***
Они сидят друг напротив друга на кухне и пьют ранее упомянутый кофе: Хосок из маленькой пиалы (ему точно придется наполнять её ещё раза четыре, чтобы напиться), а Юнги из огромной черной кружки с надписью «antisocial», и это бы выглядело круто, если бы не относилось к данному индивидууму. Хосоку по правде даже немного жаль, и чувства теплые пытаются пробиться сквозь толщу саркастичности и легкомыслия, а всему виной эти опущенные плечи и тонкие-тонкие руки с бледными пальцами, вмиг краснеющими при прикосновении к горячей кружке. Какой… хрупкий. — Юнги, — тихо, будто боясь, спрашивает Хосок. На нем уже не было пальто, он без задней мысли отправил мешающий предмет одежды на спинку стула — к пропотевшим грязным футболкам Юнги, при этом не скривившись брезгуя, что очень удивило парня напротив. И всё равно в рубашке с завернутыми по локоть рукавами, держа эту маленькую пиалу всеми пятью пальцами мужской руки, он выглядит более чем просто потрясающе. Юнги смотрит украдкой, лишь украдкой, когда Хосок отвлекается на новый глоток кофе, и в тайне восхищается этой способностью мужчины выглядеть всегда презентабельно. — Что? — отвлекается от созерцания выглядывающих из-под рукавов венок. — Я никак не пойму, да, есть такие, кто не любит реального общения, но у тебя и аккаунтов в социальных сетях нет, — он отставляет пиалу, совсем пустую, а Юнги пытается подсчитать, как долго она была пуста в реальности, потому что он практически уже выпил свою огромную кружку. — А смысл мне в них находиться? — он простодушно улыбается поверх кружки, подняв ее в воздух, грея обе ладони. Отчего-то он всегда замерзал, возможно, бледность его кожи была причиной либо следствием этого. Хотя всё в нашем мире является следствием причины или предшествием чего-то. Он сказал это вслух, а в голове у него свора различных мыслей по этому поводу. И ведь действительно, зачем. Это же смешно, если ты забитый в уголок вселенной (по собственной воле, стоит заметить) желаешь создавать видимость того, что ты кому-то нужен, и списываешься с кучей людей по сети, которые, определенно, в точности такие же, как и ты? К чему этот фарс, когда ты ведешь непрерывные беседы с «друзьями», а стоит тебе отодрать взгляд от монитора, как ты вновь оказываешься в своей старой, от одного взгляда на которую тошнит уже, квартире. В которой ты, по природе своей, одинок. Как бы там ни было, Юнги оставляют в покое с расспросами о личной, если таковая вообще имеется, жизни. Да и настроение как-то отпало истерики наблюдать, поэтому пришлось молча последовать за хозяином, кхм-кхм, квартиры. «Чудесной, прел-е-е-естной и просто-о-о-рной, а до чего светлой, даже в ночное время! квартиры», — Хосок знает, как ублажить, умеет льстить и выворачиваться из любой ситуации, но он не ожидает того, что в Юнги пробудится интерес. — А ты мне расскажешь, почему ты все-таки пришел? — Если честно, то спросил он это скорее из чувства неловкости, когда они раздвигали собранный в зале диван, на котором лежала груда вещей. Юнги мог поместиться там один, даже не разбирая мебель, и как-то сама перспектива ночи в одной кровати с Чон Хосоком, что в наглую предупредил, что воспользуется своим подарком Юнги — а именно теми черными трусами — и после душа, если тот, конечно будет работать, наденет трусы на ночь — подарочные трусы! Юнги смущается как ребенок, краснеет и сам не понимает почему, а потом строит отговорки наподобие «Да тут просто кровать, и я не один. С непривычки», машет головой и снимает наваждение. — Это презабавнейшая история. Сегодня произошло побочное действие от моего природного обаяния, — лепечет мужчина, взбивая подушку и вскоре взгромождаясь на кровать. — А это как? — Юнги следит за грудью Хосока, которую настойчиво обтягивает ткань рубашки, оттого произнесенная фраза какой-то безэмоциональной, неважной на фоне того, что происходит на самом деле. — Как-как. Одна женщина, мммм, вроде бы её звали Юри, то ли Юра. Я уже не помню. Очаровалась мной настолько, что позабыла о своём муже. — Хоби закладывает руку за голову и весело посматривает на друга. Кровать