дружба крепчает с объятиями.

      Кофе в картонном стакане всё ещё хранит тепло, несмотря на то, что времени парни потратили изрядно за разговорами. Иногда Юнги чувствует себя неуютно из-за большого количества бессмысленной болтовни с другими, но отчего-то это не распространяется на Хосока. С ним легко и комфортно, и — что самое смешное — хочется не замолкать именно сейчас, а говорить и говорить, и пускай это будет самая несусветная чушь, которую его собеседник слышал когда-либо. После стольких лет у Мин Юнги внезапно голос прорезался, захотелось, наконец, выплакаться, а не быть извечным мешком мусора, куда складывали свой негатив окружающие. Чон Хосок слушает и впитывает как губка, впервые молча следит за речью другого и не пытается перевести внимание на себя, как он обычно это делает в компаниях, на самом деле такой Мин Юнги даже поначалу шокирует. Он перескакивает с темы на тему с непривычки, пытается скинуть неловкость, которая возникла между ними в его спальне.       Две кружки кофе, стоящие напротив друг друга на столе, пальцы, соприкасающиеся в момент опускания кружек. Обжигать должен напиток, но почему горит внешняя сторона ладони? Хосок ведет рукой в воздухе, пока Юнги лепечет очередную шутку, которую поймет разве что такой же программист, но точно не его собеседник, ведь он учился по другой специальности, хоть и в том же универе. Пальцы красные вибрируют, непонятно становится вдруг — он пытается вспомнить, сколько раз в общем ему удавалось дотронуться до Юнги? Ведь и с десяток не наберется. Непроизвольно пальцы сплетаются с чужими, вынуждая замолчать и потупиться на сцепленные руки, момент волнителен и захватывает.       — Юнги, — он тянет на себя потеплевшие ладони, обхватывает их крепче, выказывая поддержку, — На самом деле я тоже боюсь, и боюсь многого, не только перемен или внезапно обжечься, как ты. У каждого есть свои страхи, просто необходимо с ними бороться, стараться это преодолеть. Ты не подумай, я не хочу принудить, трудно объяснить, но я хочу, чтобы ты любил…       — Любил? В каком смысле? — глаза большие, проясненные после того, как высказался. Мин Юнги, давеча лежавший в бессознательном состоянии, с щеками горящими после обжигающей ванны, мокрыми волосами, прилипшими ко лбу и шее, спускающимися по коже будто ручейки. Юнги, в удивлении раскрывший рот и смущающийся отчего-то запредельно сильно, так, что ещё чуть-чуть — и пора трубить тревогу, бежать в комнату и прятаться от переживаемых эмоций. Слово «любовь» вообще не может стоять рядом с его именем, тем более использоваться в одном предложении. Ещё и от Хосока. Любить кого?       — Просто любил, неважно кого или что. Чувства к жизни должны переполнять тебя, и я постараюсь. Я обязательно сделаю тебя счастливее, но ты должен довериться мне, — он не просит, скорее умоляет — столько эмоций у него во взгляде, что Юнги смотрит и задыхается, дух перехватывает от этих блестящих карих глаз, проникающих в закрома его серой души. Это предложение звучит как на алтаре, и оттого все окрашивается в идеальный розовый. Пожалуйста, раскрась моё сердце всеми цветами, которыми только пожелаешь. Глупо, по-детски и совсем не в стиле Юнги.       — Я хочу доверять тебе, — взвинчено произносит Мин Юнги, он действительно волнуется и готов доверять своему лучшему (и единственному) другу, искренне хочет это сделать впервые в жизни, а фигура Чон Хосока в его представлении теперь принимает другие краски — не просто друга-знакомого, с которым они раз в месяц встречались в кафе.       — Может, тогда рискнем?       — Давай… — Юнги наконец вытаскивает свою ладонь из мужских рук и стремительно встает, подхватывая блюдца из-под съеденных пончиков, в конце концов ликуя от появившейся возможности отвернуться и немного остудиться, занявшись мойкой посуды. Ощущение, что его сейчас распилят взглядом, никак не помогает процессу. Когда ты привыкаешь к невниманию со стороны общества, полному непринятию себя, то такие взгляды становятся убийственными, опасными.

