Из реальности в Бесстрашие

Окрестили ли меня заговорщицей? Конечно, нет. После беседы с Мортоном меня, так и не сняв наручники, куда-то ведут двое солдат. Впереди гордо вышагивает Хлоя. И это, наверное, самое низкое дно, на которое меня когда-либо опускали. Когда мы поднимаемся на тот же этаж, откуда меня, собственно, выпустили, мне начинает казаться, что в мой жалкий спектакль никто не поверил, и сейчас я снова окажусь в камере. Но нет. Почти нет. — Забавно да? — усмехается Хлоя, когда мы проходим в точно такую же камеру, в какой я провела несколько часов. — Был бы Кан умнее, запер бы нас всех вместе с вами. Точнее сказать, с ними. На последних словах она хитро сверкает глазами в мою сторону. Я понимаю суть, когда вижу, что в комнатушке на одной из кроватей сложены вещи Стивена, на другой и вовсе брошена винтовка. От нее я тут же отвожу взгляд — боюсь соблазна расстрелять тут всех к чертям собачьим. Хлоя оставляет солдат за дверью, и протягивает мне руку. — Любишь его? — вдруг спрашивает она, снимая наручники. — Кого? Тупой, конечно вопрос, но мне по крайней мере не обязательно смотреть ей в глаза — пользуясь случаем, я любовно осматриваю раскрасневшиеся запястья. — Ну не Эрика же, — снова хмыкает Хлоя, опускаясь на кровать. К слову, на ту, где лежит винтовка. — Все знают, что у вас со Стивом было… что-то. Я с трудом проглатываю ком в горле. Вот это да. Хорошо хоть, ответа на свой вопрос Хлоя не дожидается. — Да, кстати, — лицо ее изменяется, и она брезгливо меряет меня взглядом. — Раздевайся. Бывают такие моменты, когда все, что ты можешь — это унизиться. Весь этот вечер — как раз такой один большой момент. Я лишних вопросов не задаю и уныло стаскиваю с себя форменную лидерскую куртку, штаны и даже майку, на которой, в общем-то, знаков отличия никаких нет. Вопрос, а что, собственно, мне теперь надеть, отпадает сам собой, когда черногривая, выхватив у меня форму, выходит, не сказав ни слова. Она даже дверь не запирает, да и зачем? Сделай я лишний шаг, и меня тут же пристрелят, как и Стивена, которому взбрендило, видите ли, за меня поручиться. Я уже начинаю думать, чей же это хитрый ход, Мортона или моего друга, когда в камеру входит и сам Стивен. Быстро полоснув по мне взглядом, он кладет рядом со мной стопку одежды и, дав мне время, якобы роется в своих вещах, сидя на корточках спиной ко мне. Пока одеваюсь, все думаю — где эти чертовы заговорщики умудрились пошить себе форму? Ах, да, Дружелюбие. Простецкие черные штаны, футболка и куртка с едва заметной, грязно-оранжевой нашивкой, в угоду Джоанне, видимо. Как раз куртку я откладываю в изголовье кровати. Будем считать, что мне пока не холодно. — Завтра мы возвращаемся, — произносит Стивен, обернувшись ко мне. Я, уже успев бегло осмотреть комнату на наличие записывающих устройств, тихо спрашиваю: — А с ними… что? Из всех моих знакомых, скрывать свои эмоции у Стивена получается хуже всего. Он все реже смотрит на меня так, как смотрел раньше, и все чаще в его глазах мелькает злость. Слишком долго он был терпелив со мной, слишком долго я с ним игралась. Он встает и, словно бы размышляя, решая что-то, неотрывно смотрит мне в глаза. Так, будто действительно ненавидит меня. — Мы с Эшли были в городском патруле, когда Макс назначил Эрика лидером, — сухо начинает он, и я, пока не понимая, при чем тут это, не перебиваю его и терпеливо жду, когда он продолжит. — Среди бесфракционников начались волнения, и нас отправили туда. Эшли незадолго до этого узнала, что ждет ребенка, — Стивен переводит дух и облизывает