***
— Ах, это и вправду Иноуэ-са-а-ан!.. — Створки фусума оглушающе распахиваются, но противнее всего этот бездушный голос. Она вздрагивает точно молниями прошита, а не звуками. Под рубашкой тело ее вмиг покрывается гусиной кожей, по спине пробегает холодок и соски вздыбливаются как от дуновения холодного ветра. Орихиме середкой ежится, но понимает, что причиной всему испуг. Испуг от того, что она наедине опять с «бело-зеленой полосатой шляпой». Испуг перед неестественной улыбкой, неизменно идущей с ней в комплекте. Испуг перед фальшиво-вежливым голосом, выносившим убийственные приговоры точно сказки рассказывая… О, именно этот голос долго снился ей по ночам, в самых жутких кошмарах, в тех, где немигающий взгляд серых холодных глаз из-под черной тени пронзал сердце впечатлительной девушки отказом в тренировках раз за разом, вновь и вновь. Зловеще усмехавшиеся губы вторили ему, твердили, что слабым — не место рядом с героями, что на слабых времени никогда не найдется, что слабым и вовсе следует прирасти костями к домашнему полу. Никаких опасных сражений. Никаких дополнительных упражнений. Никаких слабеньких способностей. Эхом в ушах целительницы до сих пор стоял этот не прекращавшийся круговорот из колких фраз. Быть может, он наконец закончится с сегодняшним ее визитом? Орихиме бы хотелось. Впрочем, она сюда не за психотерапией пришла, а всё за тем же — за помощью. — Яре-яре, давненько вы к нам не загля-а-адывали… Шляпник смотрит привычно, насмешливо, больше с праздным интересом, нежели с концентрированным приговором. От этого гостье становится отчего-то не по себе, делается страшно жарко, она непроизвольно ерзает на пятках, предательски краснеет щеками и чуть не с плачем глядит, как на лице напротив расползается улыбка еще более широкая и многообещающая. Обещающая много чего нехорошего. В этих стенах и этом шинигами ничего не поменялось. — Я… пришла… — Орихиме помнит, что рыжие герои не сдаются, но почему-то быстро отводит глаза. — Я к вам за советом, Урахара-сан… — Голос ее тоже становится неуверенным. — Ну разуме-е-е-е-ется, — тянет «неотложка» в шляпе, опускаясь на подушку по другую сторону столика с расставленными на нем чаем и угощением. — Чтобы просто так проведать соблазнительно красивого и сексуального лавочника, — наигранно жалуется он, — кто же ко мне пожалует? У Орихиме дергаются ресницы и щеки уже горят огнем; она таращится округленными глазами на испытующе глядящего на нее мужчину и, кажется, начинает слышать его мысли: «Что ты хочешь от меня, девочка? Разве не знаешь, что я ничего не делаю без выгоды?» Урахара издает снисходительный смешок, словно тоже подслушивает чужие умозаключения, а потому отрывает от гостьи цепкий взгляд и переводит тот на настольную лампу. Начинает с ней, не торопясь, возиться, хотя такая медлительность приводит Орихиме в еще большее замешательство, чем внезапно обнаруженная ночь за окном. Она ведь только пришла! Было без четверти четыре! После школы она съела пирожок, зашла на допкурсы, но смогла отсидеть там всего одну пару — уж больно угрюмым оказался сегодня вид Куросаки в школе, когда Исида и Садо вновь побежали на «вызов». Тянуть ей дольше с развитием сил не следовало: только вместе, как прежде, они одолели бы всех пустых, и тогда бы Куросаки точно не грустил бы. Они бы оградили его от той, прошлой, жизни покоем, заботой и тишиной. — Так что же конкретно вас привело ко мне, дорогая Иноуэ-сан? — Урахару, похоже, тоже удивляют долгие паузы в разговоре, хотя он кажется увлеченным, когда мастерит оригинальный бумажный фонарь. Орихиме запинается — не может глаз отвести от затанцевавшего за скрученным плотным листом огня; тот красит цилиндр из васи в теплый персиковый цвет, а вместе со светильником и всю комнату. Орихиме прикипает взглядом к рукам, что надевают поверх цилиндра еще резной колпак, — у известного гения они не только умелые, но еще и красивые, изящные, тонкие, легкие, порхают вокруг лампы легкими крыльями. Орихиме силится всё же что-то сказать, но лишь округляет рот и прикипает теперь взглядом к узорам на стенах — по какому-то щелчку колпак начинает чудесным образом крутиться, заставляет побежать по светлому фону перегородок причудливые тени, отпечатки тех фигурок, что вырезаны на колпаке: тут тебе и прыгающая лиса за кузнечиком, и крадущийся тигр за зайцем, и пытавшаяся сцапать мотылька кошка. Орихиме оказывается в сказке — животные мотивы беспрерывно плывут по периметру, словно по кругу рассказывая свои истории и убаюкивая ее сознание. Страх уходит, скованность отпускает, тепло приятно обволакивает тело, а дрема — мысли. Орихиме как зачарованная взирает по сторонам. Орихиме чувствует такую несусветную, прямо детскую радость, что начинает улыбаться невесть кому и чему. Орихиме позволяет себе обмануться и чувствует минутное счастье. Одурманенная им, она даже не пугается холодно-серых глаз, оказавшихся вдруг в опасной близости; Орихиме улыбается отблескам, мерцающим в них. Кажется, будто мертвый пепел в них танцует священную кагуру. Ха, такое лживое блаженство… — И всё-таки? — Урахара обнимает со спины сильнее, и девушка понимает, что греет ее не собственный огонь, а чей-то еще. По крайней мере, прикосновения Урахары кажутся ей истинно обжигающими. Когда он шепчет ей на ухо. Когда касается губами шеи, зарывшись носом ей в волосы на затылке. И особенно, когда его руки забираются ей под рубашку и по-свойски ложатся ей на живот. Мышцы Орихиме рефлекторно напрягаются, но пальцы только влипают в кожу, будто ее плавя. — И всё-таки, что привело вас ко мне, Иноуэ-са-а-а-а-ан? Его голос такой обольстительный! Она закрывает глаза, и ощущает, как голос этот, теперь точно шелковый шарф, обвивает шею, лижет уши за мочки, ласкается под подбородком, проскальзывает под верхнюю пуговицу, отстраняет от кожи тугой галстук, воротник, пуговицу одну, вторую, третью… — …я, я бы хотела стать сильнее, — из последних сил пытается помнить о приведшем ее сюда деле Орихиме, но это ей плохо дается: руки, скользнувшие под тканью еще выше, приносят ей острое наслаждение. Они страстно сдавливают ее бока, щекочут кончиками пальцев ребра, настойчиво суются под косточки бюстгальтера, касаются там, где слишком мягко и стыдно… — А-ах! — болезненно жмурится Орихиме и вскрикивает в минуту просветления: — Я хочу больше активных сил! Хочу сражаться! Хочу быть полезной! Урахара заливается тихим смешком и вливает ей в ухо свое ласково-бархатистое: «Полезной? Так это же чу-дес-но-о-о…» К большому удивлению Орихиме, когда гаснет светильник и включается лампа на потолке, Урахара оказывается сидящим напротив и неторопливо потягивающим чай, как ни в чем не бывало. Орихиме оглядывается по сторонам и чувствует себя обманутой и одновременно пристыженной, а еще — полной дурой: что она нафантазировала себе только что или это ей приснилось такое-этакое?! Чтобы Урахара-сан обнимал, целовал, шептал на ухо нежности школьнице, ненавязчиво, но целенаправленно принуждал ее к близости?.. Да как она вообще могла представить подобное! Да, он не нравился ей, но это не делало из него самого худшего человека на свете! В конце концов, он в двадцать раз ее старше! И спас их всех от Айзена, так же, как и Куросаки! Несомненно, это был такой же высокоморальный шинигами, как и другие капитаны Готэя, а она… Орихиме тут жутко вспотела от волнения и провела рукой по шее, избавляясь от испарины. Рука замирает с ходу в оцепенении, как зрачки — в одной точке. — Что-то не так, дражайшая Иноуэ-сан? — с улыбочкой интересуется Урахара и невинно хлопает ресницами; его шляпа таинственным образом оказалась у нее на коленях. Очевидно, это и впрямь выглядело со стороны смешно и странно: Орихиме несколько минут глупо облапывала лишенную галстука шею, еще минут с пять смотрела на расстегнутую вплоть до ложбинки на груди рубашку, а еще с две — пялилась на невесть как и когда скинутый с ее плеч пиджак. Орихиме отбрасывает шляпу, точно ошпаренная, и вскидывает беспомощный взгляд вперед. Она не хочет знать ответы, но по-другому ей не разобраться. — Значит, больше активных сил? — лепечут ей в ответ, то ли вновь подслушав мысли, то ли вспомнив что и облизнувшись. — Что-о-о