Неправильные

«Капитан Ичимару так похож на Широ-куна…» ― Момо в сотый раз ловит себя на этой мысли и тщетно пытается сосредоточиться, чтобы дописать к сроку отчеты. «В самом деле, очень похожи», ― лейтенант Пятого проводит кистью по листу и уставляется на черный четкий штрих. Он видится ей той же скобкой, скобками, которыми собраны ресницы Ичимару Гина над сомкнутых в лукавом прищуре глазах. Его хитрость обманчива, думается девушке, на самом же деле, капитан тщательно скрывает за веками два таких же бескрайних моря, полных лазури и бирюзы, как и у Широ-куна. Момо видела. Ей посчастливилось уловить взгляд самого скрытного из офицеров Готэя лишь однажды, мельком и уже достаточно давно. Однако именно с тех пор, она живет навязчивой мыслью, что ее друг детства и предшественник на ее лейтенантском посту до жути похожи. Те же волосы, будто запорошенные инеем или снегом. Такие же холодные, режущие без ножа глаза. То же мальчишеское телосложение и неслышная, будто крадущаяся, поступь. Такие же красивые, тонкие, длинные пальцы… Щеки Хинамори вмиг краснеют, и она берется рьяно мотать головой из стороны в сторону, чтобы остудить лицо. Оно полыхает. Под челкой собирается испарина, а по шее, под строгим пучком, скатывается так своевольно говорящая капелька пота. Хинамори нервно ерзает на коленях, пытаясь не то усесться поудобнее, не то свести ноги до невозможности крепко ― меж ними у нее будто разверзается пожар. Мысли о красивых, тонких, длинных пальцах капитана Ичимару вызывает у Момо странные фантазии, до неприличия явственные, до срамоты желанные, и она ничего не может с ними поделать, как ни старалась. Момо утирает ладонью мокрую шею, с досадой смотрит, какую кляксу оставили на отчете ее дрожащие ныне руки, и тяжко вздыхает. Широ-кун и Ичимару-тайчо так похожи, а она такая дурочка: если к первому у нее нет никакого влечения, то отчего второй вызывает в ее теле такие пугающие сладострастные мурашки?

***

Новый лейтенант господина Айзена настоящее сокровище. Неискушенная, наивная, слабенькая дурнушка, с которой можно весьма забавно провести время. Гин растягивает губы еще шире обычного и становится похожим на питона. Затаив дыхание, пригревшись на солнце, лежа на крыше одного из бараков Пятого отряда, Гин чувствует себя на охоте. Он концентрирует взгляд на выбранной добыче. Он пропускает мимо ушей суетящихся по повседневным делам офицеров. Он задвигает подальше в памяти ту просьбу Рангику ― не обижать ее подружку со столь вкусным именем. Гин облизывается. Он огромный почитатель хурмы, но против сладких персиков он тоже ничего не имеет против. И потом, он не собирается никого обижать. Все, что движет им, ― любопытство и, конечно же, скука. Поиграть он тоже больший охотник. Ичимару щурится, глядя на небо. Солнце катится к закату, зрение не режет, и всё же привычки ― вторая натура любого человека. Новоиспеченный капитан, к примеру, привычно сбрасывал отчетность теперь не на третьего офицера, а на своего лейтенанта. Так же, по привычке, не мог никак забыть дорогу в отряд, которому отдал полвека, и заглядывал едва не каждый день на огонек, то есть, «на чаек» к Айзену-сама. Не менее привычным развлечением же для него давно стало форменное издевательство над людьми: с нахождением их слабых мест, с надоеданием, с доведением до белого каления или до плача ― тут уж как получится. Кто-то считал такие привычки подлостью, но Ичимару не отличался щепетильностью. Он привык ни в чем себе не отказывать, а уж тем более в удовольствиях. За всю его жизнь, пропитанную язвительностью и лживостью, Ичимару сумели «разочаровать» только двое. Первой, естественно, отличилась дражайшая Ран-чан, дававшая в ухо сразу же еще до начала стеба. Последним же стал непробиваемый злой гений: Айзена оказалось очень сложно вывести из себя. Ичимару знал это не понаслышке. Он уже давно всё перепробовал. Однако лейтенант Хинамори не из списка исключений, она ― заведомо легкая жертва. Гин мог бы обойтись даже без дополнительных приготовлений, но порой наблюдения представляют особую ценность и сторицей возмещают потраченное на них время. Именно поэтому Гин прикладывает ладони к челу, и из такого «домика» продолжает следить за корпевшей над отчетами девчушкой, а заодно изучать ее привычки и дознаваться о ее секретах. К примеру, это угловатое, еще не сформировавшееся в женщину, создание совершенно не носит верхнее белье или даже