Из реальности в Бесстрашие

Эрик. Мне кажется, будто я произношу его имя вслух, но точно знаю, что оно лишь громко раздается в моей голове. Не понимаю, где я и что со мной: все вокруг — лишь череда сменяющих друг друга разноцветных пятен. Чувствую, как меня то тащат куда-то, то я ударяюсь обо что-то, то на чем-то лежу. Все смутно, размыто, неясно. Сначала я не чувствую боли. Я словно в огненном коконе: все тело горит, безумно хочется пить, во рту чувствуется железный привкус крови. Кажется, я что-то говорю. Слышится смех и гулкое, противное гарканье мерзких голосов. Пахнет, нет, смердит сыростью и плесенью. А потом резко становится холодно. Сводит ноги, и тело бьет озноб. Начинает ныть где-то в грудине. А перед глазами — все та же пелена. Помоги мне. Меня пытаются насильно привести в чувство. Лицо окатывает чем-то холодным. Нечем дышать. Потом воздух, колючий. Еще раз. Голову окунают в ледяную воду. Сильно жжет где-то в боку. Хватит. Получается издать глухой стон, и что-то неприятно булькает в глотке. — Усади ее на стул. Все понемногу нормализуется. Я медленно открываю глаза. Поначалу пол и стены кружатся как в безумном водовороте. Какая-то женщина возле меня. У нее знакомый голос. Что-то спрашивает, но я только громко и жадно глотаю воздух. Неуверенно прошу воды. Тут же получаю тощим кулаком по скуле. — Тебе что, ресторан тут, а?! — Бесполезно, Эш, — другой голос, уже незнакомый. — Она тут же грохнется в обморок. Или умрет. — И что ты прикажешь? Ждать?! — это Эшли, точно, она. — Эрик уже половину Бесстрашия на уши поставил, будь уверен. — Эй, — мужчина подходит, наклоняется, разглядывает что-то на моем поясе, а потом задирает куртку. — Глянь, сколько кровищи. Я опускаю глаза, и один вид моей собственной исполосанной, окровавленной плоти заставляет почувствовать, как сводит желудок. Меня выворачивает прямо себе под ноги. А потом… В нос ударяет резкий запах спирта. В какой-то момент мое сознание выдает картинку больничной палаты в Эрудиции. Светлая комната, огромные окна… Но когда я открываю глаза, то вижу лишь чернеющий низкий потолок, и пыльную лампочку, мерцающую в темноте. По крайней мере, я чувствую себя лучше. Убедившись, что нахожусь в тесной комнате с железной и явно тяжелой дверью одна, задираю пропитанную кровью куртку. На израненном боку красуется три неаккуратных, грубо наложенных шва. Пытаюсь вспомнить, откуда эти раны. И в голову приходит только одно: пока я кувырком летела в овраг, лопнули ампулы с сывороткой правды. Но сколько? Одна? Две? А может, все? Потому меня и мутило — слишком большая доза попала в кровь. Рядом — многочисленные следы от уколов. Заживляющая сыворотка. Откуда она здесь? Да и зачем заговорщикам тратить на врага такую драгоценность? На всякий случай осторожно провожу пальцами — практически не болит. Сколько я провалялась? Взвизгивает замок на двери, и я вскакиваю от неожиданности. Две черных тени направляются ко мне. Солдаты. Бывшие. Они бесцеремонно хватают меня под руки и выволакивают наружу. Выводят в большой зал, и я вспоминаю, что именно здесь пришла в сознание. Только вот, не знаю, сколько прошло с тех пор. Нас встречают Эшли, мужчина средних лет и небольшая группа вполне себе прилично выглядящих изгоев. — Сама на ногах стоит? — с подозрением бросает мужик. Эшли закатывает глаза и недовольно складывает руки на груди. — Вот же кретин!.. — Я говорил, надо было сразу грохнуть этого докторишку! — возмущенно бурчит тот. Сердце вдруг начинает биться быстрее. Они говорят о Стиве? Где он? Машинально обвожу взглядом всех присутствующих. — Мы должны быть ему благодарны, не кипятись, — поет Эшли, приникая к плечу мужчины. — Кстати, Кэт. Позволь тебе представить, — театрально взмахивает рукой, строя из себя интеллигенцию. — Это Мартин. Мартин Мортон. Я тут же впиваюсь взглядом в мужчину. И только сейчас замечаю поразительное сходство с отцом Хлои. Правда, похожи они лишь чертами лица. Этот — загорелый, широкоплечий, высокий. Не офисный клерк, а вояка. Сразу видно, что был бесстрашным. — Так это вы тот самый дядя Хлои? — усмехаюсь я. — Да, жизнь вас потрепала. Солдат справа грубо пихает меня в больной бок, так что я корчусь от боли. — Ты посмотри, у нее еще есть силы