немного (много) поскрипывает, и он даже невольно думает, что эта ночь будет для него громче, чем любая другая, проведенная в общаге в молодости (да и чего скрывать — сейчас, ему ведь и студентки молоденькие тоже нравились). — ЧТО?! — наволочка в руках Юнги потрескивает, разрываясь по шву — совсем чуть-чуть, но при таком оцепенении любой вздох был бы слышен — а Мин Юнги вот не дышит как раз-таки. Хосоку не впервой встречаться, если это так можно назвать, с замужней женщиной, как и, в общем, видеть реакцию на его слова об этом. — Честное слово, я не знал. Да вот только муж, похоже, охрану к ней приставил. И теперь у меня квартирка-то оккупирована. Кстати, боюсь, и твоя тоже, я оттого так не хотел отсюда выходить. — Он разводит руками, как бы извиняясь. А у Юнги в голове уже созревает план расчленения сего любителя шума и… Господи, да у него за дверью слежка и посторонние люди. Это серьезно? Да он на улицу не выйдет в ближайший месяц! — Сам будешь покупать рамен и кофе! Чтобы завтра принес его! И что в тебе только женщины находят? — верещит, сам удивляясь от своего голоса, а после в довольную физиономию Чон Хосока — гуру секса и как его там ещё — прилетает подушка. Да так, что ему ещё приходится отплевываться перьями из неё. Хорошо хоть чихать не приходится от пыли. Всё это оживило азарт в мужчине, и он в следующую минуту хватает не успевшего сообразить Юнги за кисть и сваливает его на кровать — в перья, слетающие с его подушки. — А вот ты сам посуди, — Хосок накрывает Юнги собой, не давая вырваться, пуская все свои феромоны в ход, глядя пристально и не давая сводить взгляд с себя — Ты, сам Мин Юнги, затворник, каких ещё поискать надо, впустил меня в свою… лачужку, а теперь представь, как мои таланты действуют на податливых и хрупких существах — прекрасных девушках. — Я… Я… Я не затворник! — обиженно, насуплено и на последнем издыхании, пока Хосок надавливает на руки, пока нет сил выносить такой взгляд, пока тело горит по непонятным причинам. — Тогда поскорей отворяй своё сердечко, милый, — ему щелкают по носу, и складывается ощущение, что он впервые вздыхает за всю эту речь. Кажется, его пальцы впервые за долгое время начали нагреваться не от кофе.нагревание.
30 августа 2018 г. в 23:52
— Ты меня, конечно, извини, но ты не против того, что я проведу с тобой сегодняшнюю ночь? — фразочка из разряда «Мин Юнги, лучше сразу самоубейся».
И Чон Хосок ведь действительно уверен в том, что ему не откажут, а это, на минуточку, уже наглость — в чистом виде. Ведь правда же в том, что его улыбка стоит дорогого, пускай и даже направленная на его друга, кто сказал, что он не может очаровать парня? Юнги же в свою очередь всячески пытается противодействовать чарам Хосока. Попить чайку — ладно, ну может фильм посмотреть — хорошо, трусишки новые подарил — ну спасибо, а вот на ночлег оставить?! И в смысле провести ночь вместе, не в одной ли постели?!
Мысли Мин Юнги буквально транслируются на незваного гостя, похоже, лицо выдавало весь спектр эмоций, а сдвинутые к носу брови, подпрыгивающие за эти доли секунд уж слишком часто, — признак того, что наше асоциальное существо мысленно печатает ответ в голове, подходит? не подходит? — delete. Клавиатурное нечто, потерявшее стимул к жизни и существующее по законам алфавитным клавиш, как и любой подросток в настоящем времени, к своему сожалению понимает, что общаться он начисто разучился, а его язык переквалифицировался внезапно в язык запросов интерфейсу.
— Ты меня, конечно, извини, но ты вроде как по девочкам. — Всё же находится Мин Юнги и набирает смелости для ответа в тон наглецу. Всё происходящее выглядит как съём, иначе с чего Хосоку ни с того ни с сего так активизироваться и навязывать свою помощь? Они хоть и друзья, но один из них уверен в том, что не нуждается в чужих советах, пускай эта забота и отдаёт трепетом в грудине. Но, судя по тому, как пальто вновь сжимается в сильных мужских руках, а Хосок начинает расплываться в довольной ухмылке и нестерпимо притопывать, у друга скорость печатания и обрабатывания запросов намного быстрее.
