Немыслимо. Подумать только!
Он отвратителен самому себе и не понимает, как можно его полюбить. Как можно ненавидеть себя, но просить любить себя кого-то ещё? Как можно просить кого-то любить тебя за себя? Вот именно. Мин Юнги можно только избегать, как и, в общем-то, сделал Чон Хосок. Он оправдывает того, кто его бросил?.. Юнги решает, что не может злиться и ненавидеть Хосока. Кажется, слезы обжигают сильнее этого кипятка, сильнее пара, доселе режущего глаза. Каждая капля отдается дрожью в теле, для него — душа уже давно продана за бесценок. Одновременное неприятие себя и желание почувствовать на своих губах что-то поистине нежное (а он в этом уверен на все сто процентов), как губы Хосока — когда тот улыбается широко и смеется заливисто, это невозможно сравнить с тем, что Мин Юнги когда-либо видел в кино, читал в книгах. У него это всё иначе. Голова раскалывается, как и тело в целом — эмоции закрадываются в потаенные уголки, и ощущается всё определенно по-другому — будто он нерв оголенный, и не сказать, что не по своей воле. Вылезая из ванной и чувствуя лишь то, как горизонт заваливается, он впервые за долгое время встречается лицом к лицу сразу с несколькими вещами: полом, слабостью, последствием истощения и нервных срывов.***
В монотонной тишине раздается скрип входной двери (хозяин и не заметил, как ключики пропали ещё утром), Хосок ступает на коридорный коврик, быстро скидывая свои кожаные ботинки, улыбается во все тридцать два, удерживая у груди крафтовый пакет из ближайшей кофейни. — Мин Юнги, я тут кофе с сандвичами захва… — Уголки губ постепенно опускаются по мере того, как внимание привлекает лежащее на полу тело, наполовину ещё находящееся в ванной. Мин Юнги оголённый, мокрый и раскрасневшийся после горячего душа, быстро охлаждающийся и уже начинающий от этого подрагивать. Чон Хосок испускает облегченный выдох, когда слышит тихое дыхание. Он приподнимает голову парня и осматривает на предмет повреждений — кажется, обморок для Юнги обошелся без особых последствий, но в больницу всё-таки обратиться стоило бы. Неподдельное удивление появляется на лице Хосока, поднимающего Юнги, он совсем не тяжелый, как пушинка легкий. Он хотя бы питается?.. Черные смольные волосы, всё ещё мокрые, падают на рубашку Хосока, что промокает без труда. И почему-то именно в этот момент его привлекает внимание нагота его друга, он ещё никогда не был так близко. Тело такое распаренное, красное, будто варился пару часов, Хосок отмечает для себя, что никогда не пойдет с ним в баню, дабы не столкнуться с его невосприятием высоких температур. Он такой хрупкий и тонкий, что хочется защитить от всех жизненных проблем, да если бы он только дал это сделать с собой, а не строил из себя волчонка… Губы отчего-то на бантик похожи, и видно это сейчас — в спокойном состоянии, а не когда Юнги стягивает уголки губ вниз будто специально, нося свою извечную гримасу нелюбимого всеми. А он ведь красивый… Не то чтобы красивый, и Хосок знает, что так о парнях не говорят, но это… Это действительно выглядит не отталкивающе и довольно привлекательно. И если бы он был девушкой, то определенно бы это могло перерасти в… Ох, что только за мысли захламляют его голову?! Пока Хосок задаётся вопросами, на его плече замечается слабое движение мокрых волос, а после и слабый шелест голоса: — Хо… — О, очнулся! Ты меня так напугал! — Хосок укладывает Юнги на кровать, придерживая голову, чтобы не спровоцировать лишний раз головокружение. В этот момент парень только осознает, что предстал перед самим Чон Хоби в чем мать родила, как следствие — суетливое махание руками, уже заранее проигрышные попытки вытянуть из-под мокрого тела простыни, чтобы хоть ими прикрыться. Он пытается перевернуться на живот, у него это не удаётся: чужие руки прижимают его к постели, к той самой половине кровати, на которой сегодня ночевал Хосок, где запах его всё ещё не выветрившийся, возбуждающий, черт его возьми, а сам обладатель аромата смотрит в непонимании и совсем не желает пасовать. Под взглядом мужчины становится неуютно, потому что он внезапно начинает блуждать по чужому телу, что сразу же прижимает коленки выше. Как же стыдно, стыдно от осознания того, что мало того, что ты не любишь свое тело, так на него ещё и кто-то может смотреть (читай: оценивать).Он так близко. Это слишком.