элементарной перевязи. Грудь у Хинамори напрочь отсутствует, форма синигами на ней ― на два, а то и на три размера больше, и когда лейтенанта бросает в жар, как сейчас, то в горловине ее ситаги можно беспрепятственно разглядеть всё до самого пупка. Гин смачно причмокивает губами и растягивает их вновь в змеиной ухмылке: несмотря на то, что он прячет ото всех свои глаза, зрение у него и в прищуре отменное. Из других привычек этого невинного «Персика» Гин выделяет ее непомерное волнение. Хинамори смущают абсолютно все и смущает абсолютно всё. Занесет ли какое то письмо сто пятнадцатый офицер триста пятого какого-то там отряда ― она краснеет. Заглянет ли кто из друзей по Академии ― подрывается на ноги тотчас и суетится над чаем. Забежит на пять секунд «братец» Хицугая ― переминается с ноги на ногу и что-то бормочет невпопад. Ну а уж если ее любимый тайчо зарулит вдруг в кабинет... Тогда лейтенант вообще едва ли в обморок не шлепается. «Надо же, какая стыдливица!» ― Ичимару даже задаваться вопросом не стоит, успел ли кто сорвать этот цветочек. По ее не стихающему румянцу на щеках, по ее вечно опущенным в пол глазам, по ее бессвязной речи, по скованности плеч, по тесно сжатым друг к дружке ногам и несмелой походке, он читает Хинамори без труда. У него есть с кем сравнивать, и, признаться, он даже удивлен, почему сия девица не берет пример со своей подружки Мацумото. Его же Ран-чан просто идеальный образец настоящей женщины и она достойна не только самых изящных комплиментов от мужчин, но и армии последовательниц со стороны всей женской половины Готэя. Впрочем, есть что-то особенное и в неуверенных девицах. Гин бесшумно приземляется наземь с последним лучом спрятавшегося за горизонт солнца и начинает прокрадываться к единственному кабинету в казармах Пятого, который озарил светильник. За всеми визитами и за приступами чрезмерного волнения, которые ей так сложно всегда унять, бедняжка Хинамори опять задержалась с отчетами и, видимо, остаться дописывать их до глубокой ночи ― ее единственный выход. Это еще одна из привычек несобранного и беспокойного лейтенанта этого отряда. А может причина кроется и вовсе в ином ― в нежелании, а то и боязни разочаровать, подвести, разозлить обожаемого капитана. Нужное обвести кружочком. Но тем интереснее. Темнота ― друг лисов, выходящих на промысел: в ней не только охотиться за птенчиками удачливее, но еще и воровать персики из чужих садов намного проще. И Гин пробирается вдоль стен прежде родных бараков совершенно незамеченным, виляет меж улочками неуловимой тенью, ступает точно мягкими лапами по песчаным дорожкам и не оставляет после себя никаких следов так, будто лисьим хвостом заметает тропы. Оказавшись на энгаве перед отдельным кабинетом лейтенанта отряда, который он лично выбил еще при своей службе, Гин приникает спиной к стене и тянет носом воздух как истинный лис. Изнутри тот пропитан сладостью аж до приторности, а еще воздух в комнате кажется наэлектризованным. Гин напрягает слух, пытаясь уловить, что происходило там за то время, пока он сюда добирался, но слышит неизменный скрип кисти, старательно выводящей отчеты. ― Всё в делах, Момо-чааан? ― подкравшийся хищник не медлит и не таится: он, напротив, нагло сует свою моську в домик жертвы. Незаметным он должен остаться для других, но не поиграть с добычей, не насладиться ее внезапным испугом, ― это выше сил любого охотника. Девчушка вспыхивает в момент, в следующий ― ожидаемо, подрывается на ноги. Она кланяется чуть ли не до земли, открывая гостю вид на свою мокрую шею в вороте, на прилипшие к ней колечки выбившихся из нелепого пучка прядок. ― Рада приветствовать вас, Ичимару-тайчо, ― выдает вежливый лейтенант зазубренный под корку мозга текст приветствия, и опрометчиво не замечает, как громко стучат ее зубы, как сбивается от недюжинного волнения ее дыхание и какой откровенный вид предстает глазам вошедшего мужчины в ее оттопыренном ситаги. ― У вас ко мне какое-то дело? Чем я могу вам помочь? Осмелюсь чаю вам предложить… ― Да не суетись ты, ― отмахивается Гин с деланным равнодушием и, нарочито заложив руки за спину, нарезает кружок по хорошо знакомой комнате. ― Вот, ― нехотя бросает он, делая вид, что рассматривает интерьер, а вовсе не ее нынешнюю хозяйку, ― зашел посмотреть, полюбопытствовать, как живется новому лейтенанту Айзена-сама, разузнать, не заваливает ли он такую славную девушку