Последний Мститель

Только в пустыне понимаешь, насколько важна вода. На большой земле она даётся слишком легко. Она — что-то само собой разумеющееся, мимолётное, не бесценное. Ей можно предпочесть другой напиток. О том, что вода — это всё-таки великая, коварная и прекрасная стихия, вспоминают на берегу океана или перед лицом опасного ненастья. Здесь же есть только пустынная, мутная и неудобная для употребления. Нельзя просто взять и выпить стакан — ты должен сходить к колодцу, вытащить тяжёлое ведро, победив неповоротливый скрипучий журавль, очистить её. Зато каждый выпитый стакан — это праздник. Через полгода пребывания в негостеприимных краях Клинт понимает, что вкуснее воды нет ничего. А ещё он всё чаще невольно думает, что зря раньше, в той жизни, про себя сравнивал Наташу с огнём. Чем дольше они находятся здесь вместе, тем яснее становится: Наташа — его вода. *** Когда Клинт, забрав передачу с припасами, отмечает в своём измятом календарике полгода со дня приезда, он неожиданно явственно осознаёт, что жить осталось недолго. Он и без договора с Наташей был уверен, что его тело останется в барханах, и рано или поздно ветер, песок и солнце выбелят его кости. Когда она появилась, умереть стало труднее, и Бартон даже стал реже об этом думать. Теперь же оба исполнены решимости, и с каждым днём, когда участившиеся короткие стычки и критическая жара оставляют их в живых, Клинт размышляет о договоре. Это действует на него странно. Наташа действует на него странно. Жизнь обретает острый и пряный вкус, не оставляет времени на горькие мысли. Бартон думает, что давно не чувствовал себя таким молодым и никогда не чувствовал себя таким живым, всё чаще. Он думает об этом, когда в сумерках над его головой приглушённо свистят пули. Он думает об этом, когда ощущает привкус песка в первом утреннем глотке воды. Он думает об этом, когда выпускает табачный дым кольцами, чистит винтовку, ест ставшую не такой уж гадкой тушёнку, пьёт вечером кофе. У этой бурды, оказывается, вполне кофейный запах. От всего вдруг удаётся получить хотя бы удовлетворение, если не удовольствие. Клинт совсем не думает об этом, когда он с Наташей. Это случается чаще всего на рассвете, по возвращению в дом. Почти всегда — быстро, страстно, резковато и очень ярко. Никаких нежностей. Никаких мыслей. Никаких взглядов глаза в глаза. Просто разрядка и расслабление, опустошение головы, чтобы спать без снов. Наташа никогда не целует его в губы и не даёт поцеловать себя, прочерчивая красноречивую нелепую границу отношений, но Бартон и не возражает. В конце концов, это Нат, и если бы в его жизни хоть что-то было по-прежнему, он ни за что не смог бы представить её своей любовницей. В конце концов, меньше чем через полгода всё окончательно потеряет своё значение. *** Гораздо больше Клинта беспокоит то, что с Наташей снова хочется говорить. Он напоминает себе, что всё ещё не простил её, от десяти до пятидесяти раз на дню. Думает, что если бы она взяла трубку — он не полез бы в эту мясорубку, растеряв всего себя окончательно, а уж как-нибудь сдох бы в Штатах, как порядочный супергерой. Эти мысли спасают каждый раз, когда Бартон порывается задать давно сформулированные вопросы. Не стоит ничего ворошить. Он снова напоминает себе об этом, когда после удушливого лета и сезона лютых песчаных бурь, уже осенью, выдаётся спокойная и почти свежая ночь. Наташа с ним на посту, в укрытии на краю разрушенной деревни, смазывает позавчерашнюю трофейную винтовку, и над её головой в огромном проломе крыши светят высокие крупные звёзды. Она что-то мурлыкает себе под нос, и по губам читаются русские слова, большинства из которых Бартон не знает. Время от времени