Неправильные

Лейтенант Шестого отряда задницей чувствовал, что день не заладится с самого утра. Затянувшийся токсикоз Рукии устроил ему вновь несладкое пробуждение. Да ещё и порезанную назло форму пришлось зашивать самому на скорую руку. Из-за этого он опоздал на работу и был отчитан капитаном по первое число как какой-нибудь сопляк-новобранец. Перед всем отрядом. На утреннем построении. В присутствии главнокомандующего, за каким-то меносом явившегося к ним именно в этот злосчастный день! «Ну подумаешь, опоздал на полчаса! За пятьдесят лет безукоризненной службы имею, блин, право!» — Ренджи свербит высказаться до сих пор, но он терпеливо пробирается через чащу лысых крючковатых кустарников, пока веткой не получает прямо в глаз. Не-е-ет, всё сегодня определённо шло неправильно. Однако лейтенант с досадой трёт веко и продолжает молчать в тряпочку. Нужно было утром на плацу показывать этой аристократической заднице кто есть кто, тогда бы можно было и избежать наказания, ко всем сегодняшним неудачам прибавлявшее тонну рисков и опасностей. Полевое задание с разведкой… Положение звёзд сегодня точно не сулило второму офицеру Шестого отряда ничего хорошего. Вообще-то работать в связке со Вторым отрядом практически у каждого из бойцов Готея считается делом гиблым. Головорезы из Омницукидо своих-то жалеть не умеют, а чужими жизнями и вовсе не опекаются. Случалось не раз, что синигами, участвовавшие вместе с ними при задержании преступника, возвращались оттуда прямиком в лазарет: у кого-то ухо оторвало, кому-то отрубило руку, в чью-то ногу мог также запросто влететь танто либо сюрикен. Выбитый в пылу битвы глаз, паралич от применённого яда или случайно — а случайно ли? — отрезанный язык и вовсе могли сделать из любого бравого воина пожизненного инвалида, но главное, главное, что за свои бесчинства ниндзя всё всегда сходило с рук! В иерархии защитников душ их отряд испокон веков находился на особом положении. Такая вселенская несправедливость не могла не бесить, но до жути выводила сейчас жалящая, точно кинжалами, мошка. Тринадцатый южный район Рукона — местность сплошь болотистая, и это забивает ещё один гвоздь в крышку гроба особенно невезучего Абарая. Мало кому известно, что плавает он не многим лучше топора, да и вообще привык крепко стоять на почве. Только дайте ему причину развернуть атаку на суше — вмиг всех врагов перебьет, а на топком месте — не, спасибо, хоть увольте. Только такие как ниндзя ловкачи и могут тут пролезть — незаметно, тихо, осторожно. Увальни же, вроде Абарая или молодчиков из Одиннадцатого, привыкли двигать рьяно напрямик… Бултых! И сверху на бедовую голову — лютое шипение словно разозленной кошки. — Сссвинья! Кошка эта еще и говорит, и Ренджи кажется, что уйдя под воду с головой, он хлебнул галлюциногена, но крепкие пощёчины уверяют его — так бьёт человек. Тень, вернее. Вся облачённая в чёрное, хрупкая, мелкая, не меньше той злой мошки, что неистовствует на болоте, и сознание у Ренджи снова плывет: ему чудится… — Ру-Рукия? — Заткнись! — мигом зажимают ему рот ладонью и, быстро оттягивая куда-то назад, продолжают ворчать в ухо: — Если всю операцию мне сейчас сорвешь, то познаешь истинные муки яда шершня! Боец трясет головой, пытаясь прийти в себя: шершень, кошка, ниндзя — что-то знакомое. — Капитан Сой Фон? — осеняет его, но из болтуна тут же выбивают весь воздух под дых. — Ты умолкнешь или нет? — нервно стягивает она маску с лица и сверкает лютыми глазами. — Где субординация, лейтенант?! — И вмокает ногой того рожей в грязь. Много, много раз. — Ты забыл свое место и мое положение, спрашиваю?! Ренджи протестующе фыркает из-под подошвы мягкой туфли, упирается руками в землю, норовит избежать позора, но куда там: пальцы скользят в болотной жиже, да и рейацу этой страшной женщины давит сверху так же, как рейацу недовольного с утра командира. И чем Ренджи небо прогневил, а? — Всё! Хар-рош!.. Я п-понял! — пытается оправдаться он, но на его лучшие побуждения лишь яро шикают, вновь призывая к тиши. Оставленный в покое нарушитель спокойствия и сам прядет ушами, без приказа; он умеет собраться, когда надо. Так, где-то вдали едва слышно начинают слышаться голоса, пару