nicotine.

      Рассвет проникает в купе, погружая поезд в пурпур сумеречной дымки. Джинтэ еще спит. Я морально себя готовлю к другой жизни, насыщенной, пропахшей медикаментами; к звонку домой, скорее всего, просто совру маме, что пекинские врачи направили меня в Цинхай; к разочарованиям. Я хочу жить. Но буду ли?       Целую чужую щеку, колючую от легкой щетины. У него во сне беззвучно шевелятся губы. Смешной и уютный. Мир умещается в окно поезда, мажется, рассыпается на зеленый и нежно-розовый.       Я завариваю кофе. Сахар, не растворившись, оседает на языке приторными лепестками. Наконец-то берусь за книгу. Джинтэ просыпается через несколько часов. И курит. Обо мне так печется, а сам совершенно не волнуется о здоровье. Мы разговариваем о всяких мелочах, я расспрашиваю его о клинике и о том, что меня ждет дальше, пока он сонно затягивается, роняя пепел себе на колени.       Ему интересно, понравилась ли мне книга, а я не могу вспомнить, о чем читала. Джинтэ постепенно заменяет мне кровь, течет по венам. Скоро захватит всю меня. Звоню маме, кратко описываю случившееся, упустив главного персонажа этой истории. К чему ей лишние волнения? Вся эта болезнь, как электросудорожная терапия, лишь последствия наоборот. Вместо ретроградной амнезии я помню всё слишком отчетливо, фиксируя каждое содрогание, каждый сбой, но вместе с тем всё усугубляя никотином. — Хочешь музыку послушать?       Я смотрю растеряно на Джинтэ, а он вынимает с закромов своего рюкзака диски. На выцветшей обложке кремового цвета — птица; на другой — руки тянутся к самолету, застрявшему в небесной лазури; есть еще звездный круговорот в пучине космоса и запутавшиеся деревья; лунная тропинка на воде. И все одной группы — Band of Horses. — Выглядит старомодно, но вообще-то они вышли лет пять-семь назад. Послушаем? — С удовольствием.       Всё, что связано с Джинтэ — моя неорелигия. И мне хочется проникнуться всем, что у него под кожей, на губах, в радужной оболочке. Узнать каждую деталь, график, схему его жизни, а после вытатуировать это всё на своей ладони, вдоль линии судьбы.       Он щелкает плеером, нажимая затертую кнопку, и протягивает мне наушник. И если поезд был своеобразным микрокосмосом, то музыка лишь обострила это состояние вакуума. Мурашки по шее с первых же секунд. Мир в эту секунду — наш. Джинтэ обнимает меня со спины, целуя неразборчиво и застенчиво куда-то в ключицы. Каждая нота так глубоко врезается в подсознание, и я понимаю без слов, что Джинтэ хочет этим сказать.       Я не сильна в английском, но «что бы ни случилось, он будет готов к похоронам». Знает, каким сомнительным выглядит его обещание. Хотелось бы мне хоть в такой день казаться прекрасной. Надо рассказать про платье цвета айвори, жемчуг в волосах, и чтобы на могиле обязательно бордовые тюльпаны да ромашки, окаймленные солнцем.       А потом блюз голубого цвета. Он просит «дать ему что-нибудь, ради чего стоит жить». И мы слушаем дальше, меняя диски, разноцветные кусочки зеркал. — Джинтэ, давай потанцуем. — Здесь? — Ну да. — А я не умею. — Я тоже.       Звук, выжатый на полную громкость, из наушников всё равно звучит тихо и скомкано. Мы оставляем их на столике, а сами замираем в центре купе, бережно касаясь друг друга, как будто впервые и до ожогов на подушечках пальцев. В эпицентре танца — нежность. Тихо посмеиваемся, неумело кружимся по лезвии узкого пространства, а песня хрипло шепчет — «мы кружимся в беспрерывном падении, мы — вечно живой призрак былого».       Последние капли рассвета рассыпаются. Зыбкие солнечные лучи липнут к окну, наливая сердца глянцгольдом, а мы танцуем в поезде, захлебнувшись чужим талантом — «никто не полюбит тебя сильнее, чем я».       