Клинт посматривает на неё, цепляясь взглядом за выпуклую чёткую звезду на плече, за неизменную стрелу на цепочке между чётко обрисованных под загорелой кожей ключиц. Он в очередной раз думает, что не стоит ничего ворошить. Ведь всё и так хорошо. Хорошо? Бартон недоумевает и тянется к жетону. Ведь ничего хорошего нет. Ничего хорошего не может быть, они в чёртовом аду, и песок даже у него в трусах. Наташа проверяет винтовку и залегает рядом, наводя прицел на другой подход к деревне. Клинт борется с собой ещё несколько минут — а потом кладёт левую ладонь на её плечо, задевая пальцами звезду. Наташа вздрагивает и смотрит на него. — Почему ты со мной спишь? — вырывается у Бартона один из мучительных вопросов. Романофф поводит глазами. Знакомо до боли. Он даже может предсказать, что сейчас она нагло и красиво уйдёт от ответа, сказав какую-нибудь дерзкую фразу, после которой не стоит расспрашивать дальше. — Бартон, я трахаюсь с тобой, чтобы ты не сошёл с ума, — отвечает она невозмутимо. — Лишь бы унизить, — Клинт усмехается и убирает ладонь. Несколько минут после этого он чувствует себя странно, пока не понимает, почему. Просто мышцы лица за почти семь месяцев отвыкли от того, что уголки губ могут подниматься вверх. *** По ночам теперь можно дышать полной грудью. Хоть воздух и сухой, он успевает остыть. Палящая жара уходит вместе с сентябрём. У этого есть и минусы. Врагу тоже легче дышать. К очередному рассвету на краю деревни остаётся семь трупов. Клинт и Наташа таятся в лабиринтах разрушенных домов ещё несколько часов, до полудня, и лишь потом решаются обыскать трупы. Клинт находит у живучего козла, на которого они извели с десяток патронов, почти полную фляжку рома; Наташа выуживает из кармана у молоденького наёмника европейской внешности заряженный плеер и смотанные наушники-капельки. — Хорошо, что в плеер не попали, — говорит она, вставляя в ухо один наушник и бегло пролистывая песни. — Твою мать, Бартон. Они же воюют против нас. А песни что-то ни разу не на арабском. — Нам же лучше, — Клинт пожимает плечами, переворачивая последний труп. — Оставь. У меня тут ещё коньяк. Он тоже вроде должен быть под запретом у этих…воинов веры. Лёжку они меняют сразу — уходят вглубь деревни, на ту базу, где случилась их первая встреча. Клинт давно привёл её в порядок, поняв, что с такими частыми налётами лучше предпочесть дома с подвалами. В крови ещё играет адреналин, и уснуть сразу вряд ли получится. У Наташи замотана наспех бинтом ладонь — один из боевиков умудрился пролезть к ним и попытался пырнуть Романофф ножом. Теперь у Нат есть новый трофейный нож. В рюкзаке Клинта булькают бутылки с водой, тоже добытые у убитых, но их всё равно мало на сутки. За водой идёт Клинт. Принеся два ведра, он ставит их в ванной комнате и заглядывает в спальню. Наташа сидит на кровати лицом к заколоченному окну, скрестив голые ноги, и слушает плеер. На той самой кровати, которую теперь тошно видеть. Клинт подходит, неслышно и осторожно, садится слева и молча забирает правый наушник. Heavy thoughts seem to slip away. When you were here on my darkest days, I trust in you. Many debts I cannot repay, Too many clouds in my sky today. I trust in you. As if it really matters, You run. When I reach out for a hand to, Pull me through the storm, Pull me through the norm. I reach for you… Клинт тянется к рукам Наташи и делает музыку погромче. Он слишком давно её не слышал. Наташа сидит с закрытыми глазами, едва шевеля губами. Тонкий солнечный луч перечёркивает её шрамированное плечо наискосок, делит пятиконечную звезду пополам, отсвечивает яркой точкой на острие серебряного наконечника маленькой стрелы. Бартону в этот миг вдруг кажется, что