работой и как вообще прошел ее нелегкий, полон дел, день сегодня? ― Спасибо, всё хорошо. ― Она снова кланяется, вызывая у Ичимару внутренний смех: отрадно, что Хинамори такая послушная девочка. ― Благодарю за заботу, Ичимару-тайчо, но, право, вам не стоило в очередной раз беспокоиться: Айзен-тайчо очень внимателен, он ни в коем случае не загружает меня работой, да и дел в отряде скопилось немного. Я уверена, что это благодаря тому, что здесь до меня работал Ичимару-тайчо, что именно благодаря его труду, у нас в отряде теперь такой порядок и минимум работы. Гин звучно хмыкает: ну ооочень воспитанная, вежливая, покладистая девочка. И врет складно, и старших уважает безмерно, да и вообще выслуживается перед начальством по полной. Чуть склонив голову набок, Гин с любопытством окидывает взглядом эту «госпожу обязательность» и мысленно облизывает ее языком с пят до головы. Сладкая. Слишком сладкая. Персик. Такую и съесть хочется немедля, да только Гин любитель терпкой хурмы да девушек с перчинкой. ― А-а, как же эта куча бумажек? ― скашивает капитан глаза за спину притихшего лейтенанта. Его внимание ее заметно конфузит, вызывает то самое нервное теребление форменных рукавов да переминание с ноги на ногу. ― Ах это? ― вспыхивает от стыда девушка, будучи застуканной за недопустимой с ее стороны недоработкой. ― А это извините! ― бросается Момо к столу и живо собирает разбросанные на нем записи, за которыми только начала работу. Ее лицо с каждой секундой краснеет всё сильнее и сильнее. Дрожащие в истерике руки всё плотнее прижимают злосчастные бумаги к груди, так, будто желают их похоронить по ту сторону ребер. У забегавшегося лейтенанта сооруженный на затылке пучок ползет всё больше и больше, пока окончательно не теряет завязку и не распадается высвободившимися локонами по плечам. ― Ичимару-тайчо! ― Хинамори резко оборачивается на него, и в глазах ее вместе со слезами стоит мольба: ― Прошу вас, не говорите Айзену-тайчо, что я не справилась. Пожалуйста! Я обещаю, я сейчас всё-всё сделаю, я успею до утра точно! Пощадите, я не хочу, чтобы меня увольняли за мою медлительность! Я научусь! Я обещаю! ― Обещаешь, что научишься? ― Гин оказывается в один миг перед этой разволновавшейся дурочкой, не следящей за своими словами, да и за тем, каких гостей пускает к себе в столь позднюю пору, и добавляет более чем двусмысленно: ― Ты ведь послушная ученица, Момо-чан? Ты позволишь мне тебя научить, так сказать ― поделиться опытом, м? У Хинамори дергаются зрачки от того, что лицо взрослого мужчины находится так близко, но она не в силах пошевелиться, чтобы сделать хоть шаг назад. Ее плечи вздрагивают, когда она ощущает, что отчеты из ее рук настойчиво отбирают. Она не смотрит на бумаги, даже не косится вниз, чтобы не уловить в поле своего зрения, что за дивной красы пальцы касаются ее тыльной стороной, задевая сейчас ее шихакушо. Хинамори пробивает молнией ― в макушку и через всё тело, когда один из этих пальцев убирает за ухо прядь с ее лица. Момо густо краснеет и забывает как дышать. У нее сердце пропускает не один удар, а она, дуреха, даже не думает о нем ― ее мысли заняты совершенно иным, но таким насущным. Его касание. Она закрывает глаза. Тщетно силится унять в себе уже бушующее бурей волнение, но слышит в своей голове только один вопрос: как от всего лишь одного прикосновения у нее отняло ноги? Она, действительно, больше не ощущает, как стоит на прочной поверхности, и, наверное, проходит не одна минута, когда Момо осознает, что лежит сейчас, и лежит на чем-то твердом, прохладном, а не на мягком теплом футоне. Значит, она точно не спала. Она испуганно распахивает веки и находит себя раскинутой на столе ― на том самом столе, где она еще недавно так старательно записывала сведения в ежедневные отчеты, а теперь те, скомканные и размазанные, лежали под ней и неведомо когда нависшем над нею капитаном Ичимару. Тот со смешком воспринимает такое возвращение в реальность и решает добавить шока попавшейся к нему в лапы игрушке. На сей раз, он касается щеки Хинамори не пальцами, а языком, и с ощутимым давлением ведет влажную дорожку за уже обласканное им прежде ушко. ― И-чи-ма-ру-тай-чо… ― бормочет девчушка, которая, поди, и знать не знает, насколько же ароматная и мягкая у нее кожа, точно она и впрямь вся персиковая. Лис раздумывает над тем, всюду ли та такая или нет, и запечатывает все несказанные Хинамори