дружба крепчает с объятиями.

      Повышенное внимание к своей персоне это, конечно, приятно, однако есть пределы разумного, когда хочется удушить самого себя, и это уже ну совсем через край. Чон Хосока слишком много в жизни Мин Юнги, и это он понимает, когда перед его носом виляют новой упаковкой трусов-боксеров. Абсолютно скучные, по мнению Юнги, черные боксеры. Он любил покупать себе что-нибудь яркое, чтобы отвлекать внимание от своего тощего голого тела. Ну не комильфо это, когда ты тоньше и бледнее девушки, с которой спишь, не комильфо и то, что она смотрит на всё это при свете дня. И это при том, что секса у Мин Юнги нет уже неизвестно сколько годков, а сам пунктик на своей худобе у него сформировался сам собой в голове у парня.       Этот Чон Хосок, стоящий перед ним такой умопомрачительный, вроде бы делает ничего и в то же время делает всё, дабы завоевать чужое внимание. И у него это, определенно, получается, ведь у собеседника во рту каждый раз пересыхает, а говорить не хочется вовсе — только слушать. У Юнги мурашки по телу. Взгляд его друга отчего-то дарит океан сомнений, непонимания всей ситуации, и он уже ощущает себя в роли той девушки, которой посчастливилось быть объектом магии Хоби. Интересно, у каждой прохожей так трепещет сердце при одном взгляде на этого парня или эти заморочки и переживания исключительно принадлежат одному Мин Юнги?       Как давно он вообще начал замечать эту сексуальность Чон Хосока? И не сказать, что Юнги это не нравится или же как-то отталкивает, но это же нельзя считать нормальным, ведь так? Во всяком случае для любого парня с натуральной ориентацией это бы посчиталось выходящим за рамки нормального. Оглядывая пришедшего к нему парня с ног до головы, Юнги подмечает обычные штаны и белую рубашку, накинутую под шерстяное пальто в шотландскую клетку, лаковые натертые до блеска туфли. Лоск — единственное, что приходит в в последние частицы сознания. Где-то на подкорках вспоминается, что он сам сейчас в майке-алкоголичке, засвечивающей ребра, обтянутые прозрачнейшей кожей. Ноги утеряны в огромных шортах, таких, что можно сравнить с бермудским треугольником, их ещё подпоясывают веревкой или шнурком, ну чтобы наверняка не спадали с бедёр. Становится до истерики смешно — их же не приглашают сниматься в программе «до» и «после»?!       В висках гундеж полнейший, а Хосок давит свою извечную полуразвратную лыбу, стоя на пороге и вертя тонкой материей у парня перед носом. Всё одновременно легко и просто, но Юнги и представить не мог, что запал у этого парня не кончится спустя пару дней, глаза у Хосока горят ещё ярче, и, похоже, он ещё больше воодушевился с их прошлой встречи. Почему — непонятно.       — Я надеюсь, ты впустишь меня в свою мрачную обитель. Или мне так и придется стоять на пороге? — он обворожительно улыбается, склоняя голову набок, — слишком самоуверенно. Но Мин Юнги и не против такого поведения, по правде сказать, он подвисает каждый раз на этих обольстительных штуках, которые применяет Хоби. Ему в пору быть одной из девиц на его пикап-тренингах по съёму, а не подопытным кроликом.       — …да, конечно, проходи, — выходит более скованно, чем хочется, однако Хосок при этом не пасует.       — Если ты будешь впускать таким образом в свою квартиру девушек, то, уверяю, единственное нижнее белье, которое ты увидишь, будет твоим, — Чон Хосок хихикает дурашливо и проходит в это холостяцкое логово, в котором доселе был года четыре назад, когда с Юнги разговоры затягивались, сам старичок жаловался на то, что хочет домой, и приходилось увязываться за ним на чашку кофе — то единственное в его квартире, что можно употребить и не отравиться.       