он встряхнул детский калейдоскоп, заглянул в него и увидел, что цветные осколки сложились в совершенно новую картинку. И эта песня, и Наташа, и вкус чистой бутилированной воды, которую они пили перед тем, как войти в дом, и дневное яркое солнце, которое он редко застаёт. Но картинка абстрактна, и он не может дать ей чёткого определения — просто молча любуется, закуривая. Spread inside My mind You'll find That you really matter What's right In this life We must try As if it really matters… И Клинт снова думает о том, что скоро всё потеряет значение. Но здесь и сейчас ещё есть важные вещи. Кода лязгает железными струнами, и Бартон жмёт на «стоп», дотрагиваясь до Наташиных пальцев своими. Она открывает глаза. — Нат, — собравшись с силами, произносит Клинт. — Почему ты здесь? — Потому что здесь ты. Ответ быстр и искренен. И внезапен, как беззвучно выпущенная пуля. Клинт вспоминает, как быстро, ярко и неугасимо вспыхнул роман у Романофф и Барнса. Несмотря ни на что, они казались ему идеальной парой, теми пресловутыми половинками единого целого. Наташа и Джеймс слишком хорошо понимали друг друга с самого начала, пройдя через соседние круги ада. Клинт сам привык к ней не сразу, просто принял прошлое подруги и напарницы как данность. А с Джеймсом у них было слишком много общего, и это лишь многократно умножало друг на друга возникшие с первых разговоров привязанность, симпатию и влечение. Когда Романофф была рядом с Барнсом, она была действительно счастлива. Клинт даже простил ему выстрел под Одессой, который чуть не стал для Наташи роковым. Был ему не только соседом, но и другом. Так что случилось?.. — А как же Джеймс? — вопрос даётся тяжело. Было бы проще задать его с усмешкой, но усмехаться теперь выходит лишь искренне и уместно. Война смяла и выбросила все маски Бартона. Наташа горько улыбается. Второй раз на памяти Клинта забирает у него сигарету и затягивается. Клинт мгновенно решает, что они всё же расстались. Может, даже по-хорошему, но для Наташи это было предательством. Она никому не давала приручить себя, даже Беннеру, который справлялся и не с такими трудностями — а с Джеймсом позволила себе быть слабой и влюблённой. Есть от чего сбежать. И Бартон задаёт главный вопрос. — Почему ты не брала трубку…тогда? Ему не требуется уточнять. Наташа всё понимает, но качает головой и вдруг вытаскивает из его пачки сигарету. — Дай фляжку, — просит она. У Клинта внутри поднимается песчаная буря. Он лезет в рюкзак и понимает: больше всего он не хочет после всего, что натворил, услышать, что у Наташи была веская причина. И в то же время он хочет знать, что причина была. Стоит доверять человеку, с которым ты собираешься умереть. *** Крышку фляжки Наташа откручивает медленно и сосредоточенно, но она всё равно идёт туго, и Клинт помогает. В резьбе скрипит песок. Романофф делает длинный глоток. Передаёт фляжку Бартону. Он неосознанно повторяет и её движение, и даже длину глотка. Ром прокатывается по горлу жидким огнём, и Бартон, вспоминая вкус спиртного, успевает пожалеть, что пьёт. После боя, бессонницы на фенотропиле, да ещё и в жару, развезёт очень быстро. Он даже начинает чувствовать тёплую безалаберную расслабленность во всём теле уже через несколько секунд. А Наташа становится ещё более собранной. Она курит. Курит неожиданно красиво и неторопливо, и всю реальность Клинта медленно заволакивает тягучей дымкой. Он даже не прерывает её, только падает на спину, закладывает руки за голову и следит за тем, как Наташа подносит сигарету к губам, затягивается и выдыхает змейки дыма, проходящие сквозь тугой луч. Только когда она гасит в пустой консервной банке окурок, Бартон напоминает о себе, проводя пальцами