губы. — И заявила, что не будет принимать участие. Она упиралась, и… вкратце, Эрик избил ее за неподчинение. — И она… Я говорю это едва слышно, лишь для того, чтобы увериться в своей догадке. Стивен же раздражается, как будто укоряя меня за то, что ему приходиться продолжить. — Я потерял и ребенка, и жену, — он прикрывает глаза, и говорит так, будто меня вообще здесь нет. — Потому что с того дня это была уже не Эшли. Все, что волновало ее — месть. Через год ее изгнали. Куда уж ей, до Лидера. Стивен отводит взгляд и усмехается до того горько, что на глаза невольно наворачиваются слезы. Сначала мне хочется закричать, что он все это придумал только что, лишь бы я, наконец, перестала думать об Эрике, я просто не верю, что он мог это сделать, а потом… потом понимаю — мог. Я прекрасно помню, как он с горячей руки чуть ли не отправил меня на тот свет за просчет с Дином, пусть и кончилось все хорошо. Он стал чуть мягче лишь недавно, а ведь тогда был еще своенравным мальчишкой, наверняка. Господи, какой же я была дурой, когда думала, что их разногласия — всего лишь ревность! — Почему ты только сейчас рассказал? — только и могу спросить я. — Это было давно, Кэт, — он морщится. Явно не хотел об этом вспоминать. — И к тебе никакого отношения не имеет. Это было бы даже… низко. Просто я хочу, чтобы ты поняла — у меня нет причин волноваться о его судьбе. Даже сейчас, после того, как он сказал это, мне хочется упасть перед ним на колени. Боже, сколько же в нем человечности! Скажи он мне это год назад, и все было бы по-другому. Но он не сказал. — Ты же знал, что я люблю его, — давясь слезами, выговариваю я. — Но ведь тогда ты все равно пришел. Ты ведь пришел за мной. Он мог сделать все, что угодно. Мог использовать меня, как угодно. Мог убить меня под видом лечения, лишь бы сделать Эрику больно. И, посмотреть со стороны, я бы вряд ли смогла его за это осуждать. Но он этого не сделал, черт его дери, не сделал! Я отворачиваюсь, прикрыв рот рукой и заглушая невольный стон, рвущийся от смешения самых разных чувств. Словно два природных начала борются во мне: всепоглощающий холод ненависти и всепрощающее тепло благодарности. Я чувствую себя обманутой и в то же время спасенной. Но, самое страшное — обязанной. В такое-то время! — Я бы не сделал этого, если бы тебя не… — Стивен! Я вскрикиваю надломленным, резким, умоляющим голосом. Еще бы одно слово, и он просто добил бы меня окончательно. Я знаю, что он хотел сказать, но где-то внутри мне кажется, что пока он это не сказал — это неправда. Мужчина стоит неподвижно и смотрит на меня так сурово, словно получил пощечину. Я не могу понять, на взводе он, или наоборот, эмоционально опустошен, а может, и все вместе, как чувствую себя сейчас я. Одно мгновение, и он вылетает из камеры, и до того, как дверь с грохотом захлопывается, и потом снова отворяется, я вижу изумленное лицо Хлои. За долю секунды мне приходится взять себя в руки и напустить спокойный вид. Она стоит на пороге, все еще глядя Стивену вслед, и манит меня к себе. — Сначала пойдем в душ, потом ужинать, — тянет она совершенно беззлобно, и я невольно начинаю думать, что Хлоя — самое наивное существо на земле. Замечаю движение там, где за парой стеклянных дверей в длинном коридоре находится камера Эрика. Мартин Мортон, в сопровождении пары солдат, заходит как раз к нему. За жизнь Эрика я пока не переживаю — ни Кан, ни Совет не найдут оправданий убийству, так что заговорщики с этим точно повременят. Дело в другом — он определенно ему все расскажет. Обратного пути