***
Впервые Тоусен натыкается на ее след там, далеко, на окрестностях этого мира. Сквозь глазную повязку отмечает колебания рейши, спиной ощущает чужое присутствие, ухом чует шорох шелка. Не пустой и не плюс, значит. Айзен-сама порадовался бы любому варианту для чистоты эксперимента, но «жертва» чудится слишком проворной. Что ж, Тоусен сжимает ладонь вокруг рукояти меча: он слеп, но отнюдь не глуп. Он пятый офицер из ударной группы капитана Мугурумы, на секундочку, но явно не глаза командира пропекают в нем сейчас дыру взглядом. — Кто здесь? Покажись! Голос его грубый и властный. Тоусен прибыл из глубин Руконгая и пришел в Готей за справедливостью. Его способности, смерть подруги, служение высшему благу; в глазах Тоусена — темные картины будущего, в сердце — искрящаяся отвага. — Хватит со мной шутки шутить! — Лезвие катаны чиркает из ножен как предупреждение. Человек отмирает и тут же исчезает с его внутреннего рейши-радара. Появляется сбоку, заставляя слепца пойти на поводу у чуткого слуха. Слева, справа, снова перед ним — Тоусен не успевает реагировать поворотом головы на перемещение неизвестного, зря пытаясь вновь ухватиться за след рейацу. Рейацу не было — только точечные искажения пространства. — Ну я здесь, — возникает за спиной как из воздуха. — Что дальше? Тоусен едва не подпрыгивает от неожиданности, но оборачивается, вскидывая меч профессионально. Женщина. Его рука не дрогнет. Только одна женщина занимает его мысли посмертно, к другим же он веры не имеет. От этой, говорившей дерзко, разит высокомерием и сладковатым ароматом. Перед Тоусеном — аристократка, и средь шинигами таких немного. — Командир Второго отряда. — Он не спрашивает. В ответ хмыкают и оставляют в траве следы от мягких туфель. Капитан Шихоин больше не использует шунпо — шаги ее вальяжные, кошачьи, тихие; она сокращает расстояние меж ними, будто танцуя или виляя невидимым хвостом. Тоусен слышал легенды о диковинных способностях представителей этой фамилии, но в сплетни не верит, как и в титул Богини скорости. — Здесь вопросы задаю я, офицер, — обжигает чужое дыхание ухо, заставляя Тоусена заметаться невидящим взглядом по лицу напротив. — Вынюхиваешь что-то здесь? — Никак нет, — рапортует он без запинки перед старшим, — просто прочесываю вверенный мне район для дежурства. — Вранье. — Шихоин остается перед самым носом. — Омницукидо запретило другим отрядам проводить в этом районе любые миссии. Здесь ловят преступников, ты в курсе? — Убитые крестьяне. — Об этом не слыхал только глухой, а Тоусен страдает иным дефектом. — Кто-то истребляет плюсов, но не пустые. Да, возможно, я слышал об этом. Ему хмыкают. Оставляют в покое, словно встреча — сон или видение. Пятый офицер Девятого отряда даже сомневается в ясности своего рассудка, если бы слепые не привыкли безоговорочно верить собственному носу. Четкий сливовый след тянется сквозь воздух — только руку протяни и дойдешь до его обладательницы, как по кидо-ленте, и Тоусен дергается вперед, но удерживается от соблазна. В его сердце есть место только для одной женщины, для другой — лишь сновидения. Сны слепого — темные хороводы. Для того, кто не видел красок с рождения, кто умеет читать людей только по ауре, кто рисует их обличья, тела, руки, ноги только нитями рейацу, сны — что дырявая паутина, словно ей не хватает сегментов, словно у паука сломались лапы, словно он видит картинку восемью глазами, но от этого она более корявая, с гранями, как черепаховый панцирь. Говорят, принцессы носят из него гребни; Тоусен ощупывает пальцами каждый зубец одного из таких, который нашел в очередной из своих руконских вылазок. Он бы подумал, что находка — случайность, но он вновь и вновь подносит ее к носу и вдыхает сливовый запах. С ним играют. Как кошка с мышкой. И, кажется, он только что проглотил наживку. Вторая их встреча проходит в тех же декорациях: дремучий лес, за полночь, в тишине ухают совы, а где-то поблизости разбросаны тряпки испарившихся плюсов. Капитану Мугуруме плевать, что делают его подчиненные вне