***
Выбравшись на всех парах из треклятого леса, Кенпачи первым же делом… посылает вечерние сборы капитанов ко всем чертям! Затем достается всем остальным: Ячирке — за то, что с концами умотала за конфетами, Иккаку — за то, что оказался на дежурстве в Генсее, Юмичике — за то, что погряз в недописанных лейтенантом отчетах, всему отряду — за то, что — просто «сборище тупорылых идиотов». До кучи «к херам» отправились и строители Одиннадцатого и всего Готэя, а с ними и создатель Общества душ и гребаного непонятного измерения, а там и Ямамото — отгрохавший себе Первый отряд неизвестно где, и Укитаке — чей отряд притулился к территории Одиннадцатого, и все другие капитаны — чтоб они выздыхали вообще! — и, естественно, досталось отдельное «сдохнуть» для Кучики, в очередной раз «зассавшему сразиться с ним, предпочтя откровенную хренотень из сборов хорошенькому бою до ломоты костей»… Тьфу! Словом, вспомнил Зараки всех и каждого — на «добрые речи» для миролюбивых слабаков никогда не скупился, тем паче, когда его негодование множится, набирает обороты точно несущийся с горы снежный ком. Накидав матюков еще и природе, средь которой потерялся, Кенпачи в итоге приговаривает повинным первого, кто попадет ему на глаза — на паре бревен, которые приволок собой, он с особым зверством отводит душу, рассекая их в пыль, так, чтоб и щепки не осталось. В минуты особого пыла, он воображает на их месте Бьякую с Ичиго, но, к неприятному удивлению капитана, «те», не сопротивлявшиеся, не приносят ему никакого удовольствия. Кенпачи сплевывает на сторону, в сердцах отшвыривает свой меч подальше и от нечего делать начинает отбираться от хвои, забившейся ему повсюду: в форму, в волосы, в мускулистые руки-ноги, в твердый зад и в стальной корпус, и даже в, мать его, глаз! — А чтоб его! Думал, что кишки через моргало вытяну! — Даже у такого нечувствительного к боли бойца физиономию перекашивает, и до того это выглядит комичным, что Зараки даже мерещатся чьи-то смешки. — Сучьи дети! А ну, покажись, если кишка не тонка?! — рявкает он и зло оглядывается по сторонам. Тщетно. Ему отвечают лишь шорохом листья — не то ветром встревоженные, не то его нравом. Безусловно, подраться с кем Кенпачи не отказался бы, но за неимением под рукой противника, совсем иное желание пробуждается в нем — отмыться от сосновой смолы и подзапекшейся крови в местах укола иголок; к счастью для пострадавшего в неравном бою с лесом пруд близ Угендо Укитаке подходил для этой цели изумительно. И к черту опупительно дорогостоящих карпов! Зараки разбегается и плюхается скалой на самое дно: кто не спрятался — он не виноват!***
У Йоруичи невольно собирается слюна как у следившей за добычей кошки. Тело у здорового Кенпачи — на загляденье, не чета жилистому Киске. Каждый мускул на своем месте, грудь — конем не перескочить, на спину — три дня взбираться, размах рук — в два нодати будет, а вместо соломенного гнезда на голове, что было у Киске, — грива вороных волос, стекавших до самой поясницы. Йоруичи сглатывает, наблюдая, как этот детина загребает в пригоршни половину озера, как бурно умывает лицо студеной водой, как кристальные капли скатываются с его острого, рваного профиля вдоль по высеченному, словно из камня, прессу, как обрамляют подтеки блеском его бицепсы и трицепсы, как напитывает вода отросшие космы Кенпачи и те смолой оставляют разводы на его крепком заду, представшему глазам шпионки во всей красе, без стыда. Вроде бы здесь было глубоко, попутно вспоминает Йоруичи дни детства, проведенные в здешнем поместье. А Кенпачи вода доходит… в общем, по эти самые, когда он поворачивается передом. — Ты хто? — недовольно морщится