***

      После длительных уговоров выйти на улицу, а впоследствии не менее долгих попыток одеть во что-то стоящее, Мин Юнги все-таки смог высунуть свой нос во внешний мир и покорно следует теперь за Хосоком, даже и не предполагая, что теперь его ждет. Чон Хоби улыбается широко, приподнимая голову и подставляясь под теплый ветерок, потихоньку разминая плечи и получая наслаждение от происходящего.       /юнги отчаянно старается не смотреть/       /ну, а что/       /сопротивляться выше его сил/       Прохожие заглядываются на эту нестандартную пару друзей и не находят ничего общего, что могло бы объединить парней. Юнги все больше ссутулится и скрывается за спиной своего друга, предоставляя ему горделиво расправить свои плечи и идти по улице с высоко поднятой головой, становясь настоящим проводником в отталкивающем кругу незнакомцев. В такое светлое время дня один из них вообще предпочитал не высовываться, глаза режет с непривычки, а если Чон Хосок опять попытается широко улыбнуться, так вообще можно ослепнуть. Ослепнуть и не чувствовать больше ничего.       Они останавливаются слишком резко, и Юнги чуть ли не сталкивается с широкой спиной своего друга, поднимает взгляд и замечает вывеску наверху здания. И первым местом, куда его привел Чон Хосок, оказывается строительный магазин. Минутная слабость и непонимание ситуации мелькают в глазах, ему же не шпаклевку на лицо придется наносить, чтобы кому-то понравиться, в самом-то деле!       — Я подумал, что сначала мы займемся уборкой той… конуры, в которой ты сейчас живешь, — бросает Хосок через плечо и без права на возражения входит в магазин.       Хосок сразу же предупреждающе выставляет руку вперед перед продавщицей-консультантом, ещё что-нибудь ненужное продаст, знает он, как это делается — сам умеет очаровывать, профессия у него такая.       Денег не так много, чтобы сделать в квартире Юнги евро-ремонт, но на несколько банок с краской хватит уж точно, и он подводит парня к стенду с всевозможными палитрами и сходу предупреждает: «Никакого черного и серого, тебе не идут такие оттенки». У Юнги дребезжит всё внутри, будто хрусталь пытается кто-то разбивать, бьёт-бьёт, колотит-колотит, и мысли, что его действительно сейчас начинают раскрашивать, толкаются в его голове наперебой. Старые обои превратятся во что-то новое.И отчего-то с издёвкой к самому себе появляется: Будто сам старый и ненужный.       Может и его жизнь превратится во что-то совсем новое и неопознанное? Разве можно найти что-то интересное и захватывающее в том, в чем давно разочаровался? Но Хосок каким-то неведомым ныне способом удачно справляется с этой задачей. Словно старую бутылку вина, покрытую пылью и лежащую на задворках винного погреба, он откупоривает пробку и вдыхает дивный аромат, который никому, кроме него, не сведущ.       Установка на теплые оттенки принимается сразу же, потому что первая палитра с коричневыми оттенками, такими же теплыми, как и согревающий его сегодняшним утром кофе. Хосок понимает мысли Юнги, подмечает его эту влюблённость в напиток, непроизвольно приподнимает ворот рубашки и пытается вдохнуть свой запах, но не ощущает его. Кажется, из-за Юнги у него даже запах дезодоранта приглушился за это утро.       — Знаешь, Мин Юнги, сколько бы я ни выпил кофе, никогда не ощущал на себе столько запаха, как сегодня, — задумчиво произносит парень, облокачиваясь на соседний стеллаж и наблюдая за тем, как взглядом лобызают теплые оттенки (удивительно, но этот индивид может тащиться не только от черного).       — Я просто не пью ничего другого. И как только ты мог пропахнуть мной? — Юнги отрывается от палитры и подвисает на Чон Хосоке, что вальяжно расправляет свою сорочку, которая сшита будто по его собственным лекалам. Парень пользуется случаем и подходит ближе к своему другу, ухмыляется ему в лицо, знает, что это никого равнодушным не оставит.       — Не забывай, милый мой, в эту ночь мы с тобой делили постель, отчего я не могу пахнуть тобой? Да и на руках я тебя носил, — через стеллаж слышится грохот и что-то похожее на «боже правый, как им не стыдно». Лицо молоденькой консультантки мелькает между банками со шпаклевкой, давая Юнги прекрасный повод закатить глаза, — Хах, да она просто завидует.       — Да, но скорее всего именно мне, а не тебе. Возможности побыть со мной наедине никто не позавидует.       — Поверь, я сам себе завидую вдвойне за то, что могу привлекать и твоё внимание, оно дорогого стоит, — поначалу шутя произносит Хосок, но в конечном итоге осекается, прекращая улыбаться.       Всё это реалия, и ощущение того, что он только что проболтался в чем-то важном, не покидает парня. Да и чего тут может быть важного? Хосок начинает сам себя не понимать. Он получает внимание от Мин Юнги, Юнги, который не обращает внимание ни на что в принципе. И с чего это все началось? Но ведь Чон Хосок не может не радоваться этому, ведь так? Да и льстит это, определенно, чего уж таить.       Но почему он пытается изменить своего друга, почему хочет помочь? Откуда возникает это чувство долга и желание видеть улыбку на этом лице? Кажется, он становится чрезмерно чувствительным рядом с этим бесчувственным пораненным песком камнем, отполированным от внешних воздействий и подстроившимся под такой расклад событий.       — Ладно, выбирай свой кофейный цвет, но к нему мы тогда подберем голубой и белый. Но коричневой будет только одна стена, не больше. И пойдем домой побыстрее, — «пока ещё ничего не ляпнул» пытается потянуться следом, но так и остаётся непроизнесённым.       Чон Хосок пытается раскрасить Мин Юнги, как бы и самому не запачкаться.