время разведрейдов, поэтому Тоусен успешно ведет двойную жизнь и подчищает за офицерами Пятого отряда. Ичимару идеален в убийствах исподтишка, но у Тоусена чутье на мельчайшие рейши и талант к запретным кидо. Сейчас он использует то, что поглощает нужные духовные частицы полностью. Ищейки из Омницукидо не должны обнаружить следы жертв, чтобы не сорвать план Айзена-сама. Тоусен верит, что гениальный ум того поставит когда-то шинигами на колени и погрузит треклятый Сейрейтей в темные анналы истории, где этому городу и место. Предвкушение расплаты придает азарта действиям, но не ослабляет слуха. Смолкнувшие вдруг цикады, хрустнувший стебель сухого мисканта и — бац! — лезвие чужого кинжала уже упирается ему в горло. — Опять ты? — струятся сквозь ее маску вкрадчивые слова. Слова и аромат сливы, когда она стягивает тряпицу с лица на шею. — Мое почтение, капитан Шихоин. — Тоусен убеждает себя, что ее не боится: он действовал без занпакто, далеко от места преступления, чрезвычайно тихо и скрытно. Его мозг судорожно пытается припомнить все последние свои действия. Манипуляции руками отлично списываются на кидо-тренировку. Значит, повода для беспокойства нет. Только отчего-то на лбу Тоусена пот выступает градинами, и он мокрой спиной ощущает какие большие у капитана Шихоин… прелести. — На кой мне сдалось твое «почтение», заморыш? А ну-ка живо отвечай, чего ты вечно путаешься у меня под ногами? — Я просссто… тренируюсссь… — шипит со свистом Канаме, поскольку усиливший давление кинжал уже спирает дыхание. — Это мой родной район… Это же не запрещено? Он говорит правду. Они с Гином охотились в знакомых местах как раз, чтобы обеспечить себе алиби, но, похоже, главу Тайной полиции оно не удовлетворяло. — Я проверю, — цедит она в самое ухо, а потом зачем-то легонько дует на заплетенные вдоль виска косички Канаме. — Наконец-то божеская прическа. Как ни встречу тебя — сплошное гнездо на голове. Тоусен сглатывает: за ним установили слежку? Когда? Как давно это длится и почему он не заметил? Теряет квалификацию? Позорит веру в него Айзена-сама? В голове тысячи вопросов без ответа. Теперь Тоусен напрочь теряется в заготовленных заранее пояснениях, ведь неизвестно что прежде видела эта женщина-кошка. Говорят, у кошек глаза огромные, зоркие, хитрые… — Разговоры не по уставу, капитан. — Он тоже решает сыграть на хитрости. — С чего такое пристальное внимание к мелкой сошке? Это срабатывает — нож прекращает терзать Канаме горло, и тот, откашливаясь еще, оказывается напротив капитана. В самом деле, с чего бы ей, урожденной шиноби, да еще и аристократке, так долго с ним возиться? Она могла выпустить ему кишки и никто бы поперек слова ей не сказал — все списали бы на «сопутствующие расходы»; мерзкие аристократы ни в грош не ставили чужие жизни. Канаме буквально читает это сквозь повязку на лице принцессы Шихоин, а еще… он мимо воли думает, что оно, должно быть, прекрасно. — А может, понравился мне? — хмыкает вдруг она, и в голосе ее слышны ребячество и игривость; неужели легендарный капитан — совсем девчонка? Тоусен анализирует, прокручивает в уме все услышанные за это время слова — их было немного, — и мельком фантазирует, рисуя портрет этой женщины наяву, а не в сновидении. Две руки, две ноги — получается слабо. Большая грудь — как отличие от мужского. Что еще? Наверное, очень длинные волосы — роскошь аристократок, которые не остригут их вовек, чтобы не сойти за простолюдинку. Тоусен сглатывает, вспоминая давнего друга, ее тонкую талию, хрупкие запястья, лебединую шею; женщины, должно быть, уступают в пропорциях мужчинам, хотя от этой веяло грубой силой, даже если она весила как перышко. Тоусен хмурится, пытаясь дать волю воображению дорисовать ее черты, но складки меж бровей за его повязкой касается чужой тоненький пальчик. — У тебя такое лицо, будто ты ежа рожаешь. — Шихоин язвит, но не смеется. Она попросту берет его за руку и прикладывает раскрытую ладонь к своему лбу. Затем ведет ею медленно вниз, позволяя пальцам исследовать линию гордого