раз треснула неосторожно ветка — чаща тут и впрямь непроходимая для рядовой души. Кроме этого потревоженных птиц не заткнуть ни стрелой, ни заклинанием — спугнутые, те растрезвонили над болотами о вторженцах в их владения быстрее сюнпо, и тем мимо воли пришлось затаиться, дабы вернуть в здешнее мертвое место должное безмолвие. — Это те, кого мы ищем? — с опаской, почти немо интересуется Ренджи, утирая с лица грязь рукавом и подползая на пузе к приникшей главе Омницукидо. Та не реагирует ни на вопрос, ни на его общество — вся она сейчас сосредоточена на источнике звука, узкие глаза еще усерднее сужены в желании различить в частоколе из скрюченных ветвей виновных. Ренджи кажется, что тем парням не повезло сегодня сильнее него. Ренджи кажется, что капитан Сой Фон способна убить одним молниеносным взглядом. Ренджи кажется, что она — образец хладнокровия и бессердечности Отряда тайных операций. А еще Ренджи действительно кажется, что в капитане Сой Фон очень много схожего с Рукией… Он протяжно выдыхает в плечо и утыкается горячим лбом в стылый здешний мох. Тот пахнет тиной, а в носу оживают ароматы незабудок, которые жена любит. Благодать. И Ренджи укладывается в грязь, как на подушку. Под щекой слышно, как земля дышит, двигается, хрустит, шарудит червями, сороконожками, жуками и прочими тварями, а в глазах у влюбленного в чудаковатую художницу — сплошь играющие на поляне Чаппи: розовые, фиолетовые, оранжевые, синие, где-то между них почему-то оказывается и зеленый посланник Вакабэ… Из груди Ренджи вырывается стон удовольствия — ну, по крайней мере, так ему кажется, — и он приваливается всем телом на стихийную постель, плюя на болотный смрад и собачий холод. Хочется спать. Хочется спать так сильно, что противиться этому желанию не хватает силы. Ренджи любит Рукию до безумия, у него до безобразия счастливая лыба, когда думает об их будущем отпрыске, но которая бессонная ночь подряд рядом с эмоционально нестабильной женщиной и самого сильного доведет до изнеможения. — Эй, очнись! — Новой пощечиной по лицу. Лейтенант недоуменно хлопает глазами и не понимает, почему Кучики так значительно уменьшился в росте и почему у него лицо капитана Сой Фон. — Щас, одну минуточку, тайчо… — бормочет он в свое оправдание, но получает тычок под ребро, затем его живо сгребают в охапку и встряхивают за грудки: — Ты совсем страх потерял, храпеть на работе?! Капитан Второго отряда готова выцарапать этому идиоту лицо, потому как он ведет себя еще хуже, чем Омаэда, но к ее огромному удивлению в ответ на грозящий расправой голос никто и ухом не ведет. Более того, этот низший по званию и в шестеро тяжелее ее увалень самым наглым образом наваливается на нее, обнимает, прижимает к земле и притягивает к своей груди вплотную. Шаолинь представить не могла, что ее глаза способны вылезти из орбит, но она чувствует это ясно — чем больше утекает секунд с момента этого безобразия, тем дольше ее глаза убегают наверх. Она задыхается возмущением пополам с оторопью и, по правде сказать, сама не знает, почему до сих пор не перерезала невменяемому лейтенанту горло. Шаолинь будто парализует — в чужих мускулистых руках она боится шевельнутся, и, шокированная, пялясь в небо, только слушает его шумное дыхание так близко около своего уха. — Абарай?.. Не слышит. Ее голос впервые за столько слишком встревожен. — Абарай, немедленно объяснитесь!.. Он сонно чавкает вместо слов, совершенно не по уставу, и заставляет Шаолинь ощутить себя вновь той маленькой девочкой, которую никто и слушать не хочет. Милая, безобидная, не шершень, а пчелка, ее госпожа любит заплетать ей косы и вызывать у нее румянец рассказами о достоинствах мужчин. Шаолинь вспыхивает немедля, впрямь как тогда, и косится на верзилу, ее завалившего, не понимая, какой из него может быть хороший воин? Нет, она наслышана о его подвигах в недавней войне, да и звание друга временного синигами обязывает к какому-никакому уважению. Только у больших по ее устоявшемуся мнению присутствует только одна извилина. Омаэде она нужна, чтобы есть. Урахаре — чтобы врать. Абараю — чтобы… что? Сой Фон суется к нему практически в лицо и уже будит его осторожно, не без интереса; может, госпожа