нет. Теперь мне точно нельзя спускаться со сцены, не доиграв свой спектакль. Мы с Хлоей спускаемся на цокольный этаж, проходя мимо огромной двери, откуда тянет запахом еды и плотным потоком движутся искренние, работающие, видимо, в ночную смену — я еще в кабинете их лидера отметила, как город начал погружаться в сумерки. Душевой в главном штабе, очевидно, особо-то и не пользуются, ибо находится она в крайне плачевном состоянии, учитывая общий интерьер здания. Но сейчас это меня не заботит — быстро скинув ненавистную форму заговорщиков, я захожу в душ и закрываю пожелтевшую от времени шторку. — Слышала, что Кэйси мертва, — бросает Хлоя как бы невзначай, когда мы практически синхронно расчесываем волосы заботливо прихваченными ей щетками. — Как и почти все новички, — справившись с подступившей тошнотой, отвечаю я, стараясь придать своему голосу такой же безразличный тон. — Но Кэйси особенно жалко. Она безропотно выполняла любые приказы. — Действительно, жаль. Я заметила, что ты будто специально ее натаскивала. С этими словами черногривая собирает вещи, сложив мокрые полотенца и другие принадлежности сначала в пакет, а потом в сумку, которую после закидывает на плечо. А я все удивляюсь — кажется, у этой девчонки в башке вообще какой-то свой мирок, и она им вполне довольна. Не там ты ищешь скрытые смыслы, дорогуша, эх, не там. Впрочем, чаще всего, на мое счастье. Когда мы входим в столовую, я ужасаюсь — она битком набита солдатами. Если совсем недавно мы считали заговорщиков, не имеющих практически никакой организации, совсем небольшой проблемой, то теперь я в полной мере могу оценить масштабы трагедии. На меня смотрят с нескрываемым подозрением, кажется, даже разговоры стихают. Не могу найти глазами Стивена и между столами шагаю, едва справляясь с тем, чтобы удержаться на ногах. Мне хватает смелости признаться Хлое, что мне страшно. Я и не стыжусь — мне должно быть страшно. Они хотят, чтобы мне было страшно. В этом я убеждаюсь, когда встречаюсь взглядом с насмешливыми и довольными глазами Мортона. — Пора бы и подкрепиться, Кэт, — примирительным тоном бросает он, кивая на место за столом напротив себя. Я едва не отскакиваю, когда вижу рядом с ним отца Хлои. Да уж, в Искренности у них определенно все схвачено. Даже если Кан будет упорно доказывать обратное. Мужчина сначала долго буравит меня взглядом, он определенно меня помнит, но ничего не говорит, а потом, принявшись за еду, словно и забывает обо мне. Пока ковыряюсь в тарелке, нехотя утоляя голод, ибо несмотря на то, что желудок уже сводит, кусок в горло после таких событий не лезет, думаю о своих солдатах. Когда улавливаю идущий из кухни запах кофе, вспоминаю Фора. Он ведь тоже здесь. И Рэй, и Лекса. И даже если Эрик, может быть, заслуживает наказания от заговорщиков, в чем же виноваты они? Да ни в чем. Пусть на мне больше нет формы Лидера Бесстрашия, ответственность за своих людей знаками отличия не определяется. Все больше уверяюсь в том, что, несмотря ни на что, должна закончить начатое. План, пусть и снова нечеткий, но хоть как-то вырисовывается в моей голове, пока я медленно ем, и мне не приходится ни с кем вступать в разговор. Нужно втереться заговорщикам в хоть какое-нибудь доверие, и, пользуясь полученной свободой, в нужный момент связаться с Эрудицией. Во-первых, если Макс поправится, я уже буду не одна. Во-вторых, под его руководством солдаты сумеют вызволить своих коллег из Искренности, и дальше как было задумано. К тому времени, когда Джоанна и заговорщики совершат покушение на Совет и все