язвить, — Мартин небрежно смахивает с себя руку Эшли и развязной походкой приближается ко мне. — М-да. Странные нынче требования к Лидерам. — Перейдем к делу? — нетерпеливо напоминает Эшли. — Хотите сказать, это вы всем тут заправляете? — прищурив глаза и не обращая внимания на ее слова, я смотрю прямо на Мартина. — Ну что ты, — он наиграно ласково проводит рукой по моим волосам. — Льстишь. Главной звездой станет моя племянница. Я вопросительно поднимаю бровь, но он не хочет продолжать. Играется. — Хлоя много чего знала, даже слишком, — соглашаюсь я. — Теперь я даже не удивлена откуда. — Ты и представить себе не можешь, Лидером насколько червивой фракции являешься. — Ну что вы. Конечно могу, — усмехаюсь. Ну, колись. — Хотел бы я увидеть твое лицо, когда Бесстрашие взлетит на воздух. — Ч-что? Это вырывается непроизвольно. Удивительно, это было бы вполне ожидаемо, но я и подумать о таком не могла. — Мартин, — прикрикивает Эшли. — Мы теряем время. — Ну ты только посмотри на нее, — он оборачивается, позволяя ей увидеть мое лицо. — Да, девочка, с чистой совестью не умрешь — теперь ты об этом знаешь. Вспоминаются разговоры солдат в Дружелюбии. «Обещала провести». Это они про Хлою, изучившей каждый закоулок штаба. И это ее-то мы определили во внешнюю охрану! Придурки! Эрик, боже мой, Эрик! А Кэйси? Ей удалось сбежать? Доложила ли она ребятам, что меня схватили? Может, Эрик ищет меня, и хотя бы оказаться в штабе во время взрыва ему не угрожает? Нужно предупредить их, но как? Как? — Посмотри на эту усиленную работу мозга, — продолжает верещать Мартин. — Не напрягайся так. Сейчас мы тебя допросим, и тогда уже… Ну, ты сама должна понимать. И тут я фыркаю. — Допросите? Стивен ушел от нас, когда, день назад, два? Думаете, я смогу сказать что-то новое? — Неужели мы зря тебя латали? — наиграно удивляется Мартин, а потом недовольно морщится. — Да, приводить тебя в товарный вид, это, конечно, было лишним. Но мозгов у этого… Если он действительно говорит про Стивена, то у него-то как раз хватило мозгов сделать все таким не очевидным, но и чтобы я догадалась, что должна делать. Бежать. Может, он и хочет уничтожить фракцию, но меня — вряд ли. Я чувствую. — Так вы и есть лидер? — выпаливаю я, увидев, как Эшли подходит к покосившемуся столику и берет шприц. Вместе с тем осторожно оглядываюсь в поиске путей побега. Мартин вдруг заходится полусмехом полукашлем. — Это вы, девочка, своими ограниченными мозгами, — на этих словах он больно тычет мне пальцем в висок, — никак не можете понять, анархия — вот единственный путь к справедливости. Я в растерянности смотрю на Эшли — нет, серьезно, они реально все так думают? — Если Джоанна хочет власти — она ее получит, — продолжает Мортон. — Но ненадолго. Я начинаю понемногу вникать. — А Бесстрашие-то взрывать зачем? — интересуюсь я, глядя как Эшли открывает рот, словно рыба. — Чтобы для начала занять ваше место, дурочка. Остаться единственной вооруженной фракцией. — Недофракцией, вы хотели сказать. Ну не смогла я удержаться и не сказать этого. Мартин будто только сейчас понимает, что чересчур разболтался. Он оборачивается и протягивает руку Эшли, за шприцом. И тут медлить нельзя. Повиснув на солдатах, держащих меня и напрягшихся еще больше от неожиданности, я пинком сбиваю Мартина с ног. Юркаю вниз, подтягивая к себе запястья и выскальзывая из рук амбалов. Одно лишнее движение — и я срываю с плеча парня винтовку. Дальше — рывок с низкого старта, е мое, куда-то за дверь. Слух улавливает небрежно брошенное Мартином: «кончайте ее уже», и ноги как-то сами начинают передвигаться быстрее, а боль в боку испаряется моментально. За дверью — металлическая лестница, и трое-четверо уставившихся на меня заговорщиков. Пока они только пытаются сообразить, что делать, я перемахиваю через перила, оказываясь на марш ниже. Ступни в легких ботинках немного печет, а приземление гулким ударом отдается в голове, но думать об этом некогда совершенно. Либо я каким-то чудом, как безумный, и к тому же раненый, зверь, вырвусь из этой клетки, либо меня грохнут не задумываясь. И та-дам, Кэт не останется уже ни в каком виде. Нет, никаких мыслей. Только бежать. Мечусь из угла в угол, ныряю то в один поворот, то в