— Ты меня, конечно, извини, но и ты вроде как по ним же. Или уже сомневаешься? — вторит в тон своему другу Чон Хосок, и по завершению этой фразы Юнги припечатывают к стенке собственной же кухни.
— Чон Хосок… Но это моя квартира! В конце-то концов, сначала в примерочную, теперь в квартиру. Это же личное… — лепечет «гостеприимный» хозяин. Ему действительно страшно и непривычно до ужаса впускать кого-то сюда, в свой кокон из неудавшихся мечт и свершений, то, куда разве что старая женщина лет за восемьдесят вхожа — и то только потому, что квартиру сдаёт эту, причем лет пять ведь уже.
— У-у-у, представь, на четвертом уровне между нами не будет такого понятия, как «Личное пространство». — Тут уже в ход идут руки — действительно идут — пальчиками по лицу вмиг алеющего Юнги, который невольно приоткрывает рот в попытке вдохнуть и удивляется тому, что у него ничего не удается: губы размыкаются, а легкие, обжигаемые чужой близостью, не желают распрессовываться и втягивать в себя кислород. И что ему только пытаются доказать этими двусмысленными жестами и фразочками?.. Или второй смысл они приобретают лишь в его голове?
— Я боюсь спросить, но, а что за четвертый уровень?
— Ой, твою неоскверненную головку пока не надо этим забивать, не готова, — долгий и выжидательный взгляд, Юнги так и не решает что-то ответить или съязвить, просто ждет продолжения, и Хосок, всё ещё забавляясь, встряхивает своего хёна за плечи, — Господи, да ладно тебе, у меня просто возникли проблемки. Помоги. По-дружески. Я же тебе помогаю. - Тактика Чон Хоби так быстро меняется, что приспособиться к этому не представляется возможным.
— Пока это больше похоже на унижение, — сдавленно признаётся Юнги, и мужчина сразу же отступает. Стыдливый румянец окрашивает щеки Юнги, парень встряхивает головой, отгоняя наваждение. И хоть он был старшим из них, никак не походит на взрослого — скорее подросток, со своей отросшей челкой, лохматый, глазами слезящимися поражающий собеседника.
— Т-ты… Чего? — но ответа давать не нужно — скованному апатией к обществу неуютно, и даже если они и общались чаще, чем с кем-либо другим у Юнги происходили разговоры, это ещё не говорит о том, что Хосоку вообще дозволено находиться в личном пространстве (один метр на один метр) Юнги столь долго. Такая реакция пугает Хоби, и он решает поинтересоваться уже вкрадчиво, так, чтобы не задеть лишний раз, да и отступает на пару шагов: — Это же не паническая атака?
— Нет конечно. Оставайся, раз уж у тебя проблемы. Мне… Просто надо попривыкнуть, я не встречаюсь с людьми так часто, — выдавливает из себя он и стремительно скрывается в ванной комнате, оставив Хосока с тяжелой головой. Дыхание у мужчины учащенное, сбивчивое, в висках пульсирует, он не хотел такого… то есть он даже не знал, что подобное может произойти. Не ожидал. А на языке так и вертелось «Ну ты и дурак», Хосок цокает и медленно опускается на кухонный стул, на котором висят старые грязные футболки.
Обеденным столом, кажется, давно не пользовались, а если и пользовались, то это было совсем негигиенично, если не сказать опасно — старые соусы уже не то что бы засохли на столе, прямо на его поверхности, они покрылись плесенью. Пенициллин, весело подмечает Чон Хосок. Нельзя сказать, что ему некомфортно, а если вспоминать студенческие годы, то он и не такое видел. Но, в принципе, если посмотреть на Мин Юнги в реальном времени, то разведение плесени на кухне как особый вид хобби, совсем не разнился с образом парня.