по её спине. Романофф оборачивается — и ложится рядом. — Нат? — Давно нужно было рассказать. Просто всё стало слишком странно… Тогда. Прямо здесь. Я не так себе представляла нашу встречу. И тебя. — Можно было догадаться. — Всё равно…не настолько. — Что тогда произошло? — Клинт спрашивает уже в лоб. Или ром внутри Клинта, готовый, в отличие от него самого, ко всему. Наташа молчит бесконечно долгую минуту. Потом выдыхает слова — длинно и плавно, как только что выдыхала дым. — Клинт, я знала, что Лору убили. Знала, что ты решил всё бросить. Но если бы я сказала тебе, что случилось тогда же у меня — ты бы остался. И погибли бы абсолютно все. — Что это значит?.. — Клинт… Наташа снова делает паузу. Клинт замирает и поворачивается к ней. На шее Романофф пульсирует напряжённая тонкая жилка, и Бартон наблюдает за сердцебиением подруги, которого больше не может услышать, не прижавшись ухом к груди. — Клинт, — наконец говорит Наташа мертвенно-ровным голосом человека, который тысячу раз прожил вновь и вновь случившуюся с ним катастрофу. — Тогда всё началось. Пришли не только к тебе. Увезли Джеймса. — Что… — Бартон приподнимается, но Наташа еле заметно мотает головой и жестом просит его лежать. Он слушается. — Я говорила, что мне некуда больше идти. Тогда всё началось. Ты жив потому, что ушёл умирать. Я жива потому, что очень хотела отомстить. Больше никого нет, Клинт. Ни «Щ.И.Т.а». Ни «Гидры». Все мертвы. Все, кроме нас. *** — Все? — тупо переспрашивает Клинт. Это всё, на что он сейчас способен. Мозг, который отвык от крутых поворотов, требует немедленно влить внутрь ещё рома, а потом заняться с Наташей сексом, таким, чтобы после в голове звенела пустота, таким, чтобы уснуть в любой неудобной позе и провалиться в черноту. Он не успевает. Наташа отвечает слишком быстро. — Ну, не все. Ещё выжила Мария Хилл. Она была с заданием на Шри-Ланке, подхватила какую-то экзотическую лихорадку и валялась там в больнице без возможности выйти на связь. Это её и спасло. Она вернулась, когда всё уже кончилось. И Тор. Он же бог и всё просидел в своём Асгарде. — Подожди. У Клинта между висками натягивается тетива. Он прикрывает глаза. Слушает, как завывает ветер, поднимая песчаную бурю. Громко. Очень громко, раз он слышит. Ни «Щ.И.Т.а». Ни «Гидры». Все мертвы. — Боже. И Клинт всё же берётся за фляжку. Ром вдруг становится безвкусным. Перед закрытыми глазами Клинта несётся хоровод вспышек — самые радостные, самые яркие, самые смешные моменты совместной работы и отдыха. В памяти мелькает всё сразу: ненужное раньше воспоминание о книжке, которую он взял у Сэма и забыл отдать, добрая улыбка Стива, острословное ворчание Тони, обещание показать Ванде Диснейленд. — Боже, — повторяет Клинт. — Как. Это даже не вопрос. На вопросительную интонацию у Бартона нет сил. Наташа начинает рассказывать. Абсолютно ровным и спокойным голосом. Но фразы рваные, а пальцы выстукивают по кровати дождевую дробь, и Клинт бессознательно берёт её за руку. — Всё покатилось, как снежный ком. Приехали к нам. Убили Лору. Она была первой жертвой…всего этого. Забрали Зимнего Солдата. Я напала на след, мы с Тони попытались вычислить и нагнать их, но бесполезно. Ты в это время был у Ника. Через час после того, как ты вышел, на него совершили первое покушение. Удачным, впрочем, стало только третье. Через неделю. Я… Я ждала, когда ты уедешь. Ты всё правильно сделал. Только у тебя есть дети. Ты вывел их из-под удара, когда вышел из игры сам. Дальше всё молниеносно. Мне кажется, никто не спал две недели. Мы ничего не понимали, Клинт, всё было слишком хорошо организовано. Переворот в Ваканде, теракты в Вашингтоне, живой блядский Рамлоу, кромешный ад и сумасшедший дом. Нас вылавливали поодиночке. Мне просто везло, как обычно. Я теряла нить событий, потому что просто хотела найти Джеймса. И нашла. Когда «Щ.