Отречение, мистер Кан, конечно, поймет, что натворил, но вряд ли сможет исправить свою ошибку в одиночку. Главная проблема сейчас, как ни странно, Стивен. Он как никто другой понимает, почему я согласилась метнуться на их сторону, и сделает все, чтобы не дать мне вернуться. — Отправляемся рано, — вдруг произносит Мартин, и его племянница тут же поднимается, увлекая меня за собой. Ее, видимо, тоже выдрессировали. — Стивен тебя разбудит, — поясняет Хлоя, оставляя меня в знакомом коридоре. — Помнишь, куда идти? Мне на этаж выше. Я разбито киваю. По коридору расхаживают солдаты, кидая на меня недвусмысленные взгляды. Затылком чую, что каждый из них страстно хочет пробить этот самый затылок прикладом. Эти ребята, как и все рядовые, вообще вне политики. Им плевать на соглашения, условия, хитрости, враг — он и есть враг, и нужно-то просто его убить. Дойдя до середины, я теряюсь — не помню точно, которая камера наша. Но тут один из солдат, не говоря ни слова, тычет винтовкой в сторону одной из дверей. Странно, но смотрит он на меня без неприязни, а потом, приглядевшись, замечаю черные узоры на коже, едва выглядывающие из-под воротника футболки. Бывший бесстрашный. Я коротко киваю в знак благодарности и вхожу. Стивена по-прежнему нет. Я осторожно отставляю брошенную винтовку в угол, и опускаюсь на кровать. Провожу в томительном ожидании полчаса, час, может, и больше. Здесь ужасно душно, и пахнет спертым табачным дымом — вентиляция, видимо, минимальная. От этого начинает клонить в сон, и я стягиваю штаны, накинув на ноги тонкое, как простынь, одеяло. Но уснуть не удается, и, через некоторое время, списав все на духоту, я решаюсь приоткрыть дверь. Встаю, и наскоро прикрывшись одеялом, выглядываю в коридор. Солдаты тут же подозрительно косятся на меня. И я вздрагиваю, услышав шаги слева, но, оглянувшись, вижу Дока, и вздыхаю облегченно и как-то восторженно одновременно. Напряженной, но уверенной походкой он направляется сюда, скомкав футболку в руке и сам одетый лишь в брюки. Пальцами зачесывает назад влажные, слегка волнистые волосы — наверняка только что из душа. Я смотрю на него будто в фильме — в этот момент, не лукавя, он дьявольски красив. Если бы не Эрик, я бы определенно влюбилась. Стивен поднимает глаза, и я юркаю назад в камеру, чтобы он меня не заметил. Но, пока он перекидывается дежурными фразами с солдатами, я мечусь по камере, как девчонка, так что, когда он входит, то застает меня растерянно стоящую между кроватей в одних трусах. Замявшись на пороге, он, снова закрыв дверь, проходит к своим вещам. Я кидаюсь на кровать и подтягиваю одеяло, неотрывно глядя на обнаженную спину Стивена, по которой медленно катятся капельки воды, срывающиеся с мокрых волос. Вдруг он сдавленно усмехается. — Лидер Бесстрашия… как котенок среди собак. Странная фраза, но она прекрасно описывает мои чувства. — Непривычно, что ты такой… «Опасный», — выдает мое подсознание. — …холодный, — вопреки ему, продолжаю я. — И мне страшно. — Мне тоже страшно, Кэт, — говорит он и оборачивается, глядя теперь мне в глаза. — Как-то странно, когда ты зависишь от меня. Я уверен, что искренен по отношению к тебе, и в то же время чувствую себя обманщиком. Я судорожно вздыхаю — ведь чувствую то же самое. И вдруг осознаю, почему так хорошо понимаю Стивена. Он, как люди из моего прошлого, многогранен, здесь бы его назвали Дивергентом. Его нельзя сковать рамками одной фракции, и поэтому он не принимает их. Я чувствую себя привязанной к нему, потому что он, как отголосок моего прошлого, как кусочек