Хосок нечасто появлялся в жизни Юнги, что уж говорить о его квартире (личном пространстве, скорлупе, которая плотно прилегала к Мин Юнги уже столько долгих лет). Всё, что надо человеку для счастья, — не видеться с окружающим миром как можно дольше. Даже если ты и одинок, то до тебя никто не дотронется, пока ты будешь находиться в своей обители. Именно так думал Мин Юнги и — не будем врать — думает по сей день. А тут входит пускай и друг, но дотрагивается до него в его же квартире.
В узком помещении, зажатый между ванной и стиральной машиной, он старательно поглощает самого себя — накручивая, накручивая и в конечном итоге выворачивая самого себя наизнанку. Отламывающаяся краска на стенах, к полу ноги прилипают, и сквозняк создается огромной щелью внизу двери. По лодыжкам пробегают судороги от холодка.
Сгибаясь над раковиной, Мин Юнги пытается вбить в свою голову, что все люди не такие, как он, и приходить в гости это в порядке вещей. Это похоже на раздвоение личности, то он в один момент хочет, чтобы Хосок остался у него на ночь, а в другой — отрицает даже возможность пересечения своего порога. Юнги пару раз вздыхает и проводит ногой по другой, чтобы немного согреть продрогшие лодыжки.
Возможно, он когда-нибудь будет в порядке, сможет ли с полной уверенностью сказать об этом любому на своём пути. Я в полном порядке, это же так просто. Но сейчас любая микроэмоция выдаст его с потрохами, нет стопроцентной уверенности.
Выходя из ванной он всё ещё раздумывает, определенно раздумывает, но в итоге сдаётся, действует ли на него совесть или же это взгляд Хосока — действительно просящий и нуждающийся, как он выразился, в дружеской помощи.
— Пить кофе будешь из пиалы. У меня нет второй кружки, — он слабо почесал макушку, ещё немного топчется в коридоре, смотря на опешившего и всё ещё сидевшего на кухне Хосока, совсем не вяжущегося с его интерьером — достойным бомжатским интерьером, в стильных (о цене Юнги и не думал) вещах и со своей идеальной внешностью он кажется ярким красным пятном на фоне черного квадрата.
И хочется выгнать Чон Хоби уже только из-за того, что он может запачкаться, заразиться этой безысходной болезнью. Отчего-то вариант, что он заразиться любовью от Хосока, не принимается в расчет заведомо. И по мнению Мин Юнги, собственный его недуг всецело с ним и никогда не покинет его, уже вплетясь во все сферы жизни. Неизлечимо, неремонтопригодно.
Квартира Мин Юнги это настоящий пережиток прошлого, ремонт не разрешила делать хозяйка, сдававшая эту обитель со старыми обоями, наверняка ещё лет сорок назад купленными на рынке по дешевке. И, как только вопрос о том, что Хосок сегодня останется, становится улаженным, Юнги возвращается в эту обстановку, окружающую его, (да и гость сам опомнился), становится даже как-то стыдно за неубранность, бардак и другие вещи, которые могут приблизить его квартиру к званию «шалаш».
— И… ни слова о беспорядке. Это мои вещи и моя жизнь, — бурчит Юнги, оглядывая бардак и весь хлам. И отчего-то становится понятно, что всё это — наружнее, оно же является и внутренним. Точно такой же бардак царит и в голове Мин Юнги, который даже не желает разобраться. Кажется, его старые проблемы настолько погрязли в пыли и мусоре, что он и добраться до них не мечтает.
— А как же девушки? — подернул бровями Хосок, ухмыльнувшись, уж что-что, а убраться он Юнги заставит. С садистским удовольствием он представляет, как одной прекрасной ночью ловит тараканов с кухни (а эти жители были очень радушными и гостеприимнее некоторых, судя по их количеству: столько уж решило познакомиться с Чон Хосоком, пока он одиноко сидел на кухне) и пускает их под одеяло к неотесанному грязнуле, чтобы тот обзавелся новым страхом в отместку за его боязнь всего человечества. Ох как будет весело!
— А разве обязательно всех вести именно в мою квартиру? — крайне реалистично удивляется парень. И Чон Хосок, наблюдая за впервые настолько выпученными глазами у Юнги, его приоткрытым ртом в обеспокоенном «О», невольно представляет, как бы было умилительно, если бы Юнги был девушкой и вот точно так же удивился бы. И мужчина никак не может понять, что если бы это была девушка, то всё не играло бы так. В этом не было бы прежней грубоватости, милости и… отчужденности.