроме него и на шаг не подойдет. Он опускается передо мной, отпивает из той самой фляги, которую мне дал, и легко освобождает от уже ненавистного мне бронежилета. Я уже хочу сказать спасибо, но его широкая и горячая ладонь оказывается на моей спине, под майкой. С осколками я бы и сама справилась, теперь только приходится краснеть перед ребятами, хотя, по-моему, этот жест никто не замечает. Когда мы выходим из поезда, уже начинает светать. От утренней прохлады не спасает даже вновь накинутая куртка. — Эрик, — осторожно зову его я, когда мы входим на оружейный склад. — Мне придется идти на работу? Ну, вообще-то, я надеюсь, что нет. Во-первых, мне уже кажется, что последний раз я нормально спала только в утробе матери, а во-вторых, еще не допила виски — по-моему, эта фляга бездонная. Эрик не отвечает, пока не принимает оружие у последнего бесстрашного, и, когда он выходит, наконец, поворачивается ко мне. — Не думаю, — он забирает флягу и, похоже, допивает все, что в ней осталось. — Я еще не поощрил твои успехи. Я хмурюсь. Думала, что виски как раз и был наградой. И лекарством. Эрик снимает с моего плеча винтовку и кобуру с пояса и бросает их в ящик. Я тянусь к ножу, но он останавливает меня — делает это сам. Чехол двумя толстыми ремнями крепится на бедре, с застежками на внутренней стороне, так что, когда он прикасается к ним, тело обдает жаром. Господи, зачем я пила? Эрик откидывает нож в сторону и, поднимаясь, проводит ладонью выше, останавливая ее на пояснице и привлекая меня к себе. — Думаешь, я не понимаю, зачем ты это делаешь? — я говорю это с горечью, которую он, надеюсь, не заметил, и касаюсь его напряженного плеча, искренне наслаждаясь этим прикосновением. — Уверен, что понимаешь, — выдыхает он мне в губы, прежде чем оставить на них поцелуй. Все, что мне нравится в наших отношениях, это честность. Не считая моих внезапно обнаружившихся чувств, мы честны друг с другом. Он — хозяин, готовый заставить меня подчиняться любым способом. Пытается слепить некое подобие самого себя: жестокое, безразличное, бесчувственное. Но что будет, если он поймет, что чувства — это то, чего у меня уже не отнять? Уничтожит за ненадобностью. С этой мыслью я прикасаюсь к его лицу, заставляя поцеловать меня снова. Принимаю эту, мать ее, награду. И он чувствует это, и привычным движением стягивает куртку с моих плеч. Сначала мы холодны, словно все это — лишь обязанность, но когда он снова влажно целует в шею, с губ невольно срывается стон, это, наконец, распаляет его, и я полностью отдаюсь этому горячему чувству, которое пьянит сильнее гребанного виски. Майка, рывком сдернутая через голову, взъерошивает мои волосы, и я отвечаю ему тем же. Ремни, один за другим, в тишине громко лязгают о каменный пол. Прижимаюсь обнаженным телом к горячему прессу, прикасаюсь губами к крепкой груди и понимаю, как давно я хотела ощутить его рядом. Может, это всего лишь наваждение, может, это алкоголь, но то, как его руки бесцеремонно шарят по моим бедрам, животу, груди, заставляет меня желать его так сильно, что я, словно в бреду, молю его об этом. Не взглянув, Эрик сметает оружие с широкого стола, стоящего в центре под единственной в помещении лампой, и холод металлического покрытия обжигает мою спину. Шумно вдыхаю, когда он медленно входит в меня, кусая губы от нетерпения. Жадно смотрит в глаза, с каждым движением все сильнее, до жгучей боли, сжимая пальцы на моей талии. Но мне все равно, лишь бы это не прекращалось, лишь бы он не останавливался. Наклоняется вперед, наконец-то накрывая своим телом, согревая его теплом, и тяжело дышит, почти рычит, двигаясь быстрее и оставляя поцелуи на моем плече. Я обхватываю его ногами, хочу, чтобы он был еще ближе, чтобы мы словно слились в одно целое, чтобы этот момент длился вечно. Но меня накрывает только новой волной какого-то спокойного, умиротворенного наслаждения, когда он, наконец, издает глухой стон, уткнувшись в мою шею, дыхание его окончательно сбивается, и пальцами я ощущаю холодную испарину, выступившую на его спине. Я расслабляюсь, и воздух в помещении теперь кажется совсем ледяным, так что руки покрываются мурашками. Не знаю, как теперь буду смотреть Эрику в глаза, но мне все равно приходится. Он поднимает голову и с улыбкой, облизнув пересохшие губы, хрипло произносит: — Неплохая поблажка для любимчика, м?