Из реальности в Бесстрашие

Сквозь сон чувствую, как кто-то толкает меня в бок. Нехотя отодвигаюсь и открываю глаза. Вижу серый потолок с облупившейся краской. Над окном, завешанным выцветшим тюлем, огромное грязно-желтое пятно от влаги, в углу — небольшая, но мерзкая пыльная паутина. На стенах — когда-то бежевые обои, которые местами уже отошли, часы, кажется, еще с советских времен, и две черно-белые фотографии чьей-то семьи в грубых самодельных рамках. — Катюх, ну выключи ты уже, — бурчит кто-то под боком. Только сейчас замечаю, что играет будильник на телефоне. Справа от двухместной кровати — современный шкаф-купе, так сильно не вписывающийся в общую обстановку. Вся передняя панель зеркальная, и я вижу человека, кутающегося в одеяло рядом со мной. Я его не знаю. Скидываю одеяло, на мне какое-то дурацкое полупрозрачное белье. Кровать противно скрипит, когда я поднимаюсь и начинаю собирать с пола женскую одежду. Наверное, мою. — Выключишь ты его или нет? — мужчина оборачивается и с раздражением смотрит на меня. Еще раз вглядываюсь в его лицо — нет, я точно вижу его впервые. Не сводя с него глаз, пальцем показываю на зудящий мобильник. — Твой? — Дура! — мужчина откидывается обратно на подушку и накрывается одеялом с головой. Беру телефон с прикроватной тумбочки. Модель какая-то очень старая, да и сам аппарат знатно поцарапан. Кое-как разобравшись, выключаю, наконец, будильник и тихо выхожу из комнаты. Оказываюсь я в темном коридоре со вздутым линолеумом на полу и обшарпанными стенами. Стараюсь не обращать внимания на жуткую обстановку и шарю в контактах в телефоне. И правда, мой. Хочу позвонить Саше, но ее номера почему-то нет. Набираю по памяти. Она берет трубку, но как только слышит мой голос, сразу отключается. Пробую еще раз — сбрасывает сразу же. Что происходит? Звоню маме, но сердце замирает, как только я слышу ее уставший и язвительный голос: — Что, деньги кончились? — Какие… какие деньги, мама? В ответ истеричный смешок, от которого стынет кровь. — Ты бы хоть не прикидывалась дурочкой-то, кобыла! Какие деньги! Такие! Учебу бросила, так, может, хоть работу найдешь? Или что, твои хахали тебе денег не дают больше, сразу маме звонить?! — Ма-ам? — голос срывается на какой-то жалостливый слезливый писк. О чем она говорит? — Что «мам»? Ну, что «мам»?! Достала! Ты когда дома последний раз была? Только деньги из родителей тянешь! Знаешь что, иди ты к черту! Связь обрывается. Я выпускаю телефон из рук, как будто это что-то невыносимо мерзкое. Какие деньги? Что я сделала? Почему моя мама говорит со мной так, как будто я последняя сволочь, как будто я не ее дочь? Внезапно все тело обдает жаром, словно я стою в огне. Ужасно мутит. Прислоняюсь к грязной и ледяной стене, пытаясь понять, что же происходит. Хватаюсь за лицо — кожа жирная, на мокрой ладони остаются следы тонального крема. Тру под глазами, и осыпавшиеся тени и тушь чернеют на пальцах. Волосы, по прежнему длинные, окрашены в темный цвет и безжизненной тусклой кипой спадают на голые бледные плечи. Что со мной сделали? Что я с собой сделала? Внезапно кто-то дотрагивается до моей руки, я зажмуриваюсь и сдавленно вскрикиваю. — Тише, тише, Кэт, это я, — голос знакомый. Док. Снова открываю глаза. Это был всего лишь сон. — Ты вся горишь, — произносит он, мягкой салфеткой вытирая пот с моего лба. Я, кажется, в Эрудиции. У нас нет таких палат — светлых, с окнами во всю стену. Белье на кушетке слепит глаза своей белизной. Оглядываю помещение — в палате еще трое раненых бесстрашных. За спиной Дока стоит эрудит в белом халате, тот самый, который осматривал меня в прошлый раз. — Побочные эффекты? — спрашивает он. Док кивает, а потом обращается ко мне: — Вбухали в тебя целую кучу новейших сывороток. Ты меня слышишь? — Да, — отвечаю я и удивляюсь, насколько хриплый у меня голос. — Значит, все удачно. Привстань, только осторожно, — Док придерживает меня за плечи. — Боюсь, что ребра не успели срастись так быстро. Ноющая боль в теле еще осталась, но меня несказанно радует тот факт, что в своем мире я бы провалялась в больнице как минимум пару недель. Кстати. — Сколько я здесь? — спрашиваю я, пока он ощупывает мой нос. — Ну, сейчас уже вечер… блин, заживает как на собаке, — осматривает со всех сторон. — Завтра уже встанешь на ноги, но вот с пушкой бегать… Я поднимаю глаза, когда он вдруг осекается и отнимает руки от моего лица. Молчит, отводит взгляд. — Док? — самая страшная мысль закрадывается в мое сознание. Вцепляюсь пальцами в его руку и сжимаю так сильно, словно угрожаю ему. Он смотрит на меня почти умоляюще, не хочет говорить. Но в конце