слова, приложив палец к ее приоткрывшимся губам. ― Помолчи чуток, ― добавляет он и без каких либо церемоний тянет ее форменное косоде наверх, а после и ситаги вытягивает из туго подвязанных оби хакама. Момо охает. Хотела бы думать, что от срама, но на самом деле от того, что ей показываются плотоядные холодные глаза, у которых нет ничего общего с похожими Широ-куна. Момо дергается под обладателем змеиных очей и ужимок, однако ее силой прижимают к поверхности. Волнение захлестывает Хинамори с головой, и теперь оно вовсе не трепетное. Она боится, остро чувствует себя в безысходности под зажавшим ее жилистым телом. Ичимару только с виду похож на щуплого мальчишку, на деле же его нельзя даже сдвинуть с места, не то чтобы оттолкнуть, и он отдает себе отчет, что девушка под ним находится в абсолютной власти. Она всхлипывает. Так запретно. И может быть, это естественная реакция организма, обессилевшего в тщетных попытках борьбы, но, как типично женский способ вызвать к себе сострадание или милосердие, она не работает на голодных зверях. Ичимару оскаливается лишь. Всхлипы, стоны, мольбы, заламывания рук ― это только заводит игравшего сильнее. ― Тише, ― затыкает он рот Момо сухим беглым поцелуем и разводит скатившиеся слезинки пальцами по ее лицу. ― Ты обещала быть послушной ученицей, ― ядовитый язык его обжигает словами ухо и елейным тоном приправляет страх самой действенной для лейтенанта угрозой: ― Ты же не хочешь, чтобы Айзен-сама узнал, что ты ни на что неспособна?.. Момо сама себе не верит, но кивает в ответ. Кажется, она наконец верно истолковывает всё сказанное, но от этого расслабиться не получается. Да и как можно отрешиться от всего, когда по ее телу вниз скользит требовательный язык и пальцы. Теперь они кажутся Момо вовсе некрасивыми, неизящными. Вместо тонкости она улавливает узловатость. Она осязает эти костлявые пальцы каждой клеточкой своего тела. Они грубые, как и тот язык, что ничуть не ласкает, а пробует на вкус ее нежную шею. Они длинные, очень длинные ― Момо в ужасе подтверждает эти догадки, когда те ползут по ее стану всё ниже и ниже, ныряют под пояс, поддевают белье и… Момо сгорает от стыда. За свои прежние дурацкие фантазии об этих самых пальцах и за то, что вдогонку им она оказывается внизу совершенно мокрой. Ее глаза зажмуриваются что есть духу, так, что хочется умереть и не открывать их никогда. ― Яре-яре, кажется, я что-то упустил, ― цокают вовсе не над головой у Хинамори, а на достаточном расстоянии. Ичимару, сидя за столом на дзабутоне и не без удовольствия облизав свои пахнущие персиковым соком пальцы, подмигивает девчонке, рискнувшей приоткрыть один глаз: ― Я о том, что не такие уж бревна невинные цветочки. Не рассиживаясь в кабинете доле, капитан поднимается на ноги, поправляет на себе перекрученную форму и помявшийся хаори. Оставленная же им в покое лейтенант обескуражена настолько, что даже не бросается прикрыть свою наготу. Признаться, Ичимару рассчитывал получить незамедлительный Шаккахо в лоб за свою шалость, но хватит и одного его просчета в этой дурочке: девчонка оказалась чувственной ягодкой, сорвать которую вперед Айзену чревато последствиями. Да и воевать с Тоширо-куном было еще как-то рановато… Гин остается только облизаться и направиться восвояси. Напоследок он озвучивает лишь одно: ― И да, Момо-чааан, я не расскажу твоему Айзену-сама, какая копуша его подопечная, если ты не расскажешь моей Ран-чан, какими делишками порой занимается ее друг. Договорились? Хинамори, запоздало запахнувшись в форму, лишь покорно кивает: слов на ответ у нее нет. «Послушная девочка», ― мысленно повторяет Ичимару и проводит по ее застывшей бледной щеке пальцем, намеренно оцарапывая ногтем кожу. Будто проверяя персик на спелость. Будто оставляя Хинамори воспоминание о себе на дольше. Будто бы она вообще способна была позабыть о случившемся. Гин машет в дверях на прощание привычное «Бай-бай», а Момо врезается под корку черепа эта его растопыренная пятерня. Обняв себя за озябшие плечи, Момо думает о том, что бледные, костлявые, длинные пальцы будут отныне видеться ей разве что в кошмарах, а не в фантазиях. Так и оставшись сидеть на столе, подтянув к себе коленки и уткнувшись в них лбом, покрытым ледяными бисеринами пота, Момо теперь понимает тех девушек, кто говорил о капитане Ичимару жуткие вещи. Подобно им, и она испытывает отныне к нему лишь одно чувство. Страх.