— Чон Хосок, что ты здесь делаешь?! — завывает Юнги прыгающим от волнения голосом.В тайне жалеет, что у него ладошки как у девушки маленькие — нельзя прикрыться в той степени, чтобы меньше волноваться.
— Как что? Мы будем вновь по второму кругу проходить вчерашний разговор? И лежи ты уже, не вставай, а то ещё раз в обморок упадешь. Твоя миленькая маленькая тушка этого не выдержит. — Рука Хоби ложится на грудь Юнги, яростно вздымающуюся, не даёт двигаться более. Чувствуя напряжение от Юнги, парень закатывает глаза и подцепляет край простыни, кидая её на наготу друга. И с чего так смущаться, раз они оба парни? У Мин Юнги в висках разрывает похлеще, чем когда он был в ванной, и щёки горят, налитые кровью как спелые яблочки. Смущение собственной персоной — неужели у него шкала эмоций получила +1? — Ничего она не миленькая… — Губы-бантики увеличиваются, у Хосока в голове полнейший «Вау». Эмоциональный Юнги, да ещё и такой… Неужели, чтобы добиться подобного, надо было всего лишь раздеть этого парня и самым наглым способом попытаться ввести его в краску? Бурчит и дуется, будучи раскрасневшимся, голым, при мужчине, который по всем канонам должен смотреть на него свысока, но это не происходит. Никаких издёвок между ними, одно напряжение в воздухе на двоих. — Так значит, ты согласился с маленькой? — скалится Хосок, подначивая, пытаясь вывести Юнги на новый уровень. Его даже заводит это: Мин Юнги может поддерживать диалог, вклинивать фразочки, подходящие по смыслу, а не просто «ммм, круто» в ответ на болтовню Чон Хоби, как бывает обычно в их нечастые встречи в кафе. Вот она — раскрепощенность в постели. Наверное, заниматься любовью с Юнги очень… кхм, необычно. Чон Хосок одёргивает себя за эти нетипичные для него мысли. — Я думал, ты ушел… — мямлит себе под нос, в свойственной себе манере отводя взгляд, он просто не может открываться вот так, не может четко и прямо выражать свои мысли, да и как — если всё, что у него в голове, это огромный клубок нераспутанных загадок и вопросов. Становится как-то не по себе и вообще обидно за себя, он такая тряпка, а глаза ведь уже на мокром месте… Что делать? Откуда в Чон Хосоке такая жизненная сила? Как он может улыбаться в любой ситуации? И… неужели его не бросили на самом деле? Тогда что произошло на самом деле, и, господи, Мин Юнги, что ты творил в ванной, пока накручивал себя? Самокопание — бич Юнги, где бы только пилюлю найти от этого. Понимая, что, похоже, всё произошедшее является плодом нездоровой фантазии, парень прячет лицо в руках с громким «Блядь, ну что за…». — Я с утра раннего его проблемы решаю, а он такого «хорошего» мнения обо мне! Хён, ну тебе не стыдно? — он подцепляет подбородок Мин Юнги пальцами, осторожно притягивая его к себе, поворачивая его личико и давая возможность зрительному контакту. Что же ему делать, чтобы расположить Юнги к себе, как заставить его доверять? Он так скептично относится к окружающим… Будто участвует в контрольной закупке знакомых, и, к сожалению, каждый «товар» проваливается ещё на начальном этапе, не дотягивая до общения с замкнутым Юнги. — Мои проблемы? — глаза округляются, и он сам не замечает, как руки тянутся к рубашке парня напротив, он хватается за неё в попытке найти ответы. Какие проблемы у него можно решить, просто какие? Всё, что у него есть, это исключительно его. Разве Чон Хосоку не всё равно? Зачем он старается ради постороннего? Пройдет максимум месяц, и он забудет обо всем, когда поймет, что Юнги — запущенный случай. Незачем барахтаться в этом омуте. С уходом Хосока всё только усугубится в тысячекратном размере. — Исключительно твои! Я, скажем так, позаимствовал твой телефончик и съездил к хозяйке квартиры. Представляешь мой шок, когда я узнал, что ты насчет ремонта даже не заговаривал с ней! Я понимаю, что ты тот ещё забитый пофигист, но нельзя же так! И мы с ней даже договорились на скидочку по аренде в счет затрат на покупку материалов. Хён, учись, общаешься с людьми — и становится проще жить! — Хосок умещает свои ладони поверх кулаков Юнги, согревая их — они ведь уже заледенели, пока этот несмышленый решил