концов сдается и тихо произносит: — Макс подозревает, что ты предатель. — Что?! — я резко выпрямляюсь, и острая боль пронзает грудную клетку. — Слышал, что ты весь день ошивалась с Дином, — он говорит тихо и быстро, и таким тоном, словно уже обвиняет меня. — А потом вдруг бросилась к нему вопреки приказу… — Но Эрик сам сказал, чтобы он!.. — я перебиваю его, но и он не дает мне закончить. — Эрик ничего не говорил, Кэт! Я изумляюсь его словам. Боже мой, вчерашний день — это какая-то глупая череда страшных ошибок… Дин подставил меня. Все запланировал. Хотел использовать и подставил. Только теперь он мертв, а меня считают предателем. Задыхаясь от этой несправедливости, чувствую, как глаза начинает жечь. Не могу сдержать беспомощные слезы и закрываю руками лицо. — Кэт, — рука Дока опускается мне на плечо. — Я не предатель, не предатель, — шепчу я, повторяю бесчисленное количество раз, будто бы уже сама в это не верю. Слышу, как Док говорит эрудиту, чтобы тот вколол мне успокоительного. Руку отнимают от лица, чувствую, как игла входит под кожу, и меня заставляют лечь. Они уходят, оставляя меня наедине со спящими солдатами. Предатель… Как им вообще такое в голову пришло? Я могла бы умолять, чтобы меня допросили под сывороткой правды, но ведь так я могу проболтаться про свое настоящее прошлое, и неизвестно, чем это закончится. Зачем тогда они оставили меня в больнице? Почему не убили сразу? С каждым днем все становится еще более запутанным. Я говорила, что Фор — моя единственная поддержка? Нет. Эрик — вот кто моя поддержка. И единственная надежда на то, чтобы остаться. Причем остаться не во фракции, а в живых. В голову начинают лезть бредовые мысли. Неужели Эрик будет пытать меня так же, как тех бесстрашных, которых потом расстрелял? Вдруг, если я умру, то снова вернусь в свою реальность? Что если этот сон — и не сон вовсе, а кусок моей старой жизни? Если так, то я не хочу возвращаться. Ни за что на свете. Пусть он придет, пусть он поверит мне… И Эрик приходит. Он не один, с Роксаной, но сейчас мне на нее абсолютно плевать. Плевать мне и на то, что Эрик избил меня чуть ли не до полусмерти. Плевать на несправедливость. Только бы он поверил. Я ловлю его взгляд и, приподнявшись на кровати, неотрывно смотрю в его глаза, пытаясь найти в них хотя бы самую малость доверия. Он подходит, выпрямив спину, спокойным, размеренным шагом, словно лишний раз хочет показать, что он выше, сильнее, значимее. — Сама все поняла, или тебе объяснить? — одной своей фразой крошит всю мою надежду в пыль. Бросаю короткий взгляд на Роксану — она еле сдерживает улыбку. Они уже все проверили — я не из Эрудиции. И это просто добивает меня. Я не знаю, что сказать, как убедить его в том, что я не предатель. — Ты же тоже не знал, что Дин предатель, — вдруг срывается с языка. — Что бы ты сделал на моем месте? — Я бы его бросил… Не даю ему договорить: — А как же «своих не бросаем»? Как же вся та фигня, которую нам пели на инициации?! — …и не прогадал бы, — будто не слыша моих слов, заканчивает он. Я в отчаянии. Он прав. Черт знает как, но почему он всегда прав?! Он собирается уходить, но я успеваю схватить его за руку. — Дай мне шанс, Эрик. Он оборачивается. Спокойно, холодно смотрит, как меня трясет от страха. Смотрит так, будто уже видит меня стоящей на коленях и смотрящей в дуло пистолета. И я действительно боюсь настолько, что готова ухватиться за последнюю соломинку. — Если ты скажешь убивать, я буду убивать, — тихо продолжаю я, не выпуская его руки. — Если скажешь, что мне придется умереть, я сделаю это. Только прошу, Эрик, дай мне еще один шанс. Он молчит. Так долго, что рука начинает потеть и скользит по его грубой коже. Боясь даже вздохнуть, сжимаю пальцы еще сильнее, и когда Эрик отстраняет мою руку, меня охватывает ужас. Однако он не уходит, а опускается на кушетку. Но взгляд все тот же, такой, будто он все уже решил и менять своего решения не собирается. — Ты умоляешь меня? — неожиданно спрашивает он. Я настолько не была готова к этому вопросу, что во рту пересыхает и, когда я отвечаю, получается еле слышное: — Да. — Унижаешься передо мной? — Эрик вскидывает брови и усмехается, и мне начинает казаться то, в чем я боюсь себе признаться — он мне верит. — Да, — отвечаю я уже громче и не могу удержаться от глупых оправданий. — все, что угодно, лишь бы ты поверил, что я тебе не вру. Он подается вперед, опираясь на кровать, и приближается к моему лицу. — Один шанс, Кэт. Я дам его тебе, — потом наклоняется еще ближе и говорит так тихо, что слышу только я: — Потому что тогда, на оружейном складе, я знаю, ты точно не врала.