носа, миндалевидный разрез глаз, длину густых ресниц, округлость юных щек, абрис мягких, точно шелковых, губ. Канаме сглатывает слюну и, чуть оттянув ее нижнюю губу, проводит кончиком пальца по стройному ряду зубов. Клац! Только отменная реакция оставляет офицера с пальцами, что принцессу только забавляет. Его рука всё еще касается ее, лежит на плече, чувствуя ладонью острую ключицу под воротом формы, но не задевая нарисованных фантазией локонов. Капитан Омницукидо и на службе носит хитросплетенные прически? Нет. Он оглаживает ее шею вплоть до затылка, слышит что-то похожее на мурчание и натыкается на ровный край остриженных кончиков. Невозможно! Канаме невидящими глазами упирается в лицо принцессы: какие же его познания об их природе устаревшие, самоуверенные, темные. — На сегодня достаточно, — бросают ему и скидывают руку, передернув плечиками. Богиня скорости действительно исчезает, без шума и угроз на прощание. Тоусен крутится на поляне как волчок даже, пытаясь услышать ее присутствие сквозь обволакивавшую его тьму внутри и снаружи, но лес будто отмирает — сверчки снова поют, цикады им подпевают, меж деревьев, перелетая с ветки на ветку, ухают совы. Следы странной таинственной шиноби перемежевываются реальностью, и мысль о том, что он грезит, снова одолевает Тоусена, вот только нос настырно щекочет сладкий цветочный запах, и Тоусен вдруг обнаруживает в своем сердце маленький закуток для еще одной женщины. Она волнует его, разбивает его рациональность о скалы. Канаме начинает совершать ошибки, делать глупости, подрывать свой авторитет в глазах сослуживцев, а главное — и в глазах Айзена-сама. Масла в огонь подливает Ичимару, в открытую насмехавшийся над состоянием влюбившегося — что за чушь?! — парня, и от этого четвертовать того хочется больше чем когда-либо, но владыка выдает помощникам примиряющее задание — доставить ему рейацу кого-то из аристократов. Это здорово бы продвинуло вперед его эксперименты. Ни о каком сотрудничестве, конечно, не может быть речи. Гин клянется, что доставит ее быстрее «втюрившегося олуха», но Канаме привык озвучивать свои достижения по факту. Он возвращается к себе, расплетает так любовно и долго создаваемую из волос конструкцию, меняет униформу на кимоно, душится парой капель гвоздичного масла, которое использует для полировки занпакто, выдыхает и выходит в ночь за территорию отряда. Заклинание доставит его в нужный район быстрее шунпо. Стойкий запах гвоздики спасет от наваждения и оставит мозг ясным. Темнота укроет его от глаз шпионки. Говорят, его кожа тоже темная, волосы — как смоль, кимоно — продуманно темно-синее. Острый ум и отважное сердце пятого офицера твердят наперечет, что сегодня он не проиграет… …Он бы точно не проиграл, знай капитан Шихоин о его планах, чаяниях, желании выслужиться перед начальством. Но проходит час, другой, а охотившейся за головами главы Омницукидо по-прежнему нет и следа на месте вчерашнего преступления. Тоусен даже подумывает стереть с лица земли еще пару-тройку плюсов — болтавшие у реки неподалеку рыбаки для этого весьма подходили, — но он удерживает себя от такой опрометчивости. Его обоняние не одурманено, но мозг немного всё-таки лихорадит. Тоусен ловит себя постоянно на мысли, что ему ужасно хочется встретиться с той женщиной и не ради выполнения задания, а хотя бы так, мельком, издалека, подсмотреть за ее очертаниями сквозь листву самых густых кустарников хотя бы, и от невозможности всего этого разом хочется взвыть на луну волком. — Яре-яре, кто это здесь у нас? У Тоусена сердце заходится колотушкой — эти бесшумные и рейацустерильные шиноби его доконают. У них все в отряде такие? Тоусен тщетно пытается ощутить незнакомца, повернуть голову в нужном направлении, вооружиться наконец, но тот сам будто знал рейшипоглощающее заклинание. — О, прошу прощения, господин Тоусен, пятый офицер Девятого отряда. Это всё моя экспериментальная накидка. Так меня заметнее? Канаме пораженно хлопает веками — духовное давление действительно появляется справа, как по