ж… — Урахара строит умную физиономию, словно прикладывает максимум умственных усилий дабы выдать мгновенный вариант: — Вы могли бы попробовать соединить две ваши атаки — атакующую и защищающую. Одновременно. Скажем, создать такой щит, который смог бы принять на себя все атаки и преобразовывать их энергию во взрыв, который можно было бы «вернуть» противнику обратно. Конечно, вашим духам придется еще договориться, чтобы объединить силы и действовать слаженно. Да и для вас, Иноуэ-сан, сконцентрировать внимание на массированной атаке — сложная задачка, хоть и выполнимая. Для вас уж наверняка, ах-ах. Орихиме хочется прочистить ухо, переспросить, но забитым оказывается горло — она и слова не может выдавить из себя. Просто тянет вверх брови, изумленно смотрит в лицо Урахаре, тому самому, хитрому и эгоистичному — как все говорят — лавочнику, и не понимает: неужто он и впрямь дал ей дельный совет? Орихиме не уверена, конечно, что ее феи смогут договориться между собой быстро, но выдвинутое предложение кажется ей и впрямь не таким уж сверхъестественным. Более того, Орихиме словно верит в то, что такое сможет произойти. Орихиме верит в саму себя, и это вызывает в ней еще большее недоумение. А как же она и «слабое звено» для всей их команды? Она столько дней напролет пролила слез из-за того, что не может действенно помочь друзьям, что ее Цубаки слишком слаб в одиночку сражаться с врагами, что ее удел — лишь защита, а максимум — исцеление, и теперь ей говорят, что она потенциальный боец? Да и кто говорит? Тот, кто однажды убил в ней последние крохи самоуважения, даже глазом не моргнув?.. — Вы думаете, у меня теперь всё получится, Урахара-сан? — Она таки переспрашивает. Ей хочется слышать конкретно от этого шинигами сотни тысяч «да», ибо она… вновь слишком счастлива, чтобы трезво размышлять. Орихиме буквально окрылена предвкушением новых достижений. — Более того, — деловито поддакивает гений, — я готов стать вашим учителем, Иноуэ-сан, прямо сегодня. У меня как раз сейчас образовалась уйма свободного времени, раз наш общий друг в неприятности больше не попадает. Так что, я в полном вашем распоряжении, Иноуэ-са-а-ан. Осталось только прояснить последний нюанс нашего тесного сотрудничества… Урахара улыбается лукаво, приветливо, даже покровительственно, а у нее под ложечкой сосет отнюдь не самое приятное чувство. Вопрос о плате вырастает меж них неизбежной закономерностью, заполоняет собой всю комнату и давит обязательством: ей — на совесть, ему — на «нижнее полушарие мозга». Урахара не таится — он слишком распущен, или разбалован одной хорошенькой женщиной. Урахара подчеркнуто откровенен в данном вопросе; одно распахнутое до пупка косодэ чего только стоит, но взгляд Орихиме опрометчиво скользит по его одежде ниже и замирает… на его неприлично длинных пальцах. Орихиме будто спазмом сдавливает легкие — она сгибается пополам, чувствуя как на животе новым огнем вспыхивают отпечатки, оставленные теми пальцами. Проклятая повышенная чувствительность девушки мгновенно красит ее щеки в алый, а приоткрытую грудь покрывает капельками пота. Она с трепетом замечает, как дергается кадык у уже желавшего ее мужчины и остро ощущает жар от его кожи, точно спущенную собаками с поводка рейацу. Такая реакция чересчур смущающая! Орихиме хочется живо попятиться назад, спиной вжаться в наружную стену магазинчика и уверовать в то, что от одной силы мысли та рухнет, откроет путь к побегу, но… увы. Коленки Орихиме, словно ослушавшись, хрустнув, начинают двигаться не назад, а вперед, навстречу. Их мягкое движение, их плавное по татами скольжение чем-то напоминают поступь кошки, и Орихиме ловит себя на мысли, что виляет бедрами тоже, словно обзаведясь невидимым хвостом. Быть может, дух Йоруичи-сан вселился в нее? Быть может, Урахара вновь зажег ту свою волшебную лампу? Быть может, всё дело в чае, в который ей что-то подмешали? Орихиме теряется в догадках, но не останавливается, цепляясь за свою цель как за единственное оправдание своему поведению: «Это всё для Куросаки-куна… Всё для Куросаки-куна…» И