устроить разбор полётов. И как можно не любить себя? Даже не так: он красивый настолько, что его нельзя не любить, но он этого, к сожалению, не видит. Чон Хосок практически уверен, что не будь этих надуманных комплексов — у парня бы уже давно была бы порядочная любящая девушка. — Я… Я думал, ты ушел! Что ты здесь делаешь?! — на глазах слезы наворачиваются, и в горле воздух перехватывается, зачем туда поступать, если хозяину жить не хочется. Если Хосок такой хороший, а Юнги и думает только что о ненависти к себе и что пора прекращать весь этот фарс с помощью — ничего путного не выйдет. Они несколько долгих мгновений сидят друг напротив друга, как бы ни было смешно, но Хосок сам уже не верит в свои силы, думает, что у Юнги сверхспособность такая — загонять в угол как себя, так и других. Хочется взвыть от непроницаемости этого парня, будто пуленепробиваемый, ну в самом деле! Хосок накидывает простыню на оголившиеся плечи друга и думает, что если тот начнет истерить, то придётся сделать что-то эксцентричное, как же привлечь его внимание. — А я думал, что ты взрослый человек и понимаешь, что такое «дать слово». Я обещал, что помогу тебе. И я не хочу засыпать с мыслью, что ты живешь таким образом. — Каким?! — Таким! Будто этот паук Эдуард тебе больший друг, чем я! А я за эту ночь действительно убедился в этом, ведь это, похоже, действительно твой давний сожитель или по крайней мере преданный питомец. — Хосок, пока ехал встречаться с хозяйкой квартиры Юнги, всю дорогу подбирал имя этому домашнему «питомцу», остановившись на более саркастичном. Он всю свою жизнь испытывал неприязнь к паукам и насекомым, но смотря на то, как Юнги, хрупкий и беззащитный, уживается с этим… В общем-то, как и со всеми своими другими тараканами — как в голове, так и в квартире, Чон Хосок понял, что не в праве бояться чего-то, пока страхи его друга не уйдут. Он хочет стать опорой и поддержать Юнги, его с детства учили, что если можешь помочь, то лучше сразу это сделать. — Не… Не издевайся надо мной! И что? И что с того, что я не испытываю особой потребности в общении? Ну не надо мне это, не надо! Хоби… — парень хватает друга за грудки сильнее и только и смотрит разве что на белоснежную представительную рубашку, давеча идеально выглаженную. Он сотрясается, рыдания прорываются наружу, как и сущность Юнги — он оголен как проводок, источающий искры, истеря на ровном месте от брошенной фразы друга. Как же от этого боязно, за себя, за свои чувства, страшно поспешить… — Если бы ты знал, как мне тяжело… Это всё не я, я сам… Я не такой… Нежные губы касаются сморщенного лба, мгновенно расправляя кожные складочки, созданные скорее от хмурости душевной, нежели злобы, это вводит в оцепенение, и Юнги вдруг останавливается, и вся Земля, кажется, мир — вместе с ним. Такие мягкие, как и представлялось ранее. Обжигающие кожу в месте касания. Мин Юнги находит успокоение в этом, успокоение в обхватывающих лицо ладонях, перед заслонкой от мира нахального. Как Чон Хосок может быть сосредоточием всего интересного и такого важного во Вселенной, как он может переманивать всех на свою сторону и добиваться цели одним лишь жестом? Он такой… Великолепный, Юнги и дышать боится рядом — в данный-то момент точно, пока Хосок смотрит на него с широко открытыми глазами, источая лишь нежность и силу. Силу, которой не хватает Мин Юнги. Он улыбается ярко-ярко, даже солнце не сравнится с ним, от него не бывает так больно, как сейчас.тудум. тудум. сердечный приступ заказывали?
— Не говори больше таких вещей, я не брошу тебя в беде и в том состоянии, в котором ты сейчас находишься, ты же все-таки мой друг. Ну думал и думал, что с того? Я же ушел, чтобы вернуться, — искренне произносит Хосок, а Юнги впервые встречается с понятием дружбы. Наверное, целовать кого-то, чтобы успокоить его в трудные моменты, в реальности и есть дружба. Просто Юнги этого ещё не знает… Неужели именно от этого сейчас тепло разливается по всему обнаженному телу? Мурашки бегут по коже, и всё же взгляд постороннего, пусть и радостный, невыносим…Чон Хосок, я тебя… Я, кажется, тебя…
Я дружу тебя, Хосок.