щелчку пальцев. Давление хоть и приглушенное, но ощутимо сильное, уверенное, стабильное, но не такое беспощадное и надменное, как у аристократов. — Кто ты? — Я Урахара Кискэ, третий офицер Второго отряда и глава группы задержания. — А капитан где? — Ой-ой, Йоруичи-сан обмолвилась, что вы наверняка будете огорчены ее отсутствием, но у нее сегодня новый мужчина. Знаете, как оно бывает у молоденьких девушек — закружило голову и понеслось… У Канаме дергается сердце, будто кто ножом полоснул по веревке, которой оно держалось якорем на месте. Вот значит как? Его выражение лица становятся жестче, помыслы — трезвыми, а нос сквозь гвоздичные заросли слышит слишком знакомый аромат… на чужом теле. — Не вы ли тот мужчина, Урахара-сан? — ладонь Тоусена ложится поверх рукояти меча. Тоусен готов поклясться, что на лице напротив такая же противная ухмылка, что и у Ичимару. — Виноват, — вовсе неизвиняющимся тоном отвечают ему, — но только за то, что выбил Йоруичи-сан из сил, а не за ваши сердечные раны. — Сердечные раны? — фыркает Тоусен. — Кто вам сказал такую чушь? — Ваш растерянный вид. Ваш пропавший парадный вид после двух часов выжидания. Наше зрение предоставляет куда больше возможностей для наблюдения, по счастью, и в знак извинения я бы мог создать для вас, Тоусен-сан, специальные очки, чтобы вы оценили все прелести нормальной жизни… — Хватит! — грубо пресекает его Канаме и стискивает рукоять занпакто крепче. — Мне ничего не надо от аристократских прихвостней, — зло цедит он сквозь внутреннюю боль, но продолжает держаться стойко, гордо, безапелляционно. Если бы этот субъект имел хоть каплю благородной крови, он бы снес ему голову, даже не моргнув невидящим глазом, хотя… Оскорбленный Канаме вскидывает меч, угрожая противнику, в момент. К черту всё. Это справедливо — убрать соперника с пути и овладеть той, что сама вскружила ему голову. Сливовый аромат ударяет его первым под дых, и вот уже на поляне трое, как в банальной сцене дешевой театральной пьесы. Он, она и ее любовник. — Тише-тише, шутка, похоже, зашла далеко. — Канаме слышит, как острие Сузумуши упирается в раскрытую ладонь женщины и буквально видит ее недовольное лицо: сдвинутые к переносице тонкие брови, глаза в яростном прищуре, вздернутый нос, а вместо красивых губ — скупая безэмоциональная черта. — Взять его, Кискэ, и допросить, — таков следующий приказ главы Отряда тайных операций. Офицер Девятого не успевает опомниться, как соперник связывает его руки за спиной кидо-путами под жалобный звяк выроненного занпакто о камень. Тоусен дергается рефлекторно — такого исхода событий он явно не ожидал, да и двое на одного — как-то неправильно. Капитан хмыкает на его немой демарш, поднимает катану и медленно всаживает ту ему в ножны, нарочно прикасаясь грудью к Канаме жгуче и плотно, так, что слышно каждый удар ее хладнокровного сердца шиноби. — Мы оба видим гнилую натуру друг друга, — шепчет она напоследок прямо в губы…***
— Капитан, вы не посмотрите вот сюда… Ой, я не подумал, — опоминается Хисаги Шухей и извиняется раз с тысячу. Тоусен только устало трет переносицу: для некоторых вещей глаза совсем не нужны. Например, юный лейтенант — способный малый, только его сдерживают страхи. Новорожденный арранкар Гриммджо Джагерджак — ярость Эспады, но его неповиновение приказам может испортить ход не одной операции. Принцессы Великих домов — ужасные лгуньи, но… не менее прозорливы. Не прикажи капитан Шихоин тогда доставить его на допрос, то Урахара Кискэ сделал бы из него чучело, набитое соломой. Теперь эти двое были запредельно далеко позади в его жизни, но до сих пор Тоусен видел сквозь темень ее шепчущие губы. Как бы он хотел тогда коснуться их, испить до дна, зацеловать самозабвенно, но этому было не суждено сбыться. Прекрасная Богиня скорости оставила жгучие следы на его сердце и глубокое чувство незавершенности. Интересно, будет ли она участником в грядущей войне? Первое, что хотел бы увидеть перерожденный Тоусен, — несомненно лицо этой незабвенной, как сливовый аромат, женщины.