И.Т» уже был уничтожен и нас оставалось трое. Тони, Сэм и я. Мы разнесли базу. Со всей верхушкой. И с Джеймсом. Он всё равно уже…не был им, а без Ванды этого было уже не исправить. Если бы не Сэм, я бы тоже оттуда не вышла. Попалась Рамлоу. Ты же хотел знать, откуда у меня звезда, да? Это его автограф на вечную память. Он негостеприимно меня встретил. Оглушил, испортил костюм. Срезал его с меня, можно сказать, и поставил клеймо. За то, что Джеймс меня любил и не хотел быть на их стороне. За то, что они едва смогли снова его запрограммировать. Сэм убил Рамлоу так, чтобы тот не воскрес в третий раз. Наташа затихает. Клинт тоже молчит. В его голове слишком много понятных подробностей, которые домысливаются на ходу. Мысли больше похожи на крики внутренних голосов шизофреника. Их слишком много. Слишком. Слишком. Непонимание. Ужас. Стыд. Желание задавать вопросы. Последнему мешает ощущение того, что ладонь Наташи посреди жары кажется ледяной. И Клинт разбивает тишину одним-единственным важным вопросом. — Как всё это стало возможным? — Как в мудацком кино. Всё как в мудацком кино. Среди нас был предатель. Человек, который на самом деле всегда работал на «Гидру» и, сумев её возглавить, расчистив путь нашими руками, решился исполнить замыслы предшественников. Её последняя голова. И я её срубила. — Кто? — Уже неважно. — Я хочу знать. Наташа долго молчит. Потом заговаривает бессильным шёпотом. — Я не хочу, чтобы ты знал. Потому что это был человек, которому мы все верили. Может, она действительно не хотела. Но Клинт умел делать выводы, потому что далеко не все из бывших Мстителей могли вызвать доверие одним взглядом и одной улыбкой. Он решает больше никогда ни о чём не спрашивать Наташу. Её трясёт, дико трясёт, и Клинт осторожно укладывает её на кровать, заворачивает в пыльное дешёвое одеяло, положенное под простыню, и обнимает так крепко, как ещё не обнимал. *** Следующие несколько ночей выдаются убийственными во всех смыслах. Клинт обозлён и растерзан окончательно. Он не спит трое суток, следя за тем, чтобы Наташа не выкинула чего-нибудь дикого и чтобы она нормально спала. На свою беду, боевики лезут и лезут в деревню, напарываясь на взбесившегося Бартона. Начальство объясняет это тем, что ближайший к деревне колодец засыпало во время артобстрела, и стратегическая важность точки повысилась. Подкрепление не шлют — по логике офицеров, если Клинтон Фрэнсис Бартон справлялся со спецпоручением раньше, то нечего растрачивать человеческий ресурс. Клинтон Фрэнсис Бартон тем временем расстреливает врагов с такой холодной точностью, которая говорит об исключительно горячей ярости, клокочущей внутри. Война кажется ему абсолютно бессмысленной, потому что тянется слишком долго и медленно, ей не видно конца, а цели окончательно покрылись для Клинта мраком забвения. «Гидра» кажется ему бессмысленной, потому что даже после её уничтожения мир на земле не наступил. Войны были до. Войны есть после. «Щ.И.Т» кажется ему верхом бессмыслицы, потому что боролся с ветряными мельницами и не смог разглядеть врага в самом своём сердце, доверив ему единственное толковое начинание — инициативу «Мстители». Никто ничего не добился. Все стали историей, превратились даже не в песок — в пыль. Он, Клинт Бартон, тоже ничего не добился. В его жизни было настоящее. Была Лора. Была семья. Были дети. Была дружба. Но он думал, что есть некое Великое Дело, и радостно верил в его чистоту. Идиот. Наташа останавливает его руку, и Клинт осознаёт, что последние две пули всадил уже в труп. — Экономить