Сейчас квартира выглядит как склеп, склеп идей и надежд, и более мрачного и неряшливого места Хосок и вообразить не мог. Даже в студенческие годы, вспоминает про себя парень, здесь было как-то более уютно, что ли. Возможно, тогда в квартире обитал дух хозяйки квартиры, а сейчас Мин Юнги уже «обжил» лачужку, превратив её в это нечто по своему образу и подобию. Уже в коридоре Хосока приветливо встречают пыль и грязная одежда, рваные носки, валяющиеся на полу, похоже, так и не донесенные до стиральной машины. Она сломалась, отговаривается Юнги и хмыкает (наверняка врёт, просто стыдно признать действительное), смотря под ноги, вмиг краснея, а после думает, что лучше бы просто не пускал к себе этого настырного Хосока. Незваный гость пытается протиснуться на кухню, на которой, по-видимому, вообще не едят, потому что на выходе из нее стоят гитары, а в самом помещении обеденный стол — пыльный и грязный, в углах комнаты свисает тенето. Как?       /вот она — нелюдимость и нелюбовь к себе от мин юнги/       /если это та самая хвалебная холостяцкая жизнь — то что-то не больно и хочется/       — Вот сейчас я начинаю конкретно переживать за тебя, знаешь ли. А питаешься ты чем и где? — только что купленное нижнее белье ложится на кухонный гарнитур (парень его предварительно протирает рукой и морщится, когда видит пыльную ладонь), который, как думает Хосок, достался Юнги от прошлых жильцов и наверняка стоит пустует. Вопрос остается без ответа, и складывается понимание, что на свой рацион ему совсем плевать, не говоря уж и о самом себе. Юнги полностью закрыт в себе и творит что-то несусветное, пытаясь отдаваться музыке и не думать о чувствах, своих собственных чувствах, а на заработок и развитие он уже давно перестал обращать внимание. Что его сподвигло на это пока что остается под маской тайны, но Хосок и не претендует сразу же оголять своего друга до основания нервов.       Взгляд у парня сразу же становится серьезным, он знал, что у его хёна есть проблемы с самооценкой, поэтому он, по сути, и не может найти себе девушку, но чтобы всё было настолько запущено… Теперь задача состоит и в том, чтобы не только влюбить какую-либо девушку в Юнги, но и его самого заставить полюбить себя. Хоби представлял, как можно заставить девушку любить себя, он этим и занимался, обольщая и не давая выхода из этой безграничной любви, за что представительницы слабого пола были благодарны в любом случае исхода их отношений. Но вот как это сделать с Мин Юнги, который как бы парень и который обладает другим складом ума, нежели женщины?       Трудно подумать, что друг, с которым встречаешься с регулярностью и общаешься (как тебе казалось) нормально, борется с таким депрессивным подавлением собственного «я», а внутреннее «я» не справляется, что в итоге приводит к тому, что имеем: всё внутри и снаружи Мин Юнги постепенно разрушается, пускай и не по его вине. Чон Хосок думает о том, что он мог давным-давно заметить, что нелюдимость его друга это ненормально, не с тем окрасом, когда можно сказать «мне комфортно наедине с собой», Юнги вопит о том, что ему больно один на один с собой, его это постепенно сжирает. И теперь — точно ли ему нужна девушка для перебарывания этой преграды?       Хосок пару раз разворачивается на месте на носочках, осматриваясь вокруг и сжимая лацканы своего черного пальто, не скрывающего подтянутой фигуры. Его волосы закрывают большую часть лица, челка идеальна уложена до выхода, и оттого каждая улыбка парня становится ещё более лучезарной для окружающих его людей (Мин Юнги в частности и особенно его). Внезапно он останавливается, улыбается ярко-ярко, а после прикусывает нижнюю губу, бросая вызывающий взгляд.       — Ты меня, конечно, извини, но ты не против того, что я проведу с тобой сегодняшнюю ночь? — внимательный взгляд на подающегося назад Мин Юнги, что внезапно оступается при поражающем его воображение предложении. В груди отчего-то трепещет, и даже рука сжимающая края алкоголички не особо спасает от устремленного на него взора, вопрос «для чего тебе это?» всё ещё крутится в воздухе, но он знает, что выполнит всё, что потребует Чон Хосок, стоит ему только улыбнуться вот так, как сейчас, и посмотреть изучающе.       Мин Юнги предстоит пережить ночевку с Хосоком? И что это будет? Игры в монополию в пыли и грязи? Пить кофе, есть кофе, потому что ничего другого нет в его кухонных шкафах?       Это же немыслимо.       Что-то сдвигается в голове Мин Юнги впервые за долгие годы, ему становится стыдно за тот образ жизни, которого он придерживался всё это время.