Открываем форточки, ныряя в отрезвляющий сквозняк. Джинтэ смеется. Очень мягко и сонно, без тени былой монохромной горечи, и мы, обустроившись на верхних полках друг напротив друга, тянем руки из окна, словно пытаясь ухватиться за мир. Радужный калейдоскоп. Каша из неба и буйных трав. Мы целый день посвящаем счастью.       А под вечер, когда небо тонет в малиновом велюре, поезд выдыхает последний раз, кашляя пылью, и окончательно замирает в Цинхае. Точка назначения. Если честно, я настолько прикипела к этому купе, что вещи собираю без какого-либо энтузиазма. Вот и закончилось моё путешествие. Пожалуй, самое яркое пятно в недолгой жизни.       Джинтэ ведет меня за руку. Мы оказываемся под куполом вокзала наедине с немногочисленными людьми и поздней ночью. Я смотрю на поезд со стороны и привыкаю к мысли, что больше в него не вернусь, но кое-кто, с неизменной сигаретой между большим и указательным, обещает обратное. Верю. Наверное, верю.       Нас забирает желтоглазое такси. Так закончилась одна тропа.       Меня ждала другая, извилистая и ненадежная, к выздоровлению или смерти, но рядом с Джинтэ было не так страшно. Может быть, он и вправду волшебник, но август проплывал, а я всё не умирала. Каждый день комкала листики календаря. Всё просто шло своим чередом — процедуры, четыре операции, огромное количество медикаментов, терапии, разговоры с психологом. Люди вокруг старались, делали всё, чтобы я осталась в живых. И физически, и морально.       Мама звонила нечасто. Боялась, что я попрошу денег, или еще чего-то, но Джинтэ не требовал. Он делал это, потому что любил меня. Наверное, это несправедливо по отношению к другим, заслужившим на жизнь больше девушки, уже готовой опустить руки и умереть.       Перестала считать дни. Надежда уже не казалась чем-то отравляющим. Я больше не искала положительных моментов в скорой смерти, но пыталась найти их в каждом новом дне.       Однажды вечером мы едем посмотреть на озеро. Красивое. Джинтэ разводит костер, и мы печем яблоки, поливая их медовой патокой. У него в запасе океаны чужих жизней. Он рассказывает мне о чьих-то победах и поражениях, а я слушаю, примостившись к родному телу, и утыкаюсь носом в его темно-синий свитер крупной вязки.       Водная гладь рябит, пересекая лунные прямые. Ночь похищает небо. Как давно я не перечитывала дневник? Я совсем о нем позабыла. Тучи, иссиня-черные кашалоты, постепенно закрывают собой полумесяц, и единственным освещением остается пламя. — Ким Тэён. — М?       Изредка вспыхивает кончик сигареты, когда пепел загорается кроваво-красным. Я вбираю в себя никотин, полощу им легкие, курить уже не хочется так сильно как прежде, но зависимость уходит очень долго и болезненно. — Я свое обещание выполнил. Твоя очередь. — В смысле?       Он улыбается игриво, а после машет мне экраном старого самсунга. На заставке — я, это первое, на что обращаю внимание. Фотография, сделанная неделю назад, где я в смешной красной кепке и с мороженным. Потом замечаю часы — полночь. Всё еще не понимаю, что он хочет мне сказать. Циферблат крутится. 00:01. — Вот. Ты уже минуту как жива, а на дворе сентябрь.       Если честно, до меня доходит не сразу. Но когда всё сказанное переваривается, я смеюсь с ноткой истерики, потому что серьезно, этот Ким Джинтэ просто нечто. Он сидит, довольный и как всегда немножечко сонный, прижимает меня к себе. Мы оба знаем – это еще ничего не значит. Болезнь рядом, сидит напротив нас у костра, потирает руки. Но думать об этом сейчас не хочется. — Ладно. Молодец. И что же ты хочешь взамен?       Больше всего я благодарна поезду, большому железному чудовищу, который подарил мне Ким Джинтэ, новую любимую рок-группу и целый месяц лета. Я боялась, что когда мы выйдем из вагона, магия рассеется. Но оказалось, она была в нас. Это я и Джинтэ сделали поезд волшебным. — Пообещай мне никогда не умирать.       И это, конечно, что-то за гранью разумного. Но я обещаю.