мозг ее просто застилает эта обманчивая пелена. — Так хочется защитить его, да-а-а? — как из той стороны сна со смешком шепчут уста ей, потерявшей вновь голову. Она бесстыже сидит на коленях у взрослого мужчины, она как в забытье позволяет себя совратить, она определенно с ума медленно сходит или это вообще всё происходит не с ней? Да. Пускай всё представляется как неправильный сон, уверяет себя Орихиме, и продолжает позволять происходить иным неправильным вещам. Ее крепко обнимают, гладят, сжимают там, где порядочной девушке непозволительно, и мысль о дурных наследственных генах обрушивается на Орихиме, точно меч на холме Сокьоку. Ее гулящая мать, скольким мужчинам она позволяла вот так же, бессовестно трогать себя, использовать в корыстных целях и ради удовлетворения телесных потребностей? Орихиме кажется, что ее стошнит от одно только мысли об этом, но тут руки Урахары соскальзывают с ее живота вниз и ныряют прямо под пояс юбки и резинку трусиков… Орихиме вскрикивает и перестает думать о чем-либо вообще. Всё, на что она сейчас способна, — только чувствовать. Чувствовать к себе чужое горячее прикосновение, чувствовать как медленно, но уверенно разжигается изнутри сама, чувствовать вместо длинных тонких пальцев, умевших создавать чудеса, настоящие языки пламени, способные вызывать в ней настоящий пожар. Они ласкают ее, дразнят, теребят и разом так ублажают. — Ох! — Она откидывает голову ему на плечо и думает ни к месту о теме по физике, что-то там о силе трения. — М-м… — У Орихиме разъезжаются колени, но она упорно продолжает их сводить, думая теперь о гимнастических упражнениях на физкультуре. — Нет, нет, нет, — почти скулит старшеклассница, нетерпеливо ерзая о пах Урахары, ощущая неестественную твердость того, ощущая, как с болезненным наступлением в нее толкаются, ощущая, что внутри у нее что-то вот-вот да взорвется, пока она пытается припомнить все лекции по анатомии разом. — Нет… — самозабвенно молит Орихиме, пытаясь разом и одернуть высоко задранную ей наверх рубашку, и остановить движение чертовых смущающих ее рук! — Что «нет», милая моя, податливая Иноуэ-са-а-ан? — с издевательским смешком вопрошают у нее и оставляют очередной собственнический отпечаток на шее. — Не так медленно? — Рука Урахары делает резкое движение вверх-вниз, задевая пульсирующую точку меж ног Орихиме и удовлетворенно хохоча, когда та, разбитая дрожью, рефлекторно втискивается в него с утроенной силой. — Или «нет», это не настолько поверхностно, да-а-а, огненная девочка?.. — И два пальца Урахары рвутся в самую ее глубь. Иноуэ всхлипывает, хотя это с глаз Урахары текут слезы — ему в ладонь впились так, что, казалось, это вены гигая лопнули и истекли кровью, а не ее соки обожгли ему руку. — Простите… — А Орихиме будто не понимает — вонзает ноготки в плоть еще глубже, тогда как бедрами сжимает кисть Урахары еще крепче, чуть не до хруста костей. — Простите, — лопочет она, жмурясь от недюжинного стыда за то, что не смогла пойти на сделку с совестью, и за всё происходящее. — Я всегда хотела, чтобы моим первым мужчиной был Куросаки-кун… — выдыхает она так тяжко, словно умирает. Ее тело, обмякшее враз, и впрямь безвольно свешивается в руках у Урахары, который и сам как одеревенел. — Вот значит ка-а-ак… — почти нараспев произносит он и упирается Орихиме в затылок лбом. Они сидят так еще какое-то время: он с никуда не подевавшейся эрекцией и она, испытавшая первый в своей жизни экстаз, с его руками у себя в трусиках. — Я… — Урахара оказывается как всегда самым смелым и сообразительным. — Полагаю, Иноуэ-сан, — с опасной хрипотцой произносит он, — вам лучше пойти домой сейчас. И вообще не приходить сюда больше. В одиночестве. У меня, обычно, возникают сложности с неблагодарными клиентами… Ну, или, вернее, у них со мной. Орихиме не стоит просить дважды. Она рывком встает, да что там — буквально слетает с его колен, хватает свои пиджак и сумку, а затем кошкой протискивается у лавочника за спиной, чтобы выскользнуть молнией сквозь малейшую щель фусума. В тот момент Орихиме твердо уверена, на все двести, триста процентов, что никто и ничто не заставит ее переступить порог этой комнаты хотя бы еще раз в жизни.***