надо, — ворчит она. — Нам здесь ещё долго торчать. Это временно приводит Бартона в чувство. Он зол, слишком зол — на сильных мира сего, на войну, на голубоглазого предателя, на Рамлоу, на Наташу, которая не могла с порога дать ему по морде и рассказать, как весело живётся в мирных странах, пока Клинт загорает на войне, бегая кругами от своих мыслей. Но больше всего он зол на себя. Потому что думал плохо о Наташе. Потому что плохо думал обо всех. Потому что поступил так же, как Рамлоу. Нет. Хуже Рамлоу, потому что ему верили. Потому что его нашли на девятом круге ада. Данте был неправ — обманувшие доверившихся не вмерзают в льды, а изнывают в пустыне, среди песка и крови, в компании себя самих. Хотя некоторые всё-таки вмерзают. Клинт обнаруживает себя механически роющимся в кармане у убитого боевика и тормозит. Жетон не помогает — сколько его не наглаживай, а Клинтон Фрэнсис Бартон всё равно мудак. — Нат, — просит он. — Врежь мне, пожалуйста. — Чего?! — У меня едет крыша. Наташа смотрит на него с опасением. Суёт в свой рюкзак патроны. Встаёт, берёт его за руку и тащит на лёжку, хотя ещё толком не рассвело. Бартон не сопротивляется. Он на своём девятом кругу ада. Он такой же предатель. Предатель друзей и сотрапезников. Предатель — в первую очередь — Наташи. *** Наташа затаскивает его в комнату и только там даёт звонкую пощёчину. Клинт смотрит на неё непонимающе. — Не работает. Она настороженно кивает. Замахивается сильнее. Клинт неколебим. Муть в голове не проясняется, и он механически повторяет те же слова. Нужно было спрятать детей, сделать ложный манёвр, вернуться. Нужно было всадить при последней встрече стрелу между глаз Иуды. Нужно было…только он не знал. Может, если он был бы с Тони, Сэмом и Нат на базе «Гидры», у них бы что-то получилось, выжили бы хоть они сами, и Наташа бы не… А Ванда… Это он виноват. Он втянул девочку в это дерьмо. Сначала она потеряла брата. Теперь и она… А ведь будь она жива — и Джеймса бы вытащили, и Наташа всё ещё была бы счастлива… — Может, успокоительного? Бартон мотает головой и закрывает лицо ладонями. Наташа подходит к нему. Берёт за запястья и опускает руки. Внимательно смотрит в глаза. — Зря я тебе всё это рассказала. — Нет. Я должен был это знать. — Хватило бы знать только то, что ты мне нужен. Знать, что ты вообще единственное, что у меня есть. Бартон, ты хоть понимаешь, насколько ты меня испугал, что я тебе это говорю? И насколько ты идиот, что я тебе это объясняю? Мы умрём вместе, Клинт. И никак иначе. Я обещала. Ты обещал. Пожалуйста, сохрани до этого момента трезвый рассудок. А теперь дыши. Наташа делает глубокий вдох, подавая пример Клинту — и он старательно делает то же самое, но получается слабо и прерывисто. Во второй раз выходит уже лучше. Она права. Истерики неуместны. А то, что с ним случилось — это истерика. — Я постараюсь, — бормочет Клинт. Романофф отпускает запястья Бартона, стаскивает с него запылённый китель и укладывает в кровать рядом с собой. Она настолько устала, что засыпает мгновенно, пусть и крепко держа Клинта. Клинт тоже успокаивается, чувствуя её ровное и глубокое дыхание. Она — не единственное, что у него есть. Но единственная, кто может быть рядом. И она всегда была рядом. Перед тем, как уснуть, Бартон почти бессознательно целует Нат в висок, и это самое нежное, что когда-либо между ними случалось. *** Ещё два месяца проходит на удивление спокойно — если так можно назвать регулярную оборону. Но перестрелки на душевное равновесие Клинта влияют не так, как мысли. Наоборот, они отвлекают. Между ними не происходит больше никаких откровенных разговоров о прошлом и об их отношениях, но всё, что действительно нужно было сказать, уже