другой, влево, вправо, черт возьми, я даже не знаю, куда я бегу! Такое чувство, будто я просто наворачиваю круги по хрен знает, как устроенному и насколько большому зданию, наводя шум и только распаляя в заговорщиках охотничий азарт. Повсюду слышен топот, голоса, тяжелый кашель. Бежать становится тяжело, в висках стучит кровь, сухость раздирает горло. Но драться нет сил, и я бегу, на последнем издыхании, но бегу, лишь бы не поймали. Потому что, если сердцем я и мечтаю о помощи, то умом понимаю — ждать ее неоткуда. Внезапно, я даже не успеваю ничего понять, ледяные и тонкие пальцы вцепляются в мое лицо, зажав рот, и кто-то рывком затаскивает меня за угол. — Бежим, бежим! Я пытаюсь восстановить ритм бега, торопясь за девушкой в черном. По торчащим из-под повязки пыльным медным прядям волос понимаю, что это Кэйси. Она не вернулась в штаб, она выследила нас, а значит — выведет отсюда. Но доложила ли она Эрику? Сколько времени прошло? — Кэй… — начинаю я, но воздуха не хватает. — Не сейчас! — шикает она, лишь на долю секунду запинаясь в коридоре. — Сюда! Когда мы немного отрываемся от погони, и по восторженному и одновременно настороженному лицу девчонки я понимаю, что мы уже близко к выходу, я все же торможу ее. — Стой, стой, стой… — хриплый глубокий вдох. — Сколько прошло времени? — День, — коротко бросает она и снова срывается с места. — А Эрик? Ты доложила? — боже, я уже не могу волочить ноги. — Связь оборвалась, — бурчит она. — Пару минут назад. Она говорит это так легко, даже не подозревая, что это может значить. А на меня будто наваливается пятитонный камень отчаяния. Пытаюсь догнать ее, но когда мы оказываемся прямо напротив выхода, спасительного, видимо, запасного, выхода — покореженной железной двери, которая еле заметно приоткрыта, я чуть сбавляю шаг. Если они действительно… Если Бесстрашие и впрямь… Куда нам бежать? — Ну? — Кэйси замирает у двери, вопросительно уставившись на меня. Я понимаю, что далеко не уйду, что нужно просто сказать ей про план заговорщиков и отпустить, пусть убирается и быстрее доложит ребятам. Это случается в одно мгновение. Скрип ботинок откуда-то справа, мне не видно из-за угла. Кэйси резко оборачивается на шум, и успевает только дернуть рукой с винтовкой, как тут же в ее шею с противным звуком вонзается нож. Пара секунд — и девчонка, чуть отступив назад, куклой валится на пол. Волосы у меня встают дыбом, дыхание перехватывает. Я смотрю на нее, на то, как под ней растекается темная лужа крови, как рефлекторно дергается указательный палец на руке, из которой валится винтовка. Все. Ничего не слышно. Стерегут меня. Черт, черт, черт! Одним прыжком я оставляю бездыханное тело рыженькой позади и толкаю дверь. Ноги, коснувшись травы, подкашиваются, и я падаю, шваркнув коленкой по земле. Кое-как поднимаюсь и, поправив ремень от винтовки, болтающийся за спиной, бегу, бегу, бегу. В меня стреляют. Замечаю, что, честно говоря, мне уже почти все равно, попадут они или нет. Вокруг лес, но я даже не соображаю, где нахожусь. Мысли об укрытии поддаются грубому натиску мыслей о Кэйси. О ее лице, и о крови, и о том, какой она была, только придя в Бесстрашие. Почувствовав, что пока что хоть в какой-то безопасности, обессиленно приникаю к стволу дерева и согнувшись, прочищаю желудок. Меня полощит несколько минут, а потом — слезы, сиплые, беззвучные. Проходит, наверное, минут двадцать. Прислонившись щекой к грубой коре дерева, думаю, что, хотя и понимаю, что нужно уходить, не уйду. Не хочу. Хочу домой. К себе, домой. Но, услышав звук хрустящей под ботинками травы, совсем близко, абсолютно инстинктивно хватаюсь за оружие и истерично оборачиваюсь. Солдат, в черной одежде, в такой же, как у нас были с Кэйси, маске, прикрывающей лицо, в… очках ночного видения и даже с гарнитурой для рации, отчего мне даже начинает казаться, что это бесстрашный. Но нет, слишком долго он держит меня на прицеле. Почему не стреляет? И я не стреляю. Рука начинает дрожать — даже стоять тяжело. Я уже хочу ему крикнуть, мол, или убивай уже, или убирайся! В любом случае, когда ты уйдешь, я рухну в траву и прелые листья. Но тут он опускает оружие. — У меня чисто, — бурчит до боли знакомый голос. И он уходит. Снова уходит.