Она нарушает свое обещание неожиданно. Спустя год. На правах победительницы, а еще признанной напарницы временного шинигами. Он доверил ей защищать его спину, шутка ли? Орихиме до сих пор солнечно улыбается, вспоминая те его решительные слова и тот ласковый взгляд. У нее много чего вызывает такую же улыбку. Например, арранкары на ролях союзников шинигами. Или посиделки за пончиками с Рирукой-чан. Или то чудесное платье, что для нее создал Урахара-сан. «И ничего оно не срамное!» — комментарий Йоруичи-сан также заставлял добрую и всё прощающую Орихиме усмехнуться. К слову о Йоруичи-сан, то ей становится день ото дня лучше: яд Аскина не задел особо важные органы, потому как Нелл-сан поспела вовремя вытащить из зоны поражения всех. Почти всех. Урахаре повезло менее. Он до сих пор лежал без признаков сознания, мертвецки-бледный, хоть и без швов. Со шрамами силы Шун Шун Рикка быстро справились, точно говоря так «спасибо» за подсказанную однажды технику их самосовершенствования. — Я думаю, еще пару дней, и он придет в себя, выкарабкается, — замечает вдруг Куросаки, что сидел в сторонке за столом и грел руки о пламя свечи. Огонь жадно цеплялся за его задубевшие пальцы — на улице трещал мороз, — но, похоже, парня это только забавляло. Он попытался было соорудить вокруг свечи недостающие детали светильника, но у него не вышло. К большому облегчению Орихиме. — Уверена, всё будет именно так, — просто соглашается она с его прогнозами и старается игнорировать призраки танцующих диких теней на стене. Лисицы и кузнечики, тигры и зайцы, кошки и мотыльки, охотники и жертвы — у Орихиме дурные и логичные воспоминания об этом месте, но не прийти и не помочь Урахаре-сану она не могла. Да и слишком много воды утекло с той срамной сцены, разыгравшейся меж ними… Впрочем, Орихиме соврет, если не признается, что думает иногда о том, что сталось бы, если бы тогда уступила этому мужчине? Как изменилась бы ее жизнь? Сражалась бы она тогда плечом к плечу с Куросаки-куном? Сидела ли бы сейчас у края футона хитрого эгоистичного шинигами, которому не чужды благородные поступки? Орихиме проводит почти невесомо пальцами по лбу, затем по щеке Урахары, якобы проверяя температуру. На самом деле, ей хочется вспомнить тот огонь его тела, от которого она стала просыпаться потом в поту отнюдь не посреди кошмаров, а посреди снов совсем другого содержания… В них ей чудилось, что Урахара — это разгоревшаяся свеча, хотя именно она плавилась и текла в его руках как податливый воск. — Ладно, Орихиме, нам пора. Наведаемся еще завтра, — подымается на ноги Куросаки и, зовя одноклассницу домой, оказывается прав: за окном вновь быстро смеркается, точно ночь здесь — извечный антураж для одного «соблазнительно красивого и сексуального лавочника». — Да, твоя правда, Куросаки-кун, уже поздно. — Орихиме кивает и ловит оптимистичную улыбку друга неспокойно трепетавшим в этих стенах сердцем. Хорошо, что они пришли сюда вместе, что он не пустил ее одну, а она нашла в себе силы согласиться исцелить шинигами, который ей так не нравился. Совсем не нравился. Ну, разве что чуть-чуть, если уж быть совсем честной… — Поправляйтесь скорее, Урахара-сан. Она касается напоследок его небритой щеки спонтанным поцелуем, быстро разворачивается на пятках и окидывает беглым взором комнату из ее самых распущенных снов. В тех снах Урахара всегда чрезвычайно живой, и руки у него горячие-прегорячие, прямо до запретной дрожи, прямо до постыдного огня в щеках и куда ниже… Створки фусума после пары минут возни в глубине комнаты с тихим шорохом закрываются, и притворявшийся Урахара, открыв глаза, с детской радостью встречает танцующие на стенах силуэты животных. Урахара улыбается. И не только от этого. Но и от мокрого отпечатка губ на своей щеке. В конечном итоге он всегда добивается цели. А рано или поздно — не суть: ему уж точно не привыкать. Урахара — мужчина, который умеет ждать, в том числе и ответного внимания хорошеньких женщин.