моего старого мира, дарит мне свободу мыслей. И, наверное, он прав, но с чего же он взял, что все заговорщики такие? Что изменится, выиграй Мортон в этой войне? Да ничего. Получит власть, установит свою диктатуру и забудет о своих байках про анархию, вот и все. Стивен этого не понимает, наверное, потому что люди здесь вряд ли видели хоть одну революцию. Но он понимает меня, и сейчас это самое главное. — Я был готов больше никогда не встречать тебя, — вдруг начинает он, подойдя и опустившись на корточки рядом с моей кроватью. Смотрит так, словно говорит с маленьким ребенком. — Смириться с тем, что в тебя могут выпустить пулю, прикрывая мою спину. Почему-то был уверен, что ты не умрешь, что, во что бы то ни стало, выкарабкаешься, как каждый раз, когда я вытаскивал тебя с того света. Он осторожно запускает руку под одеяло, прикрывавшее мои ноги, и плавно отодвигает его в сторону. — А теперь я вижу тебя, и ты такая… слабая. Последнее слово Стивен произносит на выдохе и припадает горячими губами к моему колену. Я вздрагиваю и порываюсь отстраниться из какого-то страха и смущения, но он ловко обхватывает меня руками и заставляет сесть на самый край. Мягко, но уверенно задирает майку, находит пальцами недавние шрамы на боку. — Ты же еще совсем девчонка, — выдыхает прямо в живот, который тут же обдает жаром, и я закусываю губу, еле сдерживая стон. Эти сутки были настолько нервными, что я расслабляюсь моментально, а организм уже выдает меня с головой. Только мерзкое чувство разливается где-то в груди. Это был мой план, моя уловка, так почему сама же попалась в нее? Кто из нас врет? Неужели оба? И главное — а сколько в этом правды? Я не пытаюсь найти себе оправдания — на войне никому оправдания нет. Но почему же я не чувствую себя принужденной? Эти мысли вихрем пролетают в голове за тот короткий момент, когда рука Стивена быстро и плавно скользит от бедра вниз, оказывается у колена, и он, полностью повалив меня на кровать, оказывается надо мной. — Перестань думать, Кэтрин, — уже строго приказывает он, и я ужасаюсь, как ловко он прочитал все по моим глазам. — Если ты скажешь нет, это ничего не изменит. Я понимаю, что он врет, по тому как, произнося это, он жадно прижимается ко мне всем телом, а после, не дождавшись ответа, влажно целует в шею. Чуть дрожащие от возбуждения и желания пальцы оказываются под бельем, и я чувствую, как совершенно невольно выгибаюсь им навстречу. Каждый поцелуй отдается болью в груди и приятным спазмом внизу живота. Я уже не могу сдержать стон, и Стивен отзывается нетерпеливым зверем, который слишком долго доказывал мне, что я сама этого захотела. Не отрывая от меня взгляда, словно боясь упустить, потерять, он быстро освобождается от брюк, и я чувствую весь жар его тела своей, как мне кажется, абсолютно ледяной от волнения кожей. Закрыв глаза и обхватив его за плечи, хрипло выдыхаю прямо в его губы, когда он делает то, чего, казалось, не могло произойти никогда. Настолько драматичной стала эта близость, что это сделало ее только еще более волнующей. Это победа и поражение, искренность и ложь, триумф и разочарование, это жар тела и леденящий душу холод, долгожданное единение и бесконечно растущая пропасть. В голове пустота, ничего нет, никаких мыслей, сожалений, упреков — ничего. Это все завтра, под обличающим взором сурового рассвета, а пока — ночь, свободная от убеждений, лозунгов, оружия, стратегий и хитрых планов. От ярлыков, постов и фракций. Свободная от жестокой правды и терзающей душу лжи. Маленький антракт в моем спектакле.