говорила правду и мужчины — это забавно? Сой Фон шепчет: «Эй?» Абараю практически в ухо, а к ним всё ближе становятся тем временем вражеские шаги. Командир разведки способна также различить по воздуху местоположение каждого из своего отряда, приведенных на операцию. Кроме этого главный свидетель обвинения — вот, меньше расстояния вытянутой руки. До исполнения приговора — считанные минуты, необходимо только его подтверждение, как представителя клана Кучики. — Лейтенант? Сой Фон отчего-то не бьет его больше по щеке — наоборот, прикладывает ладонь в перчатке, чувствуя через ткань тепло мужской кожи. Чуть треплет ее, отмечая про себя незнакомые, но не неприятные ощущения от этого ощущения. Она даже задумчиво уставляется на руку, будто впервые отмечая свою тонкую аристократическую кисть, сжимает и разжимает ее в почти противоестественном для такого изящества кулаке. Вспоминает красоту госпожи Йоруичи. Замечает зорким глазом дрогнувшие ресницы Абарая и… Чмок! …глаза капитана становятся с размером в два яблока. У очнувшегося вмиг Ренджи они — не меньше. Краска мигом заливает лицо и превращает лейтенанта Шестого целиком в только что сваренного рака. Он мечется взглядом по фигуре напротив, будто Король Душ раскрывает ему глаза и являет четкую разницу между женой и чужой женщиной. От этого он становится еще краснее, дрожащими губами не может и слова вымолвить, но чувствует острую нужду оправдаться; он, честно, никогда не виноват, просто с ним вечно случаются какие-то досадные недоразумения! — Прошу прощения, капитан! — Он схватывается и в беспрерывной догезе просит прощения: — Простите, простите, простите. Причиной всему мой недосып! — Он украдкой бросает взгляд на зарумянившуюся капитана и осекается. Она красивая девушка. Почти как Рукия. Те же хрупкие плечики, маленькая грудь, тонкие ступни… Ренджи зажмуривается, чтобы избавиться от этого наваждения, не иначе как навеянного отравленным газом болот и снова ударяется в грязь лбом: — Простите, мы с женой ждем ребенка, и причина может быть также в том, что я давно… Он с молящей пощады благодарностью смотрит на свою случайную «спасительницу» и… дальше лейтенант Шестого отряда видит только кромешную тьму. Видимо, на них напали бандиты. Ну, это он так думает.

***

— Так значит, Ренджи, всё прошло без происшествий? — Бьякуя неспешно скользит кистью по бумаге, устраивая привычный допрос с пристрастием своему лейтенанту и зятю по совместительству. — Да, ничего такого, — отвечают ему из-под руки, приложенной к бандане, изображая чересчур сильно увлеченного в написании отчета помощника, которому даже не до разговоров. Кучики продолжительно смотрит в его сторону, затем наконец-то будто сжаливается и, окунув кисть в тушь, возвращается к своим записям. — Выходит, их было трое? Двое из вассальных кланов, третий — дезертир из Одиннадцатого отряда. Хм. Я всегда говорил, что дисциплина там построена из рук вон плохо. Чего тебя одного мне стоило переучить. Абарай шумно выдыхает: чтение нотаций меньше всего нынче вяжется с головной болью и осадком в душе, а вкупе с чувством вины — вообще ужасно. — Зато в Одиннадцатом учат сражаться без меча, что значительно удобнее на зыбкой почве трясин. К тому же я не посрамил вас перед Отрядом тайных операций, которые вообще ударяют на одну рукопашку.  — «Рукопашка», — передергивает неправильное слово аристократ и в мгновение ока оказывается перед столом подчиненного. Тот аж подпрыгивает от неожиданности и, нервно вскинувшись, уставляется в упор на начальство. Бьякуя со снисходительной миной смешивает Ренджи с грязью почти так же, как капитан Сой Фон — на болотах. У них что, в крови это? — Значит, ничего не произошло, говоришь? — пронзительно смотрит Бьякуя, внимательно изучая огромный фиолетовый синяк, красующийся вокруг левого глаза Ренджи, и рука его сама тянется к рукояти Сенбонзакуры. — Тайчо, — сглатывает Ренджи, — я всё могу объяснить… — Что я говорил тебе насчет сестры перед свадьбой? — Это всё недосып, тайчо, клянусь! — схватывается Ренджи в сюнпо и кричит уже с энгавы: — Я честно, сильно-пресильно люблю Рукию! — Цвети! Сенбонзакура! ...Что день сегодня не задастся с самого утра, Ренджи чувствовал задницей.