сказано. В какой-то момент Клинт ловит себя на мысли, что Наташа начала перебрасываться с ним шуточками, как в старые добрые времена, что они могут болтать о посторонней ерунде и спорить о бытовых вопросах. От этого становится легче. Кошмары всё ещё с ним, и они обрели большее разнообразие сюжетов, но спасает снотворное и то, что Наташа неизменно приносит после пробуждения сигарету и стакан воды, а потом садится рядом. Возможностей для секса выдаётся не так уж много из-за постоянных осад, лёгких ранений и усталости, но он становится ярче и безумнее. Однажды это случается даже ночью, на дежурстве, в одном из укрытий в разрушенных домах, и ещё несколько дней Клинт вспоминает, как Наташа стонала в его ладонь, боясь, что на них могут напасть. А потом они оба смеялись. Единственный раз за всё время. Нервно, на грани истерики, но смеялись друг другу в плечи, так же тихо. Серьёзные темы за это время оба раза поднимает Клинт. В первый раз он спрашивает у Наташи, где похоронили Сэма, потому что хочет, если получится, прийти к нему на могилу. Наташа говорит, что нигде. Он, Тони и Джеймс навсегда остались на уничтоженной базе, которую закрыли для посещения сотрудники ФБР. Клинт про себя решает, что поблагодарит Сэма за избавление Наташи при скорой встрече. Во второй раз Клинт признаётся ей, что плохо слышит, и Романофф только пожимает плечами. С этого момента Наташа громче поёт, когда занимается оружием, и включает традиционную уже после удачных операций одну песню с еле дышащего плеера сразу на полную катушку. *** В конце декабря, когда присылают внеочередное снабжение и всё вроде бы становится даже лучше обычного, Клинту снится новый и непривычный кошмар. Накануне Наташа едва не влезла под пулю, и Бартон наорал на неё благим матом, окончательно расписавшись в том, что его нервам конец. Во сне пуля настигла Романофф. Клинт почти почувствовал гудение тетивы под пальцами, когда стрелял в убийцу почему-то из лука, и уже потом рухнул на колени в песок, пытаясь заставить Наташу открыть глаза, упрашивая её это сделать совершенно напрасно. Клинт гладил её по лицу, и все руки лучника были в крови, залившей его. Он проснулся, даже не хватая воздух ртом. Ему вдруг стало очень холодно, хотя зима в пустыне была гораздо лучше лета и от неё можно было спастись вдвоём под тонким одеялом. Но тёплой Наташиной руки Бартон спросонья не находит и успевает впасть в панику, прежде чем замечает её. Романофф отцепилась от него и спит рядом, лёжа на спине. На Клинта накатывает совершенно дурацкое облегчение, и он будит её. То ли чтобы поделиться, то ли чтобы удостовериться, что Наташа настоящая. — Нат, — сонно и радостно говорит он, тряся её за плечо. Она просыпается не сразу и смотрит на него, как на придурка. — Ты всё-таки чокнулся, — заключает Наташа, собираясь отвернуться и уснуть снова. — Нат, ты живая, — сообщает Клинт. — Я так счастлив. Прежде чем Романофф успевает сочинить достойную язвительную фразу, Бартон дотрагивается пальцами до её щеки и едва-едва прикасается губами к губам. Клинт и сам не сразу понимает, что происходит. Радость от того, что кошмар — это только кошмар, плавно исчезает, и он вдруг обнаруживает, что целует Наташу. И, что гораздо более странно, это кажется ему не только внезапным и приятным, но и правильным. А ей, видимо, так не кажется. Несколько затянувшихся минут Наташа отвечает на поцелуй. Потом, как будто опомнившись, садится в постели и хмурится, глядя на Клинта. — Больше не делай так, — убедительно говорит она. — Иначе я не выполню данного тебе обещания. Не стоит, Бартон. Давай лучше в честь того, что я живая, займёмся сексом. Клинт теряется от этой отповеди, но не противоречит. Ничему.