он и не прикрывается. Йоруичи, стоя уже на берегу, слегка выгибает бровь: ясное дело, стесняться мужику нечего, но вот ее самолюбие уязвлено, и она недовольно скрещивает руки под пышной голой грудью. — Вообще-то сражались недавно на одной стороне в войне против Айзена, — фыркает она, и взгляд ее полнится таким оскорбительным снисхождением, что только бы идиот не прочел в ее глазах это самое: «И-ди-от». Зараки явно не прочел, ибо с отбитой наглухо рожей продолжает допрос дальше: — Может, ты в тылу свою тощую задницу грела, пока я в Уэко арранкаров мочил и этот гребаный мир спасал, м? Слабаков всех запоминать — нах мне нужно? У легенды — легенды! — Готэя опасно дергается бровь и зрачки вытягиваются в струнку: ее еще в жизни никто так не оскорблял, тем более — ее достижения. — А что, капитанов с тупиковым развитием мозга и топографическим кретинизмом к Айзену не допустили? — скалится она с торжествующим ехидством, а потом резко поворачивается к синигами спиной и бросает ему через плечо: — А задница у меня отменная, видишь? Зараки звучно чиркает языком о зубы и утирает губы от хлюпнувшей на них слюны. Мягкая смуглая жопка, может, у девчонки и ниче так будет, но встает у него на ее дерзость — называть его «тупым» могут только бессмертные: вроде Кучики или Куроцучи. — Слышь, крошка, я на Зеро Эспаду с голыми руками ходил. Я ж тебе одним мизинцем хребет сломаю, если борзеть и дальше станешь? Она вмиг исчезает, он даже моргнуть не успевает и понять, не то радоваться, не то, наоборот, расстраиваться, как просто рядом с ухом у него раздается вдруг: — Так может попробуешь, супермен, а? — А потом Кенпачи ка-а-ак херанут пятой по башке, так он не то что под воду, но и под каменное дно ушел с концами. Богиня скорости только ручки отряхнула — дело сделано, каждому по заслугам. Она с удовольствием отмечает, как пузырьки воздуха заканчивают выныривать из воды и стартует с места, но ей в ногу резко впивается чужая рука крепкой клешней. Кенпачи с животным ревом вырывается из толщи озера, без своей повязки, с перекошенной рожей и оскалом от уха до уха. — Йе-э-э-эх! — он отбрасывает противницу на несколько километров, хорошо ее раскрутив пред этим. Кажись, Зараки в детстве так валуны метал, закручивая в праще, когда был еще без меча. С годами сил у него прибавилось — девчонка на бешеной скорости сшибла собой по пути три вековые сосны. Теперь уж наверняка заткнется. Победитель вальяжно выходит из воды — гигант сам, с гигантской дубиной наперевес; драки капитана Зараки возбуждают погорячее любых девок. Потому он не торопится одеваться — собирается обсохнуть и остыть тут, прямо на бережку, развалившись в чем мать родила, широко раскинув руки, ноги, и дыша полной грудью. Нах собрание. День — уже не полное дерьмо, если хоть кулаки об кого-то почесать удалось. — Думаешь, уже справился, супермен? Теперь отдыхай — не хочу? Зараки не верит ушам — оборачивается на насмешливый тон, но нихера не видит — в морду его впиваются острыми когтями и начинают живьем сдирать кожу. Капитан срывается на ноги, как ошпаренный. Пытается сразу скинуть с себя эту полоумную бабу, но, по ходу, ей только того и надо было — теперь она еще и шею его взяла в кольцо: может, задница у нее с виду и мягкая, но вот ляжки — точно налитые оловом. И Кенпачи начинает стремительно задыхаться. Он не видит, как Йоруичи по-садистски встречает это улыбочкой: хрип задыхающегося — это же музыка для уха ниндзя! Ох, а эта бесполезная возня? Кенпачи стал кружиться волчком на бешеной скорости, пытаясь ее, кошку, с себя сбросить — смешно, ей-богу! Йоруичи точно на карусельке детской оказывается. Киске когда-то имел глупость туда ее сводить, но сейчас кровожадной и мстительной Йоруичи такая потеха только нравится. Ее забавляют смешные потуги Кенпачи сбить ее — от отчаянности тот начинает биться о стволы сосен плечом, затем кататься по земле, руками стащить ее силищей невероятной. Глупе-е-ец. Разве он никогда не видел, что вцепившуюся в кого-то кошку можно было отодрать только с мясом? А у Кенпачи тем временем часики тикали — много не повоюешь со сдавленным горлом, да и вообще: на любого супермена найдется супервумен, которая одолеет его умом, коварством и упрямством. Чертова кошка, если еще сдерживалась, то теперь в открытую хохочет, не тая дьявольских в смехе нот: у этого громилы таки обнаружились мозги и он, видимо, решил погнать за помощью. Только с его «талантом» и зрячим он оказывался в тупике, а теперь, с прилипшей «маской» на лице, ему и подавно не станет сопутствовать удача. — Сука! Мля! Слез-з-зь с меня, дурная баба! — Да-а, мальчик, — Йоруичи звучно целует его в лоб, оставляя красноречивый засос, — проси у госпожи еще пощады. — Я ж тя урррою… клянусссь… — А сам хрипи-и-ит. А над ухом у него пуще прежнего заливаются: звонко, раздражающе, до противного обидно! Чтобы он, Зараки Кенпачи, да пощады просил?! Да ни в жизнь! Уж лучше сдохнуть! Хотя сдохнуть меж ног у девчонки, весом легче чем мешок риса… — не знать, где и позора больше. И Зараки вновь разражается поносом самых гнусных проклятий. — Яре-яре, — Йоруичи копирует Киске, — кто-то забыл рот отмыть тоже? От грязных словечек? — А потом впивается когтями в веки и щеки Кенпачи сильнее, чтобы прошептать в самые губы: — Ну ничего, некоторые и языком всю жизнь умываются… Ее язык юркнул ему за щеку, отчего сцепленные от злости зубы распахнулись как по велению какого-нибудь кидо. «Черт, чё это?» — Кенпачи и задаться вопросом этим не успевает, как чувствует, что во рту у него становится до жути сладко, горячо и влажно. Его лижут за нёбо, ему щекочут изнутри щеки, его зубы с нахальным бесстрашием пересчитывают кончиком жаркого языка. Кенпачи враз задыхается от возмущения, но в ответ может только жадно сминать ее губы, терзать ее рот, языком своим работая так же грубо и прямо, как мечом вспарывать кишки всяким слабакам. Но эта «слабачка» какая-то неправильная… Бумс! Кенпачи что-то влупило в лоб со страшной силой, и он кубарем отлетел назад, даром что громила. Теперь он растерянно трясет головой — а в той сплошной звон не проходит, зараза! Или — стоп! — это кто-то сверху звонко хохочет? — Я же говорила, у кого-то с ориентированием на месте слабенько, ха-ха! Кенпачи вскидывает глаза кверху: перед ним — глухая стена, в которую он врезался, а вот на крыше сейчас усмехается во все тридцать два, чувствуя себя превосходно, кто-то более расторопный и ловкий. И без шишки на лбу. И без вытраханного мозга. — Пока, мальчик! У меня другие дела! — махают ему ручкой, поднимаясь во весь рост и демонстрируя еще раз все прелести свой фигуры, которые снизу теперь сложно было бы не оценить по достоинству. — Что за женщина!.. — усмехается криво Кенпачи: в нем восхищение борется с интересом. Быть может, ему удастся еще раз сойтись с этой крошкой? Знать бы еще, кто она такая… — Меня зовут Шихоин Йоруичи, супермен, — словно подслушав его мысли, сообщает женщина. Женщина, под ногами которой горит земля, гаснет вечер, обваливается крыша и рушится в итоге весь дом. Или дом — то уже на его совести? Кенпачи потирает ушибленный лоб и болезненно кривится, когда задевает синяк от засоса. — П… понастраивают тут! Хрен пройдешь! — сплевывает капитан на кучу камней не без досады и отправляется к озеру